|
Бахыт Кенжеев
Век двадцать первый. Человечья особь
скользит в него, что каменная осыпь
в горах Кавказа. Пушкинский орёл,
столь царственно паривший над посёлком,
подшиблен неразборчивым осколком.
Посёлок взят. И спирт уговорён.
Сказать по чести – страшен мир и грязен,
и в мерзости своей однообразен –
то подлость, то подлог, то кровь, то ложь.
Давно Шекспир почил на жёстких лаврах,
оплыли свечи в барских канделябрах,
и века золотого не вернёшь.
Но был ли мальчик? Не было, пожалуй.
Век всякий тесен, словно обруч ржавый
у Бога одинокого на лбу.
Душе, моей подруге непослушной,
так скушно здесь. Лишь океан воздушный
утеха ей. И всё же – не могу
во имя древней верности и веры
впустить её в синеющие сферы,
где в пухлых тучах глохнет свет и звук.
В окне без стёкол и без занавески –
такой простор – поплакать только не с кем,
да птица Рух торопится на юг.
|