Поэзия – тайна соединившихся слов

Коллаж мой авторский, как и стихотворения.

Когда я писал эти стихотворения, у меня вначале не было намерения стивить их в какой-либо теме на форуме.
Но когда 2 июня 2022 года началась активная блокировка VPN-сервисов, я изменил своё решение.

skillerr

ВНОВЬ БУДЕТ ГРУСТНО

Преградит дорогу поезд,
Вновь в тупик ведёт разметка,
Вновь окопы лишь по пояс,
Вновь не радует разведка.

Жизнь – бездумная рулетка,
Вновь в квартире чьей-то пусто,
Вновь в ней комната как клетка,
Вновь кому-то будет грустно.

Осень 2020 г.

© Дмитрий Артемьев (skillerr), 2020

ЖИЗНЬ СЛОВНО В КЛЕТКЕ

Что за луга, по которым нельзя нам ходить?
Что за цветы, раз нельзя их рукою сорвать?
Что за сердца, раз вообще не умеют любить?
Что за глаза, если видя, не могут понять?
Лишь нетерпенье,
И в голосе лишь раздраженье...
Везде и повсюду висит запрещающий знак.
Жизнь словно в клетке
И люди в ней – марионетки,
А если не понял, то "значит ты просто дурак".

А нам ведь хотелось лишь просто и счастливо жить,
Но выжег стремление к жизни удушливый зной.
А нам ведь хотелось всего лишь спокойными быть,
Но кто-то решил, что не нужен нам этот покой.
Меньше общенья!
А больше молчанья, забвенья!
Зачем социальная сеть, раз она как рентген?
Жизнь словно в клетке
И люди в ней – марионетки,
С трибуны нам будет с улыбкой вещать манекен.

Начало 2022 г.

© Дмитрий Артемьев (skillerr), 2022


Коллаж мой авторский, как и стихотворения.

Вперёд, вперёд! Обратный путь отрезан,
закрыт, как люк, который не поднять…
И это всё, что нам дано понять.

Герман Плисецкий родился 17 мая 1931 года в Москве. В 1949 году Плисецкий окончил школу с серебряной медалью и поступал на филологический факультет МГУ, однако был срезан на экзамене. Пришлось ограничиться экстернатом. Позже он всё-таки окончил заочное отделение филфака МГУ (1953—1959). Печатался в газете «Московский университет», работал и гидом вокзальных экскурсий по Москве, и корректором в издательстве, и корреспондентом журнала «Семья и школа».

С 1960 года он учился на киноведа в аспирантуре Ленинградского института театра, музыки и кино. Работал в литобъединении Глеба Семёнова, начал заниматься поэтическим переводом. Участие поэта в похоронах Бориса Пастернака и его знаковые произведения 60-х – стихотворение «Памяти Пастернака» и поэма «Труба», ходившие в списках и опубликованные на Западе, – навлекли на автора гнев властей. По указке «органов» Плисецкий был отчислен с Высших режиссёрских курсов, куда поступил после окончания аспирантуры.

Собственные же стихи Плисецкого, если не считать нескольких ранних публикаций в периодике, не печатались в СССР четверть века. В октябре 1974-го он был допрошен в КГБ («Знаете ли вы, что ваша «Труба» используется нашими недругами за рубежом?»), в декабре – избит неизвестными «дружинниками». Печатать на родине поэта начали лишь в перестройку, с 1988-года в журналах «Новый мир», «Нева», «Дружба народов», «Юность» и легендарный «Огонёк», в библиотеке которого вышел «Пригород» – единственный, 30-страничный сборник стихов Плисецкого (1990).

Герман Плисецкий просто соответствовал тому, что Пушкин именовал послушанием «веленью Божию». В меру своих сил поэтических, выражал истины времени, радости и трагические сложности народной жизни и личного существования. Он был истинным поэтом не потому, что писал, сочинял, бредил замечательными, подчас гениальными стихами, а потому, что он был поэтом по судьбе и состоянию души. Сегодня его живое наследие на благодарном слуху Человека и Времени.

Приснился мне город…

Приснился мне город, открытый весне,
и ты подошла к телефону во сне.

Звонил я, как прежде, из будки с угла,
но ты ничего разобрать не могла.

Твой голос, ослабленный дальностью лет,
«Нажмите на кнопку!» – давал мне совет.

А я всё кричал, задыхаясь: «Прости!»,
над сломанной трубкой сосулькою стыл.

И с крыш, и с ресниц на подушку текло,
и звонкой монетой стучали в стекло.

Меня торопили, и не было сил
припомнить: за что ж я прощенья просил?..

Конец 1950-х

Прошедшие мимо

Прошедшие мимо,
вы были любимы!
Расплывчат ваш облик, как облако дыма.
Имён я не помню.
Но помню волненье.
Вы – как ненаписанные стихотворенья.

Вы мною придуманы в миг озаренья.
Вы радость мне дали
и дали отвагу.
И – не записаны на бумагу!

Другие – написаны и позабыты,
они уже стали предметами быта,
а вас вспоминаю с глубоким волненьем...

Я вас не испортил
плохим исполненьем.

1962

Ты не ревнуй меня к словам...

Ты не ревнуй меня к словам,
к магическим «тогда» и «там»,
которых не застала.
Ложится в строфы хорошо
лишь то, что навсегда прошло,
прошло – и словом стало.

Какой внутриутробный срок
у тех или у этих строк –
родители не знают.
Слова, которые болят,
поставить точку не велят
и в строчку не влезают.

Прости меня, что я молчу.
Я просто слышать ночь хочу
сквозь толщину бетона.
Я не отсутствую, я весь
впервые без остатка здесь,
впервые в жизни – дома.

Прости меня. Я просто так.
Я просто слушаю собак
бездомных, полуночных.
Я просто слушаю прибой,
шумящий вокруг нас с тобой
в кварталах крупноблочных.

1967

Michelle Gurevich ~ Blue Eyes Unchanged

Лето в самом разгаре, день зноем морит, ночь жаром душит. Море надменно волну несёт, нестерпимо для глаз блестит и лениво уносит тёплые воды за горизонт, обжигая разгоряченное тело ледяной водой.
Пионы роскошью своей воображенье поражают, и крупные головки сочных цветов под тяжестью к земле склоняются. Облетает жасмин и покошенный газон устилается нежными лепестками.
Нет такой тени, где спастись можно было бы от жгучих лучей, и вот, к вечеру чуть небо затянуло прозрачной пеленой и ветерок ласкает кожу… быть грозе. Втягиваешь воздух ароматный, но нет, пока дождём не пахнет.
Листала записи свои и вот нашла стихотворение русского поэта золотого века Николая Михайловича Языкова, « Поэта радости и хмеля»

Камни заката

Золотоцветные липы росою блестят,
Пламенеет багряный закат;
Словно розовый жемчуг в морской глубине
Облака догорают в огне,
И снотворные ветры с роскошных полей
Шелестят меж старинных аллей,
Тополя шелестят - и росинки блестят,
Ветер сонный струит аромат.
И узорные клумбы с гирляндами роз
Будят рой сновидений и грез,
Медоцветные липы несут аромат,
Угасает янтарный закат.

Языков родился 4 марта 1803 года в городе Ульяновск (Россия) в богатой помещичьей семье. Состояние, оставленное отцом, позволило ему получить хорошее образование и вести независимый образ жизни. Сначала он учился в Петербурге в Горном кадетском корпусе (1814–1819), а затем в Институте инженеров путей сообщения (до 1820 г.). Курса в обоих учебных заведениях не окончил и осенью 1822 г. уехал в Дерпт, где поступил в университет на философский факультет и провел семь лет, но экзамена за университет не сдавал и покинул его "свободно-бездипломным".

К халату

Как я люблю тебя, халат!
Одежда праздности и лени,
Товарищ тайных наслаждений
И поэтических отрад!
Пускай служителям Арея
Мила их тесная ливрея;
Я волен телом, как душой.
От века нашего заразы,
От жизни бранной и пустой
Я исцелен — и мир со мной:
Царей проказы и приказы
Не портят юности моей —
И дни мои, как я в халате,
Стократ пленительнее дней
Царя, живущего не к стате.
Ночного неба президент,
Луна сияет золотая;
Уснула суетность мирская —
Не дремлет мыслящий студент:
Окутан авторским халатом,
Презрев слепого света шум,
Смеется он, в восторге дум,
Над современным Геростратом.
Ему не видятся в мечтах
Кинжалы Занда иль Лувеля,
И наша слава-пустомеля
Душе возвышенной — не страх.
Простой чубук в его устах,
Пред ним, уныло догорая,
Стоит свеча невосковая;
Небрежно, гордо он сидит
С мечтами гения живого —
И терпеливого портного
За свой халат благодарит!

Платонизм

Закон: влюбляться лишь душой,
Друзья, мне вовсе непонятен;
Пусть говорят: наш век развратен —
Да не мечта ли век златой?
Нет сил у твари поднебесной
Для платонической любви:
Кто ангел — тот по ней живи,
Затем, что ангел — бестелесной!
Души восторги — в мире снов,
Но есть восторги и для тела,
И мы оставим ли без дела
Дары догадливых богов?
Одной мечты и мудрым мало:
Мне сказывал археолог,
Что у Платона.
. . . .
Когда один, в ночной тиши,
Сей баловень воображенья
Писал систему наслажденья
Для человеческой души.
Души восторги — в мире снов,
Но есть восторги и для тела,
И мы оставим ли без дела
Дары догадливых богов?

Язвы мира век не заживали:
Встарь был мрак — и мудрых убивали,
Нынче — свет, а меньше ль палачей?
Пал Сократ от рук невежд суровых,
Пал Руссо… но от рабов Христовых,
За порыв создать из них людей!

Мудрецы

Тот тезис, в ком обрел предмет
Объем и содержанье,
Гвоздь, на который грешный свет
Повесил Зевс, от страшных бед
Спасая мирозданье,
Кто этот тезис назовет,
В том светлый дух, и гений тот,
Кто сможет точно взвесить,
Что двадцать пять – не десять.

От снега – холод, ночь – темна,
Без ног – не разгуляться,
Сияет на небе луна.
Едва ли логика нужна,
Чтоб в этом разобраться.
Но метафизик разъяснит,
Что тот не мерзнет, кто горит,
Что все глухое – глухо,
А все сухое – сухо.

Герой врагов разит мечом,
Гомер творит поэмы,
Кто честен – жив своим трудом,
И здесь, конечно, ни при чем
Логические схемы.
Но коль свершить ты что–то смог,
Тотчас Картезиус и Локк
Докажут без смущенья
Возможность совершенья.

За силой – право. Трусить брось –
Иль встанешь на колени.
Издревле эдак повелось
И скверно б иначе пришлось
На жизненной арене.
Но чем бы стал порядок тот,
Коль было б все наоборот,
Расскажет теоретик –
Истолкователь этик:

«Без человека человек
Благ не обрящет вечных.
Единством славен этот век.
Сотворены просторы рек
Из капель бесконечных!»
Чтоб нам не быть под стать волкам,
Герр Пуффендорф и Федер нам
Подносят, как лекарство:
«Сплотитесь в государство!»

Но их профессорская речь –
Увы!– не всем доступна.
И чтобы землю уберечь
И нас в несчастья не вовлечь,
Природа неотступно
Сама крепит взаимосвязь,
На мудрецов не положась.
И чтобы мир был молод,
Царят любовь и голод!

Фридрих Шиллер

Пер. Л.Гинзбурга

Я выдумал тебя, когда меня душила
Безвольная тоска.
Она ко мне безмолвно приходила
Издалека…

Странна и парадоксально жестока, грустна судьба поэта и переводчика Марка Талова, успевшего стать видной литературной фигурой «русского Монпарнаса» в самом начале 20-х годов, на самой заре первой русской эмиграции.
Марк Владимирович родился в Одессе в 1892 году. Печататься стал в 1908 году. И до отъезда из царской России успел опубликовать в газетах и журналах около 80 стихотворений. Первый сборник его стихов «Чаша вечерняя» был издан в 1912 году в Одессе. В 1913 году он был призван на военную службу, но после оскорбления, нанесенного унтер-офицером, покинул часть и в Волыни нелегально перешел границу. 7 декабря 1913 года вышел из поезда на парижском Восточном вокзале без денег и документов, без знания языка – пополнил ряды «праздношатающихся» поэтов и художников, такой же, как и он, вечно голодной богемы. И, как все они, или почти все, нашел приют в этом городе – «столице мира» для всех людей искусства и литературы.

Здесь я постиг всю горечь одиночества,
Здесь муки начинаются мои.
Нет у меня ни имени, ни отчества,
Ни Родины, ни счастья, ни семьи.

Все знают, что Париж во все времена был магнитом, неодолимо притягивающим молодые таланты со всех концов земли, и, конечно же, из России и Восточной Европы. Талов с самого начала стал завсегдатаем монпарнасских артистических кафе. Сначала это была «Ротонда», которая была его «университетом», его родным домом. Спустя какое-то время, подобно своему другу Максу Жакобу, стал ревностным католиком; его духовным наставником был Владимир Полисадов, художник, доминиканский монах третьего ордена, женатый на племяннице философа Владимира Соловьева. В 1915 году, находясь в провинции Турень, Талов уходит во францисканский монастырь. Но после двух месяцев послушничества покидает обитель и возвращается на Монпарнас. Как позднее (и не совсем точно) напишет Алексей Ремизов Андрею Белому (1922 г.): «Марк Владимирович был монахом францисканским, но пал, и теперь в нашем грешном миру».

Шарлю Орлеанскому

Ты был мне часто ненавистен,
Но втайне нравился ты мне
За то, что тривиальных истин
Не принимал на стороне.

Антуан де Сент-Аман — Лето в Риме (пер. Марка Талова)

Какой здесь душный жар! И кем он ополчен?
Перенеслись ли мы на жаркий пояс шара?
Поводья ль отпустил у пышащих от жара,
Сверкающих коней безумный Фаэтон?

Здесь, в этом климате, где бездыханен фон,
Сушь расщепляется, и это – Божья кара!
Все поле римское – песок сухой без пара:
Не прыснет здесь ручей, не освежит циклон.

Под взором яростным каникул жизнь иссякла:
Он умертвит и Тибр, как некогда – Геракла,
Под сенью тощею сухого тростника.

Пусть богоравен Тибр, но в мертвости безбурной
Тот ил, откуда течь перестает река,
Пеплохранительной ему да будет урной!

Переводы Талова порой странноваты и требуют от читателя напряжения: к эпиграмматической легкости школы Маршака-Левика он не стремился.

Шального счастья миг один

И, запряженные в фургоны,
Тащились першероны в «Аль»,
Где продавались анемоны,
Омары, устрицы, кефаль;
Где пахло розами и морем,
Лимоном свежим с Апеннин,
Где оборачивался горем
Шального счастья миг один.

Другом молодости Талова был Модильяни, от которого он и узнал впервые имя Малларме.


Бормочет что-то мне невнятно Модильяни.
Он с серафической улыбкой в час ночной
Уверенно портрет выводит обезьяний
Одною линией и говорит, что – мой.

Остановись-ка, странник божий, стой!
И прочитай смиренно: под землей
Поэт лежит — или хотевший быть таким
О, вознеси молитву перед ним!
Он тот, кто много лет свой дух терзал
Обретший смерть, он в ней бессмертье отыскал!
Будь милосерднее, хвала; за славу он прощен
К Христу он веру обращал — и ты живи как он!

Сэмюэл Тэйлор Кольридж (англ. Samuel Taylor Coleridge) родился 21 октября 1772 года и был младшим из десяти детей своего отца, пастора в Девоншире. В 9 лет был отправлен в лондонскую школу, где провёл детство. В 1791 году поступил в Кэмбридж, занимался классической литературой. Учась в университете, молодой поэт вдруг проникается революционными идеями. Он начинает вести пропаганду и, конечно же, вскоре его вместе с другом, поэтом Саути, выгоняют из стен alma mater за вольнодумство.

Вдохновленный идеей революции он издает брошюры на исторические темы, пишет даже стихотворение «Взятие Бастилии», а потом наваждение покидает его так же внезапно как захватило. Он возвращается в университет и после его окончания пишет «падение Робеспьера». Между двумя совершенно противоположными точками зрения разница всего в шесть лет.

После всех этих юношеских метаний Кольридж наконец находит себя в новом литературном течении, романтизме. Живя в небольшой деревушке Альфоксден, Кольридж познакомился с Вордсвортом – другим поэтом-романтиком. Вместе они предприняли путешествие на озера на севере Англии. Красота природы оставила неизгладимое впечатление в душе поэта. Вскоре Кольридж просто переезжает в эти места, а с ним и его друзья-поэты. Так образуется творческое направление в поэзии, названное позже «Озерной школой».

Творческий метод Кольриджа заключался в постепенном переходе от реальности к фантазии, так чтобы читатель не мог понять, где кончается явь и начинается сон. Таково «Сказание о старом мореходе», завораживающее и загадочное.

Кольридж злоупотреблял опиумом, и эта пагубная привычка убила его. Но остановиться поэт не мог, именно под наркотическим опьянением к нему приходили его волшебные образы. Кольридж умер 25 июля 1834 года в Хайгейте (Лондон).

Воистину мятежный дух поэта никогда не давал ему покоя - всю жизнь Сэмюэл Кольридж провел в поиске. Искал свой творческий метод, свою философию, свои политические взгляды. Критика Кольриджа, его стремление проследить в конкретных, ограниченных, видимых произведениях искусства смутную, невидимую и сравнительно бесконечную душу художника, составляют попытку проникновения в явления, «покрытые завесой».

Ответ ребенку

Ты спросишь, что птицы тебе говорят?
«Люблю!» — дрозд и голубь кричат и летят
Туда, коноплянка уж где с воробьем
Поют ту же песню на ветке вдвоем.
Зимой их не слышно — ведь ветер силен,
Но песни поет непонятные он.
И хоть я не знаю, о чем он поет —
Но звуком он силу свою выдает.
Цветы и листочки, и солнца тепло,
И песня с любовью — все вместе пришло!
А вот жаворонок над гладью полей,
И небо лазури над ним голубей.
Исполненный счастьем, любовью, весельем —
О чем напевает порою весенней?
Но песня всегда неизменная с ним:
«Люблю я Любовь — и Любовью любим!»

Дженевьева

Моя любовь, о Дженевьева!
Ты в ореоле красоты,
Твой голос — ангелов напевы,
Взгляд — свет рождественской звезды!
Но только в сердце равнодушном
От жара страсти нет следа.
Твой голос кажется бездушным,
Хотя и грустен иногда.
Когда страдалец бледный гибнет,
Не видя дружеской руки,
Как лебедь в медленном изгибе
Выходит плавно из реки,
Так грудь твою печальный вздох
Теснит; люблю тебя, мой Бог!

К Природе

Вам может показаться это странным,
Что наслажденье я пытаюсь получить
От каждой мелочи. И может научить
Меня любви и вере неустанной
Листва дерев и форма лепестка.
Да будет так. И если мир порою
Угрюмо посмеется надо мною,
Моя душа останется легка.
Я свой алтарь воздвигну средь полей,
И крышей будет небо голубое.
А аромат цветов у келии моей
Да воскурится фимиамом пред тобою!
В тебе лишь Бог! Не презирай того,
Кто скромный дар вознес у лика твоего.

Сонет

Луна, мать дерзостных видений, эй!
Изменчиво твое великолепье!
Из-под вуали томный взгляд очей
Твоих мой скромный зрак приемлет;
Твой бледный лик то прячется во мрак,
Сбирая сонмы тьмы в вершинах ночи;
То выглянет сквозь тучи как призрак,
И небо озарить собой захочет.

Так и Надежда! Вся тебе под стать!
Подчас во взоре еле-еле брезжит;
Дракон отчаянья ей не дает летать;
Но вдруг под парусом врывается на стрежень,
И, метеором разрезая гладь,
Печали и тоски заглушит скрежет.

Русский поэт и переводчик Владимир Григорьевич Бенедиктов родился 17 ноября 1807 года в Санкт-Петербурге. Воспитывался в Олонецкой гимназии (1817—1821) в Петрозаводске и во 2-м кадетском корпусе (1827) в Санкт-Петербурге, откуда был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Измайловского полка. В составе полка Бенедиктов участвовал в походе 1831 года против польских повстанцев и по возвращении гвардии в Петербург оставил военную службу, поступив в министерство финансов, где служил секретарём министра Е. Ф. Канкрина. Дослужился до члена правления Государственного банка. В 1855 году был избран членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук по отделению русского языка и словесности. В 1858 получил отставку с пенсией и с тех пор жил «на покое» то в Петербурге, то в деревне, то за границей. Умер в 1873 году. Могила на Смоленском православном кладбище не сохранилась.

На литературное поприще Бенедиктов выступил в 1835 небольшой книжкой стихотворений, которая обратила на юного поэта внимание критики и публики (ранее в печати появлялось только одно стихотворение в 1832). Ранние стихи Бенедиктова проникнуты романтическими образами, бурной метафорикой, энергичной ритмикой стиха (характерна полиметрия, частое изменение размера в пределах стихотворения), словотворчеством. Тематика — романтические красоты природы, любовь к «идеальной деве», война, бал. Сочетание неистовой образности с прозаизмами — характерная черта стиля Бенедиктова — производило на различных критиков то ощущение «безвкусицы», то впечатление «нового поэтического стиля».

Утёс

Отвсюду объятый равниною моря,
Утёс гордо высится, — мрачен, суров,
Незыблем стоит он, в могуществе споря
С прибоями волн и с напором веков.
Валы только лижут могучего пяты;
От времени только бразды вдоль чела;
Мох серый ползёт на широкие скаты, —
Седая вершина — престол для орла.

Как в плащ исполин весь во мглу завернулся,
Поник, будто в думах, косматой главой;
Бесстрашно над морем всем станом нагнулся
И грозно нависнул над бездной морской.
Вы ждёте — падёт он, — не ждите паденья!
Наклонно он стал, чтобы сверху взирать
На слабые волны с усмешкой презренья
И смертного взоры отвагой пугать.

Он хладен, но жар в нём закован природный:
Во дни чудодейства зиждительных сил
Он силой огня — сын огня первородный —
Из сердца земли мощно выдвинут был! —
Взлетел и застыл он твердыней гранита;
Ему не живителен солнечный луч;
Для нег его грудь вековая закрыта;
И дик и угрюм он: зато он могуч!

Зато он неистовой радостью блещет,
Как ветры помчатся в разгульный свой путь,
Когда в него море бурунами хлещет
И прыгает жадно гиганту на грудь. —
Вот молнии пламя над ним засверкало.
Перун свой удар ему в темя нанёс —
Что ж? — огненный змей изломил своё жало,
И весь невредимый хохочет утёс.



Незабвенная

В дни, когда в груди моей чувство развивалося
‎Так свежо и молодо,
И мечтой согретое сердце не сжималося
‎От земного холода, —
В сумраке безвестности за Невой широкою,
‎Небом сокровенная,
Мне явилась чудная — дева светлоокая,
‎Дева незабвенная.
Как она несла свою тихо и торжественно
‎Грудь полуразвитую!
Как глубоко принял я взор её божественной
‎В душу, ей открытую!
На младом челе её — над очей алмазами
‎Дивно отражалося,
Как её мысль тихая, зрея в светлом разуме,
‎Искрой разгоралася, —
А потом из уст её, словом оперённая,
‎Голубем пленительным
Вылетала чистая, в краски облечённая,
‎С шумом упоительным.
Если ж дева взорами иль улыбкой дружнею
‎Юношу лелеяла —
Негою полуденной, теплотою южною
‎От прелестной веяло.

Помните ль, друзья мои? там её видали мы
‎Вечно безмятежную,
С радостями тёмными, с ясными печалями
‎И с улыбкой нежною.
С ней влеклись мечтатели в области надзвездные
‎Помыслами скрытными;
Чудная влекла к себе и сердца железные
‎Персями магнитными.

Время перемчалося: скрылся ангел сладостной!
‎Всё исчезло с младостью —
Всё, что только смертные на земле безрадостной
‎Называют радостью…
Перед девой новою — сердца беспокойного
‎Тлело чувство новое;
Но уж было чувство то — после лета знойного
‎Солнце сентябрёвое.
Предаю забвению новую прелестницу,
‎В грудь опустошенную
Заключив лишь первую счастья провозвестницу —
‎Деву незабвенную.

Всюду в жизни суетной — в бурях испытания
‎Бедность обнаружена; —
Но, друзья, не беден я: в терниях страдания
‎Светится жемчужина —
И по граням памяти ходит перекатная,
‎Блещет многоценная —
Это перл души моей — дева невозвратная, —
‎Дева незабвенная!

Читатели и рецензенты встретили эту книжку громким похвалами: она покупалась нарасхват, так что скоро потребовалось новое издание; по рассказу И. И. Панаева, Жуковский отзывался о новом поэте с восторгом; отовсюду слышались самые лестные суждения. Только Белинский (в «Телескопе» 1835 г.) взглянул на произведения Бенедиктова с иной точки зрения и заявил, что в них виден только талант стихотворца, то есть умение ловко владеть размером и рифмой, но почти совсем отсутствует поэтическое дарование. Пик популярности раннего Бенедиктова приходится на трёхлетие 1835—1838 (в 1838 вышел второй сборник), хотя инерция успеха сохранялась и много позже.

Скорбь поэта

Нет, разгадав удел певца,
Не назовёшь его блаженным;
Сиянье хвального венца
Бывает тяжко вдохновенным.
Видал ли ты, как в лютый час,
Во мгле душевного ненастья,
Тоской затворной истомясь,
Людского ищет он участья?
Движенья сердца своего
Он хочет разделить с сердцами —
И скорбь высокая его
Исходит звучными волнами, —
И люди слушают певца,
Гремят их клики восхищенья,
Но песни горестной значенья
Не постигают их сердца.
Он им поёт свои утраты,
И пламенем сердечных мук,
Он, их могуществом объятый,
Одушевляет каждый звук, —
И слёз их, слёз горячих просит,
Но этих слёз он не исторг,
А вот — толпа ему подносит
Свой замороженный восторг.

В 1856 г. вышло в свет полное собрание стихотворений Бенедиктова в 3-х томах, а в следующем году в виде дополнения к этому собранию — «Новые стихотворения». В 1884 товариществом М. О. Вольфа было издано 2-е полное собрание стихотворений Бенедиктова под редакцией и с вступительной статьей Я. П. Полонского.

В 1869 г. Бенедиктов составляет первый на русском языке сборник математических головоломок, который не был издан и остался лишь в виде рукописи. Был найден только в 1924 г. Этот сборник упоминает Я. И. Перельман в своей книге «Живая математика», а также приводит несколько задач из него.

Прощание с саблей

Прости, дорогая красавица брани!
Прости, благородная сабля моя!
Влекомый стремлением новых желаний,
Пойду я по новой стезе бытия.
Ты долго со мною была неразлучна,
Как ангел грозы все блестела в очах;
Но кончена брань, — и с тобою мне скучно:
Ты сердца не радуешь в тесных ножнах.

Прости же, холодная, острая дева,
С кем дружно делил я свой быт кочевой,
Внимая порывам священиого гнева
И праведной мести за край мой родной!
Есть дева иная в краю мне любезном,
Прекрасна и жаром любви калена;
Нет жаркой души в твоем теле железном —
Иду отогреться, где дышит она.

«Напрасно, о воин, меня покидаешь, —
Мне кажется, шепчет мне сабля моя, —
Быть может, что там, где ты роз ожидаешь,
Найдешь лишь терновый венец бытия;
Ад женского сердца тобой не измерен,
Ты ценишь высоко обманчивый дар;
Мой хладный состав до конца тебе верен,
А светских красавиц сомнителен жар».

О нет, я тебя не оставлю в забвеньи,
Нет, друг мой железный! Ты будешь со мной:
И ржавчине лютой не дав на съеденье,
Тебя обращу я в кинжал роковой,
И ловкой и пышной снабжу рукоятью,
Блестящей оправой кругом облеку,
И гордо повесив кинжал над кроватью,
На мщенье коварству его сберегу!

Я слышу зов, неслышный вам,
Гласящий: — В путь иди! —
Я вижу перст, невидный вам,
Горящий впереди.

28 ноября исполняется 265 лет со дня рождения английского поэта и художника Уильяма Блейка. В детские годы Блейк увлекался копированием греческих сюжетов с рисунков, которые приобретал для него отец. Постепенно это занятие переросло в увлечение живописью. Родители отдали его на уроки живописи. Примерно в то же время Блейк увлекся поэзией.

В 1778 году Блейк поступил в Королевскую Академию искусств, где проявил себя приверженцем классического стиля эпохи Высокого Возрождения. Любовь к классическим формам ему привили работы Рафаэля, Микеланджело, Мартина ван Хеемскерка и Альбрехта Дюрера. К концу обучения, в 21 год, Блейк стал профессиональным гравером. Первый сборник стихов Блейка под названием «Поэтические наброски» вышел в 1783 году.

Несколько позже поэт создает несколько «иллюминированных рукописей», собственноручно гравируя свои стихи и рисунки на медной доске. В 1784 году Блейк вместе с братом Робертом открыл типографию и стал работать с издателем Джозефом Джонсоном, который был известен своими радикальными идеями.
Скончался Уильям Блейк в Лондоне 12 августа 1827 года, в разгар своей работы над иллюстрациями к «Божественной комедии» Данте. Его смерть была внезапна и необъяснима. Точное местоположение могилы Блейка было утеряно

При жизни творчество Уильяма Блейка не было признано, а критики вообще считали его безумным. Несмотря на это он является значимой фигурой эпохи романтизма. Все поменялось благодаря Александру Гилкристу, который первым во второй половине XIX века приступил к изучению и описанию биографии Уильяма Блейка. Однако полное признание творчества поэта пришло только в следующем веке.

Принято считать, что мысли в стихах Блейка о человеческой природе значительно ушли вперед относительно его современников, а также имеют схожие черты с психоанализом Карла Юнга. Стихотворения Уильяма Блейка оказали значительное влияние на модернистов, сюрреалистов, а также поэтов-битников и субкультуру второй половины ХХ века. На некоторые стихи поэта была положена музыка, что придает его работам дополнительный лиризм.

Человеческая абстракция

Была бы жалость на земле едва ли,
Не доводи мы ближних до сумы.
И милосердья люди бы не знали,
Будь и другие счастливы, как мы.

Покой и мир хранит взаимный страх.
И себялюбье властвует на свете.
И вот жестокость, скрытая впотьмах,
На перекрестках расставляет сети.

Святого страха якобы полна,
Слезами грудь земли поит она.
И скоро под ее зловещей сенью
Ростки пускает кроткое смиренье.

Его покров зеленый распростер
Над всей землей мистический шатер.
И тайный червь, мертвящий все живое,
Питается таинственной листвою.

Оно приносит людям каждый год
Обмана сочный и румяный плод.
И в гуще листьев, темной и тлетворной,
Невидимо гнездится ворон черный.

Все наши боги неба и земли
Искали это дерево от века.
Но отыскать доныне не могли:
Оно растет в мозгу у человека.

Летучая радость

Кто удержит радость силою,
Жизнь погубит легкокрылую.

На лету целуй ее —
Утро вечности твое!

Есть улыбка любви

Есть улыбка любви
И улыбка обмана и лести.
А есть улыбка улыбок,
Где обе встречаются вместе.

Есть взгляд, проникнутый злобой,
И взгляд, таящий презренье.
А если встречаются оба,
От этого нет исцеленья.

Словом высказать нельзя

Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый.

Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось.
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.

А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя
Завладел любимой.

И долго буду я чувашскому народу
Тем дорог, что ему я письменность создал,
Что в мой жестокий век в нём духа лишь свободы
И христианства насаждал…

29 ноября отмечается 165-я годовщина со дня рождения Александра Жиркевича русского Поэта, прозаика, публициста, военного юриста, коллекционера, общественного деятеля. Среди массы верных сынов России его имя, стоит на особом месте. Жиркевич, несомненно, был «выдающимся из выдающихся», с другой стороны, как и многие, он оказался в жерновах своего времени.

В 1888 - 1903 годах Александр Владимирович Жиркевич служил в Вильно военным защитником, помощником прокурора, военным следователем. Он видел свое призвание в применении гуманных принципов, спасении невинно осужденных, облегчении участи наказанных. Много сил отдал созданию общества Белого Креста для помощи нуждающимся офицерам и семьям военных, пострадавших от невзгод в мирное время, и школы-интерната при нем. Кроме того, Жиркевич участвовал в деятельности виленского отделения Русского музыкального общества, общался с необычайно широким кругом представителей культуры, общественных и государственных деятелей. Со многими из них вступал в переписку, например с писателями Николаем Лесковым и Антоном Чеховым, с поэтом Афанасием Фетом, гостил у Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне. У него в Вильно в 1893 года останавливался по дороге в Германию Илья Ефимович Репин, которому Жиркевич показывал достопримечательности города. Репин написал два портрета Жиркевича (оба хранятся в фондах Ульяновского художественного музея), к тому же Александр Владимирович позировал для одной из фигур картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
После нескольких лет службы в Смоленске в 1908 году был назначен военным судьей в Вильно с чином генерал-майора, но вскоре вышел в отставку.

В тяжелые годы поволжского голода, пережив смерть жены, крушение своих идеалов и готовясь к возвращению в Вильно, Жиркевич решает оставить городу свою огромную коллекцию живописи, графики, старопечатных книг, предметов историко-литературного значения. «России и русскому народу» - так сказано в описи.
Другим бесценным даром для потомков является дневник Жиркевича, где он подробно описал страшные события, которые происходили в Симбирске в годы Гражданской войны и позже. Хранительницей дневника стала младшая дочь Жиркевича Тамара. Впоследствии она начала заниматься его расшифровкой. Со слов внучки личный архив, переданный в 1925 году Александ¬ром Владимировичем Жиркевичем, хранится в Государственном музее Л. Н. Толстого, и по объему является одним из самых значительных собраний музея. Он состоит из дневниковых записей (с 1880 по 1925 год) объемом в 8,5 тысячи листов, 4500 писем от 552 респондентов, 13 альбомов с автографами и уникальными фотографиями.

Молодому поэту

Порою к узнику, в холодный мрак темницы,
Ворвется, словно друг, из синевы небес
Веселый голосок порхнувшей мимо птицы...
И вдруг мелькнут пред ним: над речкой темный лес,
Немая даль полей в картине прихотливой,
И чешуя реки на зелени лугов,
И за семьею хат парча безбрежной нивы
С лазурью свежею стыдливых васильков...
Мелькнет... и, поражен родным воспоминаньем,
К решетке роковой прижался он лицом...
Но сон и мрак вокруг, и, чужд его страданьям,
Бесстрашный часовой проходит под окном.
Так и теперь: ко мне, как голос пташки вольной,
С задором юности, с росой правдивых слез,
Из терема мечты, живой, самодовольной,
Ворвался твой привет, питомец пылких грез...
Благодарю тебя!.. Волшебные страницы
Я в сердце сохраню... Но цепи долгих лет?..
Те цепи не разбить мечтами вольной птицы!..
Оставь меня, оставь! И мрак моей темницы
Напрасно не тревожь и позабудь, поэт!..

Лотреамон поющий Мальдорор

Граф Лотреамо (фр. comte de Lautr;amont, псевдоним; настоящее имя —Изидор Дюкасс, фр. Isidore Ducasse; 4 апреля 1846, Монтевидео — 24 ноября 1870, Париж) — французский прозаик и поэт, поздний романтик, предтеча символизма и сюрреализма. Умер в возрасте 24 лет.
Основное сочинение, принесшее ему известность, — «Песни Мальдорора». Это причудливое и завораживающее произведение, эпатирующее читателя «безумствами» и «богохульством».

Шесть «Песен Мальдорора», лирических поэм в прозе, скреплены сюжетом, напоминающим «романы ужасов». Здесь лихорадочно громоздятся фантасмагорические видения, картины неслыханных злодейств и душераздирающего отчаяния, неожиданно сопрягаются самые далекие образы, пародия и фарс сталкиваются с патетической декламацией. Романтическое своеволие, получившее в этой книге свое предельно эпатирующее выражение, в другом тексте Лотреамона, «Стихотворениях», встречает столь же яростную и до парадокса последовательную отповедь.

Современники просто не заметили Лотреамона; но спустя полвека искания писателей-сюрреалистов сделали его имя, наряду с Рембо, одним из самых актуальных для новейшей французской поэзии.

Всему творящемуся Бог свидетель.
Как это принимать ни тяжело,
Всевышний, прославляя добродетель,
творит страдание, порок и зло.
Из прихоти, безвинно умерщвляя,
Он, бледных юношей во цвете лет,
иных впускает за ворота рая,
которым за грехи прощенья нет.
За что людьми немыслимо возвышен
сей громовержец? А на небесах…
Среди раскатов грома голос слышен,
вселяющий во всё живое страх:
«Я ваш творец и волен делать с вами,
что захочу. Мне незачем предлог».
Хозяин, управляющий рабами -
вот что такое всемогущий Бог.

Французский гений с грустными глазами сумел постичь за свой короткий век скрывающийся лик за образами и то, насколько мерзок человек. До умопомрачения неистов, внушая жуткий ужас, сущий бес, срывает маски с лживых моралистов и покрывало белое с небес. Он Черный Ангел, в сердце зло несущий для тех, кто воплощает это зло. И даже Богу Мальдорор поющий посмел сказать немало черных слов. Своими песнями разворошивший улей. Но, к сожалению, доступен не для всех его столь человечески-акулий с кровавою гримасой горький смех.

ПЕСНИ МАЛЬДОРОРА

(Фрагмент)

Перевод П. Стрижевской

Седой океан, твои хрустальные волны —
точно разводы лазури на спинах избитых юнг;
ты огромный синяк на теле земли: я люблю это сравнение.
Стоит тебе исторгнуть долгий печальный вздох,
принимаемый за легкий трепет бриза,
— и остается глубокий след в потрясенной нашей душе,
а своих возлюбленных ты возвращаешь невольно к памяти
о жестокой заре человека,
когда он познаёт боль, которая с тех пор его не покидает…
Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, твоя сферическая гармония,
оживляющая суровый лик геометрии,
— с какой силой она мне напоминает о том,
как ничтожно малы глаза человека, невзрачные,
словно кабаньи глазки, и совершенно круглые,
как глаза ночных птиц.
Между тем человек во все времена считал себя прекрасным,
я же полагаю,
что он уверовал в свою красоту только из самолюбия
и что на самом деле он безобразен и подозревает это,
иначе, почему с таким отвращением
он смотрит в лицо себе подобным?..
Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, ты символ тождества,
ибо ты равен самому себе.
Сущность твоя никогда не меняется,
и если здесь твои волны бушуют,
то где-то на дальних широтах — мертвая зыбь.
Тебя не сравнишь с человеком,
который останавливается посреди улицы
поглазеть на схватку бульдогов, но не остановится,
когда мимо движется похоронный кортеж;
который утром в добром,
а вечером в дурном расположении духа;
сегодня смеется, а завтра в слезах…
Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, вполне вероятно,
что ты таишь в своем лоне грядущую пользу для человека.
Ты уже подарил ему кита,
но не позволяешь алчному взгляду естествознания
проникнуть в святая святых твоего строения: ты скромен.
А человек непрестанно хвастает — и все по пустякам…
Приветствую тебя, седой океан!

Седой океан, бесчисленные разновидности рыб,
вскормленных твоей глубью, не докучают друг другу
клятвами в братской любви, живут на свой лад.
В различии их нравов и строения тел — объяснение тому,
что на первый взгляд может показаться уродством.
А вот у человека нет подобных оправданий.
На клочке земли теснятся тридцать миллионов существ,
полагающих, что им не следует вмешиваться в жизнь соседей,
которые, словно корни, вросли в смежный клочок земли.
Каждый, от мала до велика, забьется, словно дикарь,
в свое логово и лишь изредка выберется наружу,
чтобы проведать ближнего,
ютящегося в точно таком же логове.
Не нужно большого ума, чтобы понять,
что единая семья человечества — это утопия.
Кроме того, вид твоей жизнетворной груди заставляет
невольно задуматься о неблагодарности
— ибо сразу вспоминаешь о родителях,
полных столь черной неблагодарности к Творцу,
что они бросают на произвол судьбы
плод своего несчастного союза…
Приветствую тебя, седой океан!



Жизнь как какое-то излишество,
жизнь как какое-то мальчишество,
мыслить не мыслить,
страдать не страдать,
не нужно, но можно

Сумбатов Василий Александрович (12.12.1893—08.1977), князь, поэт. Родился в С.-Петербурге. Учился в Кадетском корпусе. С 1914 в действующей армии. В 1920 эмигрировал. Поселился в Риме. Работал художником в Ватикане. Но когда в Ватикане узнали, что он не исповедует католичество, потребовали, чтобы он срочно изменил вероисповедание. Несмотря на то что работа в Ватикане была хорошо оплачиваемой, а семья остро нуждалась, поэт наотрез отказался исполнить предъявленные условия и сохранял приверженность Православию до последнего часа.

Первая книга Сумбатова «Стихотворения» (Мюнхен, 1922) включает лирические стихотворения различных жанров и тематики, написанные им в отрочестве (начал писать стихи с 12 лет), в юности и в период первой мировой войны, а также поэму «Без Христа» — с эпиграфом из «Двенадцати» А. Блока. А. М. Ренников писал, что в книге «вылилась бесконечная тоска по покинутой, страдающей родине, духовная боль о ее муках, молитвы о ее возрождении и мечты неясные, но дорогие сердцу о ее прошлом, утраченном ею довольстве и покое» («Новое время». 1922. 8 нояб.).

Любящий Россию русский человек, который всегда, в каком бы чудном краю он ни был, будет думать о родной, русской земле. Провиденциальный облик родной страны воплощен в «Призраке» как женская ипостась, «тень отчизны угнетенной».

Она склоняет надо мной
Свою главу в венце терновом,
И виден отблеск неземной
В ее величии суровом.

Антиномичность русской истории и мучительный путь современной родины сознавались как неизбежность, трагедия, однако не заслоняли любви. Поэт так пояснял строчки «Матери»: «Мать-родина есть (для меня) совокупность всех русских людей с их мыслями, словами и делами; нет человека, который не грешил бы, значит, и совокупность людей не безгрешна. А мешать веру и любовь с кровью — это специфически-русская черта, красной нитью проходящая через всю русскую историю до наших дней. Сколько преступлений было совершено, сколько крови пролито во имя любви к ближним, во имя чистой веры!».

Ты бросил мать среди зыбей
Разбушевавшегося моря,
Ты не делил моих скорбей,
До дна не выпил чаши горя.

Стихи Сумбатова глубоко пронизаны русской стихотворной традицией XIX века, от Пушкина до Лермонтова и Тютчева. Поэт и критик Юрий Трубецкой писал: «Читая его стихи, невольно вспоминаешь таких поэтов, как Фет, даже Случевский. Иногда поэтов “пушкинской поры”»

НА ЧУЖБИНЕ

В тени высоких пальм и пиний темнохвойных
Сидите вы одна на мраморной скамье
И под журчанье струй фонтанов беспокойных
Мечтаете с тоской о родине, семье…
Вам видятся вдали безбрежные равнины,
Задумчивой реки серебряный извив
И яркая листва березы и осины,
Что смотрятся в нее, стволы свои склонив.
Меж золотистой ржи, сплетенной с васильками,
Дорога, как змея, как лента, улеглась
И вьется без конца, скрываясь за лесами,
Которым нет границ, в которых тонет глаз.
С пологого холма спускается аллея
Из старых-старых лип, а на холме фронтон
Родимого гнезда возносится, белея
Рядами стройных ваз, пилястров и колонн.
Вся в зелени плюща терраса потонула,
И окна – настежь все, и музыка слышна, –
Полна любви, тоски, и горя, и разгула,
Доносится к вам песнь из светлого окна.
Отчизны милой песнь! проста и благородна,
Ты удаль и тоску, ты смех и грусть даришь,
Как степь – ты широка, как ветер – ты свободна,
Ты молодости сны на сердце шевелишь!
Под звуки песни той вы смотрите на дали:
Там темною стеной стоит дремучий бор,
Блестят извивы рек, как полосы из стали,
И всюду – хлеб и хлеб, куда ни кинешь взор.
Над берегом крутым сереются избенки,
Горит на церкви крест, овины стали в ряд,
Из-за реки, с лугов – и веселы, и звонки –
Несутся голоса резвящихся ребят…
К вам Родина свои объятья простирает, –
Вам хочется упасть и землю целовать,
Встаете вы, но – вид знакомый исчезает, –
Кругом так чуждо всё, и грустно вам опять…
Как были б рады вы сейчас отдать всё это –
И роскошь гордых пальм, и мрамор, и фонтан
За ряд убогих изб, где всё полно привета,
За хмурый, дикий лес и ширь родных полян!..

СНЕГ (сонет)

Не яблони ли в небе отцвели?
Не мотыльков ли белых мчится стая?
Холодной белизной задумчиво блистая,
Цветы иль крылья на землю легли?..
Я вспомнил вдруг снега родной земли…
Как мне мила их пелена густая!
Покрылась ей вся улица пустая,
И крыши все, и темный сад вдали.
Пусть злой мороз под ледяным забралом
Шагает вдоль по улицам пустым,
Сверкающим в уборе небывалом, –
Моя тоска развеялась, как дым!
Мне чуждый Рим сегодня стал родным –
Под серебристым снежным покрывалом!

СФИНКС

В степях, в лесах, в морозах и в тепле,
От Соловецких льдов до знойного Ирана,
С Амурских берегов до Вислы и Немана
Гигантский сфинкс простерся на земле.
Безмолвно он лежит века во мгле
С загадкой на устах среди людского стана,
И людям дум его под саваном тумана
Не разгадать на царственном челе.
Уж тысячи людей в разгадке ошибались,
Платилися за то и в пропасть низвергались,
Эдипа нет загадку разгадать!
И тщетно силятся газетные витии
Грядущий путь отчизны предсказать! –
Загадка сфинкса мы, грядущее России!

ЗАВЕТ

Будьте всегда как дети –
Оденьтесь смехом живым,
Думы держите в свете,
Гоните горестей дым.
Встанем войной на горе,
Улыбок вспомним привет
Вечно горят их зори,
Даря нам радости свет.
Радость в печали бьется,
В слезах украдкой кипит,
В каплях осенних льется,
Весною в грозах гремит,
В гневе огнем алеет,
В любви порхает мечтой,
В смерти как искра тлеет,
И в страсти светит звездой.
Сбросьте печалей сети,
Смените раем тюрьму,
Будьте светлы, как дети, –
Развейте радостью тьму!

Ты знать не можешь, как тебя люблю я, —
ты спишь во мне, спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя.

Тела и звезды грудь мою живую
томили предрешенностью финала,
и злоба твои крылья запятнала,
оставив грязь, как метку ножевую.

А по садам орда людей и ругней,
суля разлуку, скачет к изголовью,
зеленогривы огненные кони.

Не просыпайся, жизнь моя, и слушай,
какие скрипки плещут моей кровью!
Далек рассвет и нет конца погоне!

Федерико Гарсиа Лорка

Сначала мысль, воплощена
В поэму сжатую поэта,
Как дева юная, темна
Для невнимательного света;
Потом, осмелившись, она
Уже увёртлива, речиста.
Со всех сторон своих видна,
Как искушённая жена
В свободной прозе романиста;
Болтунья старая, затем
Она, подъемля крик нахальный,
Плодит в полемике журнальной
Давно уж ведомое всем.

Евгений Баратынский
{1837}

Ньюстед! Ветром пронизана замка ограда,
Анслейские холмы!
Бушуя, вас одел косматой тенью холод,
Бунтующей зимы.
Нет прежних светлых мест, где сердце так любило
Часами отдыхать,
Вам небом для меня в улыбке Мэри милой
Уже не заблистать.

22 января исполняется 235 лет со дня рождения Джорджа Гордона Байрона

22 января 1788 года в шотландском городке Эбердине в знатной, обедневшей семье родился известный английский поэт Джордж Гордон Байрон, которого наряду с Джоном Китсом и Перси Шелли относят к поколению младших романтиков.

Джордж Гордон Байрон в 10 лет унаследовал титул лорда и фамильный замок Ньюстед, бывший католический монастырь, пожалованный во время Реформации в XVI в предкам поэта. В 1801 году Джордж Гордон Байрон поступил в школу в местечке Хэрроу, где изучает латынь и греческий, но, однако, его больше привлекают идеи французских философов XVIII века и английские классики, которых он читал с удовольствием. В раннем детстве

Джордж Гордон Байрон был болезненным мальчиком, но в школе он начал заниматься спортом — верховой ездой, плаваньем, греблей, стрельбой, и позднее, в 1810 г., когда он уже учился в университете, он переплыл Дарданельский пролив, за что друзья-итальянцы назвали его "англичанин-рыба".

В 1805 г. Джордж Гордон Байрон поступил в Кэмбриджский университет и выпустил свой первый сборник "Часы досуга", который не одобрил журнал "Эдинбургское обозрение", на что поэт ответил сатирой "Английские барды и шотландские обозреватели" (1809).

Первые впечатления юного поэта были связаны с дикой природой Шотландии, с преданиями горцев, которые вдохновили его на создание стихотворений-пейзажей: "Лакин-и-Гер", "Хочу я быть ребёнком вольным…", и других. В его ранней лирике есть стихотворение-эпитафия для памятника любимой собаке-ньюфаундленду, которая была похоронена в саду Ньюстедского аббатства.

В 1809 году Джордж Гордон Байрон появился в парламенте и был неодобрительно встречен палатой лордов, конфликт с которыми нарастал, и 27 февраля 1812 года он открыто вступился за рабочих-бунтарей, примкнувших к движению луддитов, мотивирующих разрушение производственных машин тем, что они лишают людей работы.

Мировую известность Джорджу Гордону Байрону принесла поэма "Паломничество Чайльд-Гарольда" (1812 — 1818), написанная им под впечатлением от путешествия по Ближнему Востоку, Греции, Турции, Испании.

Джордж Гордон Байрон оказал огромное влияние, как на английскую, так и на русскую литературу. Фамилия Байрона дала название целому поэтическому движению («байронизм»). Его переживания из-за несовершенства жизни нашли отражение в творчестве и впечатлили многих ценителей поэзии. Произведения Байрона отличались пессимизмом и «мрачным эгоизмом». Его многогранный талант нашел выражение в сатире, стихах, оде, лирике, драме, исторической трагедии, конфессиональной поэзии, драматическом монологе и объемной переписке. Требуя свободы для всех угнетенных людей, Байрон пленил западный разум и сердца, что удавалось немногим деятелям искусства и политики XIX века.

Творчество Джорджа Гордона Байрона ценил его современник — Александр Пушкин, который писал: "Какое пламенное создание! Какая широкая, быстрая кисть".
Джордж Гордон Байрон — национальный герой Греции, так как в 1820-х гг. принимал участие в Греческой войне за независимость.
Умер в 36 лет от лихорадки 19 апреля 1824 г.

Мне сладких обманов романа не надо,
Прочь вымысел! Тщетно души не волнуй!
О, дайте мне луч упоенного взгляда
И первый стыдливый любви поцелуй!

Поэт, воспевающий рощу и поле!
Спеши, — вдохновенье свое уврачуй!
Стихи твои хлынут потоком на воле,
Лишь вкусишь ты первый любви поцелуй!

Не бойся, что Феб отвратит свои взоры,
О помощи муз не жалей, не тоскуй.
Что Феб музагет! что парнасские хоры!
Заменит их первый любви поцелуй!

Не надо мне мертвых созданий искусства!
О, свет лицемерный, кляни и ликуй!
Я жду вдохновенья, где вырвалось чувство,
Где слышится первый любви поцелуй!

Созданья мечты, где пастушки тоскуют,
Где дремлют стада у задумчивых струй,
Быть может, пленят, но души не взволнуют, —
Дороже мне первый любви поцелуй!

О, кто говорит: человек, искупая
Грех праотца, вечно рыдай и горюй!
Нет! цел уголок недоступного рая:
Он там, где есть первый любви поцелуй!

Пусть старость мне кровь беспощадно остудит,
Ты, память былого, мне сердце чаруй!
И лучшим сокровищем памяти будет —
Он — первый стыдливый любви поцелуй!

***

К чему скорбеть больной душою,
Что молодость ушла?
Еще дни радости за мною;
Любовь не умерла.
И в глубине былых скитаний,
Среди святых воспоминаний —
Восторг небесный я вкусил:
Несите ж, ветры золотые,
Туда, где пелось мне впервые:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

В мимолетящих лет потоке
Моим был каждый миг!
Его и в туче слез глубоких
И в свете я постиг:
И что б судьба мне ни судила, —
Душа былое возлюбила,
И мыслью страстной я судил;
О, дружба! чистая отрада!
Миров блаженных мне не надо:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Где тисы ветви чуть колышут,
Под ветром наклонясь, —
Душа с могилы чутко слышит
Ее простой рассказ;
Вокруг ее резвится младость,
Пока звонок, спугнувший радость,
Из школьных стен не прозвонил:
А я, средь этих мест печальных,
Все узнаю в слезах прощальных:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Перед твоими алтарями,
Любовь, я дал обет!
Я твой был — сердцем и мечтами, —
Но стерт их легкий след;
Твои, как ветер, быстры крылья,
И я, склонясь над дольней пылью,
Одну лишь ревность уловил.
Прочь! Улетай, призрак влекущий!
Ты посетишь мой час грядущий,
Быть может, лишь без этих крыл!

О, шпили дальних колоколен!
Как сладко вас встречать!
Здесь я пылать, как прежде, волен,
Здесь я — дитя опять.
Аллея вязов, холм зеленый;
Иду, восторгом упоенный, —
И венчик — каждый цвет открыл;
И вновь, как встарь, при ясной встрече,
Мой милый друг мне шепчет речи:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Мой Ликус! Слез не лей напрасных,
Верна тебе любовь;
Она лишь грезит в снах прекрасных,
Она проснется вновь.
Недолго, друг, нам быть в разлуке,
Как будет сладко жать нам руки!
Моих надежд как жарок пыл!
Когда сердца так страстно юны, —
Когда поют разлуки струны:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Я силе горьких заблуждений
Предаться не хотел.
Нет, — я далек от угнетений
И жалкого презрел.
И тем, кто в детстве был мне верен.
Как брат, душой нелицемерен, —
Сердечный жар я возвратил.
И, если жизнь не прекратится,
Тобой лишь будет сердце биться,
О, Дружба! наш союз без крыл!

Друзья! душою благородной
И жизнью — с вами я!
Мы все — в одной любви свободной —
Единая семья!
Пусть королям под маской лживой,
В одежде пестрой и красивой —
Язык медовый Лесть точил;
Мы, окруженные врагами,
Друзья, забудем ли, что с нами —
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

Пусть барды вымыслы слагают
Певучей старины;
Меня Любовь и Дружба знают,
Мне лавры не нужны;
Все, все, чего бежала Слава
Стезей волшебной и лукавой, —
Не мыслью — сердцем я открыл;
И пусть в душе простой и юной
Простую песнь рождают струны:
«Союз друзей — Любовь без крыл!»

О ком мне плакать, как не о себе.
Петрарка

6 февраля – 245 лет со дня рождения (1778-1827)
Никколо Уго Фосколо, итальянского поэта, филолога.

Переехав в Венецию (1792), Никколо Уго Фосколо получил хорошее литературное образование, проникся либеральными идеями, которые выразил в трагедии «Тиест» (пост. 1797), написанной в подражание Альфьери.

В период наполеоновских войн большую часть времени Фосколо провел в армии. Тогда же он завязал близкие отношения с выдающимися литературными деятелями севера Италии, в т.ч. с Дж. Парини и В. Монти, и в свободное от службы время занимался критикой и журналистикой. В 1815 в Милане Фосколо отказался присягнуть на верность восстановленной австрийской администрации и бежал в Швейцарию. В 1816 перебрался в Англию.

Творческое наследие Фосколо включает в себя три трагедии, лирику, сатиру, критические эссе, политические статьи и переводы с греческого, латинского и английского. Славу ему принесли два произведения: эпистолярный роман «Последние письма Якопо Ортиса», начатый в 1796 и опубликованный в окончательной редакции в 1802, и поэма «Гробницы» (1807). Во многом автобиографический роман испытал влияние «Страданий юного Вертера» И.В. Гёте. В поэме «Гробницы» Фосколо протестует против наполеоновского приказа об унификации захоронений и призывает соотечественников чтить память предков. Поэма примечательна смешением классической и романтической литературных традиций.

АВТОПОРТРЕТ

Я худ лицом, глаза полны огня;
Пытливый взор страданием отмечен;
Уста молчат, достоинство храня;
Высокий лоб морщинами иссечен;

В одежде — прост; осанкой — безупречен;
Привязан ко всему не доле дня;
Угрюм, приветлив, груб, чистосердечен:
Я отвергаю мир, а мир — меня.

Не манит ни надежда, ни забава;
Как радость, одиночество приемлю;
Порою доблестей, труслив порой,—

Я робко голосу рассудка внемлю,
Но сердце бурно тешится игрой.
О Смерть, в тебе и отдых мой, и слава.

Уго Фосколо (настоящее имя — Никколо Фосколо, 1778–1827). — Отец поэта — итальянец, мать — гречанка. Его бурная жизнь пламенного патриота и солдата, пылкого влюбленного и вечно не удовлетворенного своими созданиями поэта — истинная жизнь романтического художника. Бился под наполеоновским знаменем, был ранен. Надежды на восстановление великой и независимой Италии рассеялись, и Фосколо переменил свое отношение к Наполеону. Когда же в Италии вновь установилось австрийское господство, поэт покинул родную землю; умер в Лондоне.

Первый поэт итальянского романтизма, Фосколо именно в поэзии во многом классицист. Новым для итальянской словесности был романтический пафос, пронизывающий произведения Фосколо. Он ярко сказался и в его романе «Последние письма Якопо Ортиса».

К ФЛОРЕНЦИИ

Хвала тебе, о брег, — тебя в долине
Ласкает Арно столько лет подряд,
Степенно покидая славный град,
В чьем имени рокочет гром латыни.

Здесь вымещали гнев на гибеллине
И гвельфу воздавали во сто крат
У твоего моста, который рад
Прибежищем служить поэту ныне.

Ты, милый берег, мне милей вдвойне:
На эту почву поступью небесной
Ступала та, что всех дороже мне,—

Здесь я впервые встретил чистый взгляд,
Здесь я вдохнул — мне прежде неизвестный —
Ее волос волшебный аромат.

ГРОБНИЦЫ

Под сенью кипарисов, в хладных урнах,
Слезами скорби и тоски омытых,
Быть может, смертный сон не столь уж тяжек?
Когда не для меня теплом и светом
Разбудит солнце вновь цветы и травы,
Когда виденья будущего тщетно
Меня придут посулами смущать,
Когда твоим стихам, мой друг бесценный,
Я не смогу внимать с былым восторгом,
Когда и для меня утихнет голос,
Звучавший мне с высокого Парнаса,
Какое утешенье обрету
Я под плитой, которая отделит
Мой прах от той золы, что высевает
На море и на суше злая Смерть?
Увы, мой Пиндемонте, и Надежда
Бежит гробниц, последняя Богиня,
И пеленою черной облекает
Забвение все то, что было в мире,
Когда нет сил противиться ему;
И человека, и его могилу —
Последнее о нем воспоминанье —
Все Время уничтожит под конец!

Седины ваши зеркало покажет,
Часы - потерю золотых минут.
На белую страницу строчка ляжет -
И вашу мысль увидят и прочтут.

По черточкам морщин в стекле правдивом
Мы все ведем своим утратам счет.
А в шорохе часов неторопливом
Украдкой время к вечности течет.

Запечатлейте беглыми словами
Все, что не в силах память удержать.
Своих детей, давно забытых вами,
Когда-нибудь вы встретите опять.

Как часто эти найденные строки
Для нас таят бесценные уроки.

Уильям Шекспир

Перевод С.Я. Маршака

Идиллик новый на искус
Представлен был пред Аполлона.
"Как пишет он?- спросил у муз
Бог беспристрастный Геликона.-
Никак негодный он поэт?"
- "Нельзя сказать".- "С талантом?"- "Нет;
Ошибок важных, правда, мало;
Да пишет он довольно вяло".
- "Я понял вас - в суде моем
Не озабочусь я нисколько;
Вперед ни слова мне о нем.
Из списков выключить - и только".

Евгений Баратынский

Покорнейшая просьба

Поэзия гипотез,
Наш голод утоли:
Дай заглянуть в колодезь,
В черновики твои!

Друг к дружке жмутся рифмы
В темнице вялых строк,
И проклинают нимфы
Бумажный свой острог,
О будущем заботясь,
Куда же ты ведешь,
Поэзия гипотез,
Седую молодежь?

Век числится двадцатым,
Но в восемьдесят лет
Не разглядел конца там
Знакомый твой поэт.

Поэзия гипотез,
Твой безъязыкий гул,
Неправленый твой оттиск
Он в печку зашвырнул.

Павел Антокольский

Джордж Мередит (англ. George Meredith; 12 февраля 1828, Портсмут, Англия — 18 мая 1909, Боксхилл, Англия) — ведущий английский писатель викторианской эпохи. Из его многочисленных романов наиболее известен «Эгоист» (1879) — тонкий и ироничный психологический анализ душевных движений английского помещика и его невесты.

Мередит родился в Портсмуте, Англия. Его дед и отец были поставщиками амуниции для военно-морского флота. Мать умерла, когда ему едва исполнилось пять лет. В четырнадцатилетнем возрасте его отправили учиться в Германию, в школу моравских братьев в Нойвинде, где он провел два года. Там он изучал право и получил свидетельство стряпчего, однако оставил профессию и посвятил себя журналистике и литературе. В 1849 женился на дочери Томаса Пикока, английского сатирика. Ему в то время был 21 год, ей 28, и для неё это был уже второй брак.

В 1851 году вышла книга его стихов, до того публиковавшихся в периодической печати. Вскоре бурные события произошли в его личной жизни. В 1858 году его оставила жена, забрав с собой пятилетнего сына и вскоре после этого умерла. Эти события легли в основу его первого романа «Испытание Ричарда Феверела» (1859).

В 1864 он женится на Мэри Вальями и поселяется в графстве Суррей, где в будущем будет происходить действие его знаменитого романа «Эгоист». Здесь он продолжает писать романы, не оставляя, однако, и поэзии; чаще обращается к пейзажной лирике.

Одним из основных доходов писателя была работа в качестве редактора в различных издательствах. Он неизменно выступал с поддержкой молодых начинающих авторов. Так, он не только помог впервые опубликоваться Томасу Харди, но и посоветовал смягчить многие резкости его романа, выпиравшего за тесные рамки викторианской морали.

К концу жизни Мередит стал признанным мэтром английской литературы: после Теннисона он был президентом Общества авторов; в 1905 году был награждён Орденом Заслуг. В разное время его друзьями были Алджернон Чарльз Суинбёрн, Джеймс Мэтью Барри, Роберт Луис Стивенсон, Джордж Гиссинг.

Умер Мередит в 1909 в своем доме в Бокс-Хилле (Суррей).

Он догадался, что она не спит,
Когда ее волос рукой коснулся, —
И странным звуком сумрак содрогнулся:
Еще немного, и она б навзрыд
Заплакала, — но тут же придушила
Рыданья, словно ядовитых змей,
И вся окаменела, будто в ней
Громада ночи сжалась и застыла.
Опившись опиумом тишины,
Уснула Память и во сне дышала
Болезненно, натужно и устало…
Они лежали так, погружены
В свою печаль и скорбь, как изваянья
Над общею надгробною плитой,
Укрыты равнодушной темнотой,
Разделены мечом непониманья.

***
Но где исток разлада и измены?
Кто мне докажет, что вина моя?
Ужели в одиночку должен я
Убитую любовь тащить со сцены?
Я спал, и я очнулся ото сна;
Влюбленные, не ошибитесь вы хоть! —
В любви законов нет, одна лишь прихоть.
Я верил в верность; вот моя вина.
В чащобах темной ревности блуждая,
Я заблудился между трех стволов;
Марионетка в балагане снов,
Я думал, что вселенной обладаю.
О, если б только пошлой суеты
Не видеть, — я бы шествовал с отвагой,
Качая шляпой и махая шпагой, —
Прекрасный, гордый принц ее мечты!

***
Взгляни, как ветер мечет копья мглы,
На спинах волн рисуя тень скелета:
Не сыщешь места лучшего, чем это,
Чтоб схоронить любовь, — там, где валы
С шипением облизывают дюны,
Где океан шумит, хриплоголос,
И плещут, разбиваясь об утес,
Седые, беспокойные буруны.
Нет средства лучше, чтоб убить любовь,
Чем поцелуи поздние, которым
Не обмануть рассудка жалким вздором!
Вернулся день; но не вернется вновь
То, что утрачено. Как ни печально,
Злодеев нет, и виноватых нет:
Страстями так закручен был сюжет;
Предательство живет в нас изначально.

***
Итак, он обречен был изнутри —
Союз души с душою несовместной.
Два сокола в одной ловушке тесной
Должны метаться, как нетопыри.
Была пора: не ведая печали,
Безгрешные, они брели вдвоем
Среди цветов; но в спорах о былом
Сегодняшнюю радость растеряли.
Решая, кто был прав и кто неправ,
Не пощадили и того, что свято,
Но жалкого добились результата,
Сомненьями друг друга истерзав.
О скорбь! Не так ли море грозовое
Всю ночь лавиной бешеных коней
Штурмует берег, — чтобы меж камней
Оставить утром бедный сор прибоя?

***

Мазманян Валерий Григорьевич
родился 9 июля 1953 года в семье военнослужащего.
В 1975 году закончил
Пятигорский государственный педагогический институт иностранных языков.
Живёт в Москве. Работает в системе образования. Автор книги «Не спросишь серых журавлей».


Пора учить язык грачей

Над тенью ветер посмеётся,
взъерошит волосы рябин,
а в лужице монетку солнца
нашли и делят воробьи.

На волю из ледовой клетки
подснежник рвётся и ручей,
и шепчутся худые ветки -
пора учить язык грачей.

Мотивы нудные метели
сменило пение синиц,
не хочет слышать звон капели
седой сугроб, упавший ниц.

И что вчера казалось важным -
ненужный лист черновика -
плывёт корабликом бумажным
по синей луже в облака.


А голубь бьёт поклоны у крыльца

Светает в восемь, сумрак - к четырём,
уже привычна канитель,
алмазной крошкой снег под фонарём
вчера украсила метель.

Белить дома и рощицу устал,
исчез в проулке снегопад,
сугроб пугают тени от куста
и звуки дворницких лопат.

Не хочешь, а поверишь - постарел,
тряхнуть бы сединой разок,
берёза, чтобы не забыть апрель,
на ветке вяжет узелок.

Сотрутся с памяти черты лица,
в былое ночью убегу...
а голубь бьёт поклоны у крыльца
за крошки хлеба на снегу.


И месяц в золочёный рог для облака трубит

Начнём судить, где чья вина,
никак без горьких слёз,
сугроба белая спина
у белых ног берёз.

Длиннее вечер стал на треть,
есть время - говори,
у окон тянут теней сеть
худые фонари.

И месяц в золочёный рог
для облака трубит,
мы после пройденных дорог
простой оценим быт.

Что всё - судьба, житейский круг,
как хочешь, назови...
а два кольца сомкнутых рук -
символика любви.


И солнце на груди синиц оставит поцелуев след

Осенних клёнов медный звон
ненастный вечер призовёт,
прощаний и разлук сезон
откроет журавлей отлёт.

И звёздочки последних астр
дожди поспешно расклюют,
берёза золото отдаст
за неба голубой лоскут.

И капли крови у рябин
с прикушенных сорвутся уст,
и только те, кого любил,
ночную присылают грусть.

В круговороте дней и лиц
не растеряем память лет...
и солнце на груди синиц
оставит поцелуев след.


И бьётся рыбкой золотой листочек в неводе ветвей

Дожди с собой октябрь принёс,
распутал серые мотки,
а из одежды у берёз -
одни ажурные платки.

Чернеют клёны - не беда
и не предчувствие конца,
и у рябин не от стыда
горит румянец в пол-лица.

И выпал жребий голубям -
в ненастье мерить окоём,
любить без памяти тебя -
одно желание моё.

Нам год оставил непростой
по две морщинки у бровей...
и бьётся рыбкой золотой
листочек в неводе ветвей.


Сугробы падают ничком и молятся на снегопад

Вчерашний разговор начнём -
на всё у каждого свой взгляд,
сугробы падают ничком
и молятся на снегопад.

А снег в четыре дочерна
заштриховал окна проём,
зимой длиннее вечера,
чтобы понять с кем мы вдвоём.

Молчим, вздыхаем, говорим,
что жаль, года своё берут,
наносят ветки белый грим,
всего за несколько минут.

Зрачок тускнеет фонаря,
уснула, погашу торшер...
что серый сумрак декабря,
когда светлеет на душе.


Сугроб прижался грудью

Темно - и спать не ляжешь,
и длинный вечер - мука,
метель из белой пряжи
соткала серый сумрак.

Седые эти ночи
морщин оставят метки,
беременности почек
весной дождутся ветки.

И мы судьбу осилим,
плохое всё забудем,
к ногам худой осины
сугроб прижался грудью.

Поверь избитой фразе:
года для чувств - не вето...
сдвинь шторы - и алмазы
найдёшь в полоске света.


Допоздна в метель не спится

На дома, на тополь голый
снегопад обрушил небо,
воробьи и сизый голубь
не дождались крошек хлеба.

За судьбой не доглядели,
допоздна в метель не спится,
за петлёй петля - недели
на твои ложатся спицы.

Никого с тобой не судим,
что в душе печали кокон,
и берёза с белой грудью
зазвенит серьгой у окон.

И ручья подхватят голос
поутру хоры капели...
и простишь за белый волос,
и за то, что не допели.


Рябины горькие уста - медовые к зиме

Ругнём - веками повелось -
дожди и суету,
берёза золотом волос
прикрыла наготу.

И пусть у нас настрой плохой,
и пусть пейзаж уныл,
в ночи над худенькой ольхой
сияет нимб луны.

Извечный осени обряд -
былое ворошить,
забрали ветры октября
у тополя гроши.

Шепнёшь, что просто подустал,
не всё держи в уме...
рябины горькие уста -
медовые к зиме.


И осень не зря привечают берёзы в парчовых одеждах

Уже не простишь, что домыслил
за нас судьбоносные роли,
как бабочек, палые листья
иголки дождей прокололи.

Что будет и как обернётся,
не думает только влюблённый,
бросаются золотом солнца
в прохожих осенние клёны.

Прощальная сцена романа
под крик журавлиного клина,
у зеркала лужи румяна
подправила утром калина.

Кусты, бронзовея плечами,
на жизнь не теряют надежды...
и осень не зря привечают
берёзы в парчовых одеждах.


А у рябин припухли губы от долгих поцелуев ветра

Позолотило тротуары
к прощальной встрече бабье лето,
сентябрь сжигает мемуары,
бросая в пламя бересклета.

Осенней грустью занедужит
сегодня бесконечный вечер,
боярышник считает лужи,
накинув красный плащ на плечи.

И что в душе пошло на убыль,
никто из нас не даст ответа,
а у рябин припухли губы
от долгих поцелуев ветра.

И не вернуть того, кто ближе
ни плачем, ни мольбой у свечки...
в безлюдном сквере клёнам рыжим
берёзы отдают сердечки.


Валерий Мазманян