Manticore

6. Сватовство "майора"

В общежитии строителей, где я был прописан, ужинали двое мужчин. Бутылка питьевого спирта стояла на столе. Мужики были уже "тёпленькие", но стопка белья и два одеяла лежали на моей кровати. В этот поздний час кто-то сбегал к кастелянше на дом.

- Спасибо, парни. А где остальные?
- Суббота. По бабам! - объяснил старший из мужчин, каменщик Савелий Костыркин. - Вертак в пять сел. Где пропадал-то?
Костыркин раньше работал охотником. Но потом бросил "эту собачью жизнь" и перешёл на работу в ПМК.
- На складе. Пушнину дорабатывал.
- Розку-то видел? Тама она?
- Какую "Розку"? - мне и раньше был неприятен этот рослый кривоногий мужик с криминальным прошлым, а тут прямо закипело внутри.
- Ну, еврейка эта. Симпотная такая. Мужик у ей в тундре три зимы как пропал. Санька Грушевский. Шкаф был метр девяносто на сто двадцать кило. Собаки вернулись, а нарты пустые!
- И что, не нашли?
- Так ночь. Где искать? Не искали. Уже в февралю менты на вертаке прошлись низенько, дак если и был труп, задуло давно.
Как снег сошёл, она ещё раз вертак выпросила. Обратно ничё не нашли.

Дак она с милиции не слазила, пока ей мента в помощь не дали, пешком значит. И с сыном. Два месяца в тундре. Все путики протопали, овраги смотрели. А чё смотреть? Еслив "босой" на лёд утащил, то тю-тю!

- Так она что же, одна на зимовке?
- В путину* бригада у ей рыбацкая. И дети. А зимой чё ж, - одна.
- Так ведь ночь три месяца!
- На собаках. Они и в пургу домой привезут.
- А волки-медведи?
- Карабин у ей, ты чё?

Боже мой! Я вспомнил себя самого под зелёным светом сияний по восемь, по десять часов в тундре. Когда и больше, как погода. Минус тридцать - это в радость. Терпимо. Возвращаешься - изба выстыла. Не до чаю. Дров в печку - и спать. Если вдруг метель и не надо на путик, то праздник. Отпуск.

На вездеходе кабина. А собачья упряжка - это на ветру.

- Что же она сейчас-то в посёлке?
- Дак еврейка ж. Хитрая. Как самая ночь, середина декабрю - посередь январю, так она сюда ныряет. Вроде как пушнину сдать. Дети, праздники, халам-балам. Начальство - как не видит, не знает. Ранше дело заводили, еслив участок бросишь. А щас, при Горбаче, послабуха пошла, никто ничё не боится.

А в этот год она по делу. Песца много. Любители сдают - завал. Обдирать некому, желающих приглашают. Дак чё я говорю, - ты же знашь приказ-то?

- Знаю.
- Розка, говорят, по сорок штук в день делат, как орехи щёлкат. Две сотни в карман. За день. Это на материке-то месячна зарплата. Инженерная. Ловка! К ей многие клеились по вдовьему делу. Всем - шиш! Я - друг ведь Сашкин. Рядом стояли. Тоже в прошлом годе зашёл к ей. Мол, так и так. Не-е-е. Чё ты-и! Как кошка - спину дугой и кш-ш-ш! Не порти, грит, памяти, иди с Богом!

Савелий набулькал себе полстакана разведённого спирта, выпил залпом, схватил кусок мяса с тарелки стал жевать.
- Бушь?
- Нет, с утра работы много.
- Ну, как знашь. Нам больше останется.

Я принял душ и постелил постель. Сходил на кухню, включил чайник. Савелий, уже пьяный в грязь, всё сидел за столом, уронив голову на руки, и бормотал про себя.
- Ну-ну, поживи, поживи одна... плох я тебе, плох? Походи, походи одна... год походи, два походи... а нет - туда же пойдёшь... туда же пойдёшь... туда... не вернёшь...

Я всё ворочался на постели. Костыркин, думалось мне, знает больше о пропавшем без вести охотнике, чем вдова и милиция. И приснился мне затвор от карабина. Лежал он, холодная кривая железка, в уютном "сейфе" Розы Соломоновны, и я всё пытался скинуть его рукой, всё пытался стряхнуть его, выбросить, не гоже железяке в таком нежном месте. И проснулся с зажатым в руке углом подушки.

7. Коготь

Почти месяц пробыл я тогда в посёлке, а в середине января вернулся попутным бортом на свою зимовку.
Вскоре услышал по рации новость: Роза Соломоновна замуж вышла. И пишется теперь Петерс. Юриса Петерса, высокого светлоглазого латыша, я знал. Раньше Юрис работал у геологов механиком. Был он спокойным, рассудительным человеком, и я мысленно пожелал этой паре здоровья и долголетия.

В середине марта я вернулся в посёлок и сдал пушнину, на этот раз нормальную.

Многие охотники уже работали на припае: добывали нерпу. Присоединился к ним и я.
В нашу группу направили на практику студента-охотоведа из Иркутска.
Звали его Андрей, и он не столько учился охотничьему ремеслу, сколько бегал с фотоаппаратом. И приспичило ему заснять нерпу в момент, когда она выныривает для вдоха и расталкивает носом тонкий свежий ледок.

Видя его неопытность на льду, я отдал ему "коготь" Розы Соломоновны. А через два дня когда мы спокойно обедали в избушке, Андрей ввалился в дверь из последних сил. Одежда на нём была покрыта ледяной корой и грохотала как жестяная.

Мы раздели его. Растёрли полотенцем докрасна. Кто свитер с себя снял, кто рубаху, кто штаны, одели в тёплое, чаю налили: рассказывай! А он только клацает зубами по стакану, ни говорить, ни пить не может. Когда чуток отошёл, объяснил как из трещины выбрался. Обломок напильника раз за разом впереди себя на льду втыкал и подтягивался.
- Спасибо Вам, - уставил он в меня благодарный взгляд, - без этого "когтя" я бы... - и заплакал.
- Не мне спасибо, - и я рассказал собравшимся при каких обстоятельствах этот "коготь" получил и кто его в одну минуту изготовил.

8. Второй коготь

Через пару дней я встретил Розу Соломоновну на выходе из магазина.
- Здравствуй, Роза, и поздравляю! Юрис - хороший мужик. Дай-ка сумки!
- Возьми, а то набила доверху - руки отпадут. Здравствуй и ты!
- Совет да любовь!
- Спасибо на добром слове! А то знаешь, разное говорят. Он ведь много моложе. Захомутала "мальчишку", закогтила, под каблук загнала. Н-ну, бабы! Лишь бы языки почесать.
- Надо оно тебе, Роза? Потрещат и забудут.
- И то. Знаешь, у него руки на месте. Вездеход собирает. Решили - собак в резерв. Будем на технике в тундре. И ещё хочет такой, на колёсах дутых, сделать летний тундровой мотоцикл. Поедем Сашу искать. Чует сердце, нет его в живых, а не успокоюсь, пока косточки не похороню.

9. Египтяне в Арктике

Слёзы звучали в её голосе и я поспешил поменять тему:
- Роза, а ведь ты изменилась!
- Да ну?
- Правда. В лучшую сторону.
- Это как?
- А вот смотри! - я поставил сумки на снег и постучал по часам. - Уже мы с тобой три минуты и двадцать семь с половиной секунд в разговоре, а ты ещё и не ругнулась не разу!
- Двадцать семь с половиной? Швыцар** ты, паря, прям жулик!
- Не я - часы! Не веришь - сама посмотри.
- Так чё, уж и ругнуться нельзя?
- Вот когда молотком по пальцу звезданёшь, так облегчи душу. Или, бывает, контекст того требует, а так, через слово, просто грязь.

- Что за конь-текст такой?
- Н-ну, это такой древний египтянин из Австралии. Грамотный! Но без ушей и во-от с такой попой! На базаре его сразу видно.

Роза рассмеялась и взяла меня под руку.
- А я тоже учиться хотела. Так на врача учиться хотела - прям страсть. Приходили бы ко мне. А я в белом халате, и всех смотрю, и рецепты. Уважение от людей и родителям почёт.
А жизнь вон как пошла. После школы - замуж, потом там шесть лет, потом снова замуж. Дети, пелёнки, тундра, интернат. И вот сорок два, - как не жила на свете.

- Роза, и сейчас ещё не поздно на медсестру выучиться. Заочно. Ты потянула бы. Зачем тебе тундра? Не женское ведь дело, не в подъём.
- Оно так. А присохла, прилипла к природе этой, как бабка присушила. Ведь что получается: зимой три месяца ночь, летом - туман. Солнышко в праздник! Ни деревца, ни кустика, лишь жидкая травка по ручьям.

Мы щас в отпуск едем. В Житомир свой. Абрикоса щас цветёт, алыча, сирень. Потом яблоня-груша пойдёт, дуреешь от запаха. И родни там полно, друзей. Чё ж не жить? Живи! Но пройдет недели две и заскучаю так, что злая делаюсь. Назад хочу - во сне бегу: гуси идут надо льдом.

Все: "Роза останься!" А я не могу. Я там уже, я здесь уже, на бережку. На скале сижу, на волну гляжу, нерпей и чаек примечаю, караван идёт, моржи плывут. И так мне хорошо, что тут бы и померла за раз.

Ни одного отпуска до конца не отгуляла. Когда и думаю: в себе ли ты, девка, не рехнулась ли? У меня мама полуцыганка-полухохлушка. Может, это во мне кровь цыганская бродит, житья не даёт? Нет - у нас многие так. После отпуска соберёмся, над собой посмеёмся и - дальше жить, лямку тянуть. А почему Север так забирает человека, никто не знает. Может, ты?

- Нет, Роза. Я сам такой "забранный".
- А давно в Арктике?
- Шесть лет.
- Так беги, пока не поздно, ты учился, по разговору видно. Зачем оно нужно: охотник-рыбак? То руки в крови, то чушуя на пузе. Что тебе, чистой работы не найдётся?
- Найдётся, Роза, и работал. Только я люблю один. Чтобы сам себе шеф. Чтобы и работу, и день свой самому строить. Может, потому и здесь, не знаю...

- Вот. Не врёшь. И хороший ты мужик, а росточком не вышел.
Я удивился такой внезапной перемене темы:
- Нормальный рост. Средний. Не комплексую.
- Так-то нормальный, конечно. А на мой глаз - мелковат. Я люблю на мужика чуть вверх смотреть. Знаю, что дура, что малорослых мужиков сколько хочешь домовитых и сильных. И ругалась в голове своей, и стыдила себя. А потом поняла - в крови оно. Пусть.
И Сашке была, и Юрису теперь - как раз до плеча.

Знаю, что обижаются на меня мужики наши, мол, злая. А что злая-то? Пить им не даю в артели на путине, это так. Но ты ж глянь - в другой год опять ко мне придут: Роза, возьми в артель! И семьи не против: зарплата не пропита у мужика, домой принёс.
А ведь я - домашняя баба! Всё бы дома сидела, в окошко глядела, детишек намывала, его поджидала. Сашка выедет на путик, а я в окошко гляжу. А что смотреть - ночь и ночь. Так нет - смотрю, как шальная, будто приедет быстрей.

Через часов шесть-семь фонарь ему выставлю на крышу и слушать хожу. Когда и дети со мной выскочат: скоро ли там папка, чего привезёт?
Собаки свет увидят, сдалека залают. И слыхать, аж звенит. А в небе ворожба световая. Сияет - иголку видно. Как такое забудешь? Никак не забудешь.

А приедет - у меня горячее на столе. Пока он моется, собак накормлю, в катух закрою. Умаялись собачки, в комок собьются, заснут. Саша не всегда и поест. Устал, потом. Не в обиду - разогрею. И ляжет на спину, руки ноги раскинет - спит. А я одежонку его просмотрю. Где пуговка оторвалась, где рубаху зашью, где чё. И детям: "Ш-ш-ш - не шуметь!" А сама рада: и муж, и дети, и дом - моё это всё, внутри у меня, душа полная вся. И, не поверишь, стала забывать те шесть лет, и сказки вспомнила.

Конечно, как стали дети в интернат, так мы скучали сильно. Но и тесней меж собой.
Зато в каникулы дети с нами. Летом в тундре курорт. И другие детишки артельные целой шарой кругом. Не заскучаешь. Костры - их забота. И дрова, и всё. Старшие девочки варят, мальчики отцам помогают рыбу с весов носилками в ледник. Всем работа. И едят - за ушами трещит. Так и стала я тундровая. Восемнадцать лет как один день.

А пропал он - пришла мне ночь. Хуже полярной ночь. Если б не дети, и сама бы ушла. А так - кормёжку им надо, одежонку, книжонку. И стала как он, путик*** на собаках смотреть, да продработаю где для детей.

А теперь шестеро нас. У Юры - тоже двое. Жена у него в прошлом годе погибла на "материке". Свели мы молодёжь до кучки, стали жить. Мои-то постарше - шефство взяли!
Н-ну, умрёшь с них, как говорят! А я опять белка, опять кручусь.
А как попрекнул ты меня под Новый год на пушнине, как со стороны себя увидела. Матерщина эта, пакость такая, ещё там прилипла. И стало мне стыдно: крестик ношу, а свинья такая! Потише, ты, Роза, поимей совесть.
А ты-то чё за себя-то молчишь, почему без семьи живёшь?

- Разведённый я, Роза, и давно.
- Щас каждый второй разведённый. Женись опять, нельзя без семьи. Поверь старой бабе: нельзя. С семьёй ты мужчина, без семьи ты йолд.****
- Ладно, "старая баба", подумаю.
- Вот, слушай, какую причту мне бабуля моя рассказала. Как раз для вас, мужиков.

"Когда кончится время человека, предстанет он перед судом Всевышнего. И спросит Господь у мужчины:
"Сын Адама, где твоя семья?
И ответит мужчина:
"Много раз я пробовал, Господи! С первой женой меня тёща развела, со второй характерами не сошлись, третья мне изменяла, четвёртой я изменял, у пятой - злая родня, шестую не любил, седьмая храпела - так и остался бобылём. Прости меня, Всевышний, нет у меня семьи.
И скажет ему Господь:
"Отойди от Меня, сын Адама, я не знаю тебя!"

- Ну вот, и пришли! Спасибо, а то бы руки оттянула. Зайдешь?
- В другой раз, Роза. Не серчай.
- Ну, и я пошла. Сам через час придёт. Как раз успею.
Двое мальчишек, один постарше, другой помладше, сбежали с крыльца. взяли у матери сумки из рук. И вспомнил я своих детей, и стало мне тоскливо.

10. Вторая половина

На обратном пути пришла мне на память вторая половина притчи о семье:

"Когда кончится время человека, предстанет он перед судом Всевышнего. И спросит Господь у женщины:
- Дочь Евы, где твои дети?
И ответит Ему женщина:
- Господи! Ты же знаешь, сколько трудов с маленьким ребёнком. Мы с мужем решили сначала для себя пожить Дети - это успеется. А затем учёба пошла и работа, стала я должности занимать, стала занята весь день, минутки нет, не то что дети. Избавлялась я от беременностей своих. И прошли мои годы, и стало поздно.
- Детей, которых Я тебе положил, ты убила, дочь Евы. Но что же не взяла ребёнка из приюта?
- Разве можно полюбить чужого как своего? Прости меня, Господи, нет у меня детей.
И скажет ей Господь:
- Не та мать, что родила, а та, что воспитала. Отойди от Меня, Дочь Евы, Я не знаю тебя!"

А день был какой! А день был апрельский, солнечный, тёплый. Минус пятнадцать, говорили утром по радио, и ветер всего пять метров. При минус пятнадцати начинают в Арктике валуны обтаивать и скалы на берегу. И плачут ледяные морковки по карнизам крыш.
Я зашёл в контору, написал заявление на отпуск и в конце мая, когда уже появились над посёлком первые острожные гуси-разведчики, вылетел на "материк".
И две недели пробыл с детьми.

11. На Севере

На Север. Зачем все бегут на Север? Гуси, утки, кулички и чайки, крачки, лебеди, орлы и совы - все летят на Север. Олени, волки, лемминги, песцы - все бегут на Север. Люди, однажды побывав, тоже спешат на Север.

Почему?

Может, виной тому необычная природа, работающая враздрай с предыдущим жизненным опытом человека, природа, на которую никогда не перестаешь удивляться?
Может, это "чёрная" работа изо дня в день, от которой жилы рвутся и без которой уже не мыслишь себя?
Может, это лезвие бритвы? Сегодня жив, завтра - кто его знает. И к этому, увы, привыкаешь и это будни?
Может, это тишина? Великая, всеобъемлющая, изначальная, в подкорке отозвалась, в кровь вернулась, где и была, где и возникла ещё до деревень и городов?
Может, это повышенная напряжённость магнитного поля, которым пронизана всякая живая плоть? Не она ли причина ностальгии по северу? Этой непонятной, колдовской, проклятой, рвущей жизни, семьи и судьбы тоски по другому миру, по идеалу, по чистоте, по правде, по раю, может быть?

В середине июня я вернулся на свою "точку". Уже вытаяли каменные гребни, и в тундре гулькали чистейшей воды ручьи. Потом потянулись перелётные птицы, и гуси пошли надо льдом.

И от волшебного гогота гусиного, от древнего разговора птичьего загустела во мне разбавленная цивилизацией кровь, испарились ненужные знания, сошла одежда из ниток и пропал карабин.
И вот я на берегу моря в настоящей одежде. Из меха. В руке у меня - лук и стрелы, у ноги - собака.
И идут, идут над торосами, над тундрой тающей, над хребтом сверкающим несметные гусиные стаи.
И эхо от них как в лесу.
И тени как от облаков.
И я стреляю из лука. Попадаю и промахиваюсь. Подранков настигает верный пёс, перекусывает им шеи и приносит к моим ногам.
И я отрезаю сердоликовым ножом голову гуся, с хорошим куском шеи отрезаю, и даю собаке: ешь, помощник, ты заслужил!
И приношу добычу домой. Жена встречает меня у чума и дети бегут навстречу.
И соседи выходят смотреть, отдаю ли по обычаю старикам и вдовам часть добычи я.

Чтобы утолить первый голод, мы тут же одного гуся съедаем. Просто макаем кусочки жира и сырого мяса в солоноватую воду от осколков двухлетнего тороса.**** Это сытно и вкусно. И я ложусь спиной на своё ложе из оленьих шкур, раскидываю руки-ноги в стороны - я так люблю - и засыпаю. И слышу ещё, как жена говорит детям: "Ч-ш-ш, не шумите, на улицу бегите, дайте отцу отдохнуть".

Видение это было таким ярким, что я опомнился лишь, когда осознал, что держу карабин как лук, и даже "тетиву" оттянул до уха...

Огромные стаи чернозобых казарок стали опускаться на галечниковые проплешины заболоченной равнины в километре от зимовья. Казарки - не очень осторожные гуси, к ним можно подкрасться даже на открытом месте. Мы с Таймыром так и делали: сначала подбирались, прикрываясь большими валунами, а затем ползли. Метров за двести от стаи я отпускал дрожавшую от возбуждения собаку и она мчалась на гусей.

Как хлопья сажи, поднимались в небо чёрные птицы, ни разу не удалось Таймыру настигнуть и задавить гуся. Но этого и не надо было: мы охотились за яйцами. В большой стае всегда есть гусыни "на сносях", испуганные, они оставляют яйца где попало. Всегда найдёшь два-три, иногда и четыре-пять ещё тёплых голубоватых яиц.

Целую неделю мы с Таймыром жировали. Яичница - неплохой "способ существования белковых тел". Если Фридрих Энгельс имел в виду весенний перелёт гусей, то он, разумеется, был прав. В середине июля побежали по тундре крохотные и премилые детишки куличков. Семьи куропаток стали прятаться в скалах, а утиные, гусиные на дальних островах.
"... И спросит Господь у мужчины: "Сын Адама, где твоя семья?"

12. Третий коготь

Прошло несколько лет. Я уже работал в другом районе, и как-то встретил в Норильском аэропорту Ивана Демидова, охотника-рыбака с Диксона. Он рассказал, что Роза с Юрисом нашли у последнего капкана, там где некогда сходились путики Грушевского и Костыркина, две гильзы от «девятки», крупнокалиберного охотничьего карабина. По этим гильзам милиция разыскала карабин, по карабину вышла на Костыркина.

- И сколько ему дали?
- А нисколько. До суда не дожил. Цирроз. На карте овраг показал и всё. Менты подняли косточки, передали Розе с Юрисом. Щас у них на зимовке памятник стоит.

Мы с Иваном помянули убитого, и разошлись по своим рейсам. Я прилип к иллюминатору: ни следа присутствия человеческого, ни избы, ни села, ни дороги. Только горы и реки, только окна озёр без числа. Бескрайняя, бесконечная, безлесная тундра от Норвегии до Аляски.
Матушка и кормилица из века в век.
По ту сторону деяний и стремлений человеческих.
По ту сторону добра и зла.
Когда кончится моё время,
"Я, как в воду, войду в природу, и она сомкнётся надо мной"*****.


Пояснения к тексту:

Путина* - Сезон рыбной ловли.
Швыцар** - Трепач, хвастун, балаболка. (Идиш).
Путик*** - Охотничья тропа вдоль которой стоят ловушки.
Йолд**** - Недалёкий человек, недотёпа, балда. (Идиш).
Двухлетний торос**** - Имеется в виду вода от двухлетней льдины. Слабосолёная, она часто используется, как "макало".
***** - Из стихотворения Е. Винокурова

В. Эйснер. 2010.