«Мама потерялась»

Самый большой детский страх — это когда мама потерялась. Оставила тебя дома сидеть, сказала: «Я скоро вернусь, я в магазин», и вот уже вечер, а мамы всё нет. И фонари уже зажглись, и темнеет на улице, а мамы нет!

И не объяснишь же ребенку, что в магазине очередь была, а ты два раза туда вставала, потому что перестройка и всё такое. А потом ещё подружку встретила, и заболталась с ней, как это у женщин бывает. А дома зарёванное чадо икает и всхлипывает: «Я думал, что тебя укралиииииииии!»

Было такое? У меня да. Самый большой мой детский страх — это «маму украли». Поэтому, сама став мамой, я вот эти моменты исключила полностью. Я никогда не оставляла сына дома одного, уходя в магазин. Я ни разу не теряла его в больших магазинах, и вот этого страха потерять маму — у него попросту не было. Никогда.

Сейчас сыну 18. Взрослый, самостоятельный мужик с бородой. Ну, как с бородой… Если неделю бриться не будет — вылитый Бармалей.

Вчера вернулся домой ночью, и сразу спать пошёл. И муж тоже что-то себя плохо чувствовал, и рано спать лёг. И в час ночи меня осенило: а кто с собакой-то гулять будет? Мужики все спят. Не будить же? Оделась, взяла собаку, ушла с ней подальше от дома, и хожу такая, гуляю.

Ну, сколько я там с ней гуляла? Ну полчаса. Возвращаюсь к подъезду — а там Дюша мечется. Нарядный как скаут: в трусах, в тапочках и в пуховике на голое тело.

Что, говорю, совесть проснулась, да? — и улыбаюсь с сарказмом. А потом смотрю: на Дюше лица-то и нет. Лицо вот такое, будто сегодня Брежнев умер и группа Битлз развалилась.

Ты! — кричит, — Ты! Ты, блин… Ты где была?! Тебя сорок минут уже нет! Я тут бегал и орал — ты слышала?

Неа, — говорю. — У меня наушники, а в них грустное музлище девяностых. Про «Твоя девочка ушла». Хочешь послушать?

Открыл рот, чтоб что-то ещё мне сказать, и вдруг как обнимет. В шею носом ткнулся, и руками волосатыми своими за шею обнял и стоит молча.

Аж испугалась. Говорю: Ну, ты что? Ну, Дюш? Ну, куда я денусь-то? Я ж с собакой.

И он так глухо: Я думал, что тебя украли… Я звоню, у тебя телефон почему-то недоступен, вокруг дома десять раз пробежал — нет тебя. И не отзываешься ещё. Мам, я тебя очень прошу: лучше меня буди, если надо. Я с тобой к двадцати годам весь седой буду.

Тоже его обняла. Ну, как обняла… На цыпочки встала, и что-то там обняла, до чего дотянулась. В пуховик его лицом уткнулась, и стою. Собака прыгает, дождь идёт, он в луже стоит, в трусах и в тапочках… Маму потерял.

Мой оживший детский кошмар…

А ведь этот страх — он бессознательный. Даже если тебе 20, 30, 50 лет — ты всё равно боишься за маму. Что уйдёт из дома без телефона и потеряется. Что её украдут — а её непременно украдут, потому что она красивая! Поэтому и ругаемся на мам: Ты почему ушла куда-то, и меня не предупредила: где ты и когда вернёшься?

Берегите своих детей. Даже если это уже седые дети, и у них есть свои седые дети. Украли маму — это очень страшно. Я вчера видела.

лидия раевская

Закат

Он сидел у её постели, массируя своими вялыми, непослушными руками её руку, и ждал. Она неподвижно лежала, блуждая по комнате неосознанным взглядом. Иногда её глаза цеплялись за что-нибудь, и тогда в них чувствовалось напряжение, как- будто она пытается что-то вспомнить, но, так ничего и не вспомнив, снова начинали блуждать. Так продолжалось уже месяц, с того дня как с ней случился удар. Она лежала, а Он сидел возле неё в ожидании проблеска сознания в её глазах. Когда Она выходила из забытья, Он радовался как мальчишка. Они тихо, не спеша беседовали… одними глазами. Потом Она уходила… а Он ждал… С каждым днём их беседы случались всё реже и становились короче. Сегодня Он так и не дождался её возвращения.

Он уже и не помнит когда с ним случилось то утро. Утро, в котором Он почувствовал, что не хочет просыпаться. Утро, в котором к нему пришло желание оставаться в постели, дожидаясь конца. Возможно оно случилось с ним месяца три назад, а может и полгода. Она не позволила. Каждое утро она поднимала его с постели, вела в ванную, усаживала за стол, затем пересаживала в кресло… Он не сопротивлялся. Каждый день Она выводила его на прогулку. Они бродили по аллее возле дома, ненадолго присаживаясь отдохнуть на скамейке. Он безвольно шёл рядом с ней, оставаясь безучастным ко всему происходящему. Он не прислушивался к беседам, которые случались, оставлял без внимания все обращения к нему. Никак не реагировал, когда чувствовал, как становится твёрже её шаг под чьим-то нескромным взглядом, разве что правый уголок его губ слегка приподнимался. Где-то с месяц назад Он твёрдо решил, что не поднимется с постели… Но этого с ним так и не случилось.

Аккуратно положив её руку, Он встал. Посмотрел в окно и, увидев коснувшееся горизонта солнце, бесцельно побрёл по комнате. Наткнувшись на стол, опёрся на него, взгляд остановился на одиноко стоявшем пустом стакане. С раздражением дёрнув скатерть, Он принялся кругами ходить по комнате, попутно цепляя, срывая и пиная всё, что попадалось ему на пути. Остановил его её взгляд. Её глаза кричали: «Хватит! Остановись.» Он поспешил к ней. Присев у кровати, обвёл взглядом комнату. В ней ничего не изменилось, лишь угол скатерти слегка сбился, да одеяло на его кровати свисло, стул, который он пнул, стоя на одной ножке, опёрся краем спинки о стену и застыл, поймав равновесие. Он улыбнулся. Перед глазами проплыла картинка из далёкого прошлого. Он стал рассказывать, Она слушала. Картинка сменилась другой, третьей… Он говорил, а её глаза то улыбались, то закатывались заливистым смехом, а то вдруг хмурились в шутку. Он говорил, Она слушала… картинки, картинки картинки…

Утром их застали лежащими вместе. Её голова уютно расположилась на его плече, их лица были светлы и умиротворённы, лишь только правый уголок его губ был слегка вздёрнут.

Алексей Старшов

Что нам стоит быть добрее...

Что нам стоит быть добрее,
Протянуть другому руку,
Сделать мир чуть-чуть светлее
И облегчить его муку?!
Кто деньгами, кто участЬем,
Кто-то просто добрым словом,
И молитвою о счастье
У распятия святого.

Если сделать мир потише,
То услышишь детский шёпот:
«Здравствуй, Боженька, ты слышишь?
Это просьба, а не ропот.
Мне не надо всех подарков
И игрушек мне не надо!
Я хочу чтоб мама с папой
Были счастливы и рядом!
Я хочу их видеть лица,
Небо, солнце в вышине!
А не из окна больницы…
Помоги же выжить мне.»

Что нам стоит быть добрее,
Сделать мир чуть-чуть светлей?!
Пусть надежда не слабеет!
В горе нет чужих детей…

Светлана Лыбашева

Он толкнул мою маму...

Времена дефицита. Серое осеннее последождевое утро. Очередь у магазина. Внутри места мало, людям приходится зябнуть на улице. Тот кто уже отоварился выходит, а на высвободившееся место заходят следующие, замёрзшие в очереди. Все ждут… привыкли… разговоры в очереди о проблемах в стране и быту сокращают время.
К магазину подходят двое неряшливо одетых мужчин — небритый амбал с трёхдневной щетиной на опухшем лице, в мятой куртке и его товарищ, чуть поменьше ростом, в шерстяном пиджаке, одетом на старый шерстяной свитер и кепочке из кожзама, надвинутой на глаза. Вовсе не обращая внимания на стоящих людей, они нагло направляются прямиком ко входу, намереваясь протиснуться в проём двери, думая, что никто не посмеет возразить большому объёму и росту их тел. Очередь зашевелилась:
— Куда прёте, бесстыжие, все же стоят…
— Креста на вас нет, старики мёрзнут, а вам…
— Совесть пропили!..
Вывело их из себя, почему-то, самое тихое замечание пожилой женщины в сером плаще и таком же сером пуховом платке:
— Коль уж, мать не воспитала, теперь уже поздно…
Тот мужчина что был поздоровей, с трёхдневной щетиной, взял женщину рукой за ворот плаща, притянул к себе и извергая изо рта похмельный аромат, зло выговорил ей в лицо:
— Да не тебе судить о моём воспитании, карга старая!
— А коль воспитанный, так встань в очередь — так же тихо, глядя ему прямо в глаза, ответила она.
Его видно взбесило, что она не испугалась.
— Да, паа-шла ты! — сорвался голос мужика, и, рванув за лацкан плаща, он отбросил женщину из очереди.
Она упала на мокрый асфальт, и лёжа проскользила по нему на плаще, остановившись у края большой лужи.
— Так её, дуру старую, шоб не вякала — донеслось с усмешкой из-под кожаной кепочки.
У магазина в это время остановился старенький синий «Жигулёнок». Водитель увидел падающую женщину, вышел из машины, подбежал к ней и, подхватив подмышки, стал поднимать:
— Как ты, мама? Что случилось? Сказал же тебе что отвезу в магазин, что же ты не подождала меня?
— Да я хотела очередь занять, — приходя в себя и поправляя съехавший на глаза платок — ответила женщина. Она уже встала на ноги, а сын отряхивал её плащ и разглядывал порванный на коленке чулок.
— Не больно? — выпрямившись, спросил он у неё, прочитав на её лице горечь и обиду.
Мужчина был молодой и щупленький. На вид лет 20−25. Ветровка, джинсы, кроссовки. Самый обычный, как и многие.
— Сейчас отвезу тебя домой, потом в магазин сам съезжу — сказал парень, подводя мать к машине и усаживая её на сиденье.
— Вот ведь нелюди! Ничего святого в людях не осталось! — причитал за его спиной голос какой-то женщины из очереди.
— За что её так? — повернувшись к причитающей спросил мужчина.
— Да замечание сделала, что без очереди лезут, всего то.
Через минуту сын уже знал о том, что произошло у магазина, а минут через пять оба мужика появились в проёме двери с довольными рожами, держа в руках пакеты с позвякивающим в этих пакетах, пивом. Пока сын усаживал мать в машину, эти двое всё же протиснулись в магазин.
Парень подошёл к тому, что здоровее, с размаху ударил ногой по пакету с пивом и в прыжке кулаком ударил детину прямо в губы, вложив всю силу, что у него была в этот удар.
Немая сцена. Растекающееся в лужу из разбитых бутылок пиво.
— Да я тебя, сучонок, в порошок сотру! Очухавшись, амбал налетел на парня и хотел ударить, но тот увернулся, вцепился в противника и они покатились по мокрому асфальту. Подбежавший друг амбала стал пинать парня ногами.
Драка, до появления милиции длилась недолго. Из очереди никто встревать не стал, и они втроём «вальсировали» в этой драке на пятачке у магазина. Парень будто не чувствовал боли от ударов. В один момент ему удалось зажать руку того что поменьше между ног и дёрнуть сильно в сторону. Мужик заорал, видимо перелом и, схватившись за руку, откатился в сторону.
— Уже полегче — подумал, отмахивающийся от ударов амбала, парень.
С ужасом, иногда прикрывая глаза, мать смотрела из машины. Мудрая женщина очень хотела помочь сыну, но понимала, что вмешавшись, сделает ещё хуже. Она видела, что силы не равны, но сын всё же держался, отвечая своими ослабевающими ударами на тумаки небритого громилы. Выручало видимо то, что мужчина был пьющий и ориентация в пространстве и вестибулярный аппарат были слабыми.
Как же вовремя появилась милиция!..
Мать уже думала, что сердце её разорвётся от наблюдаемой сцены.
Милиционеры задержали двоих участников инцидента, так как того что в кепочке забрала «скорая» с подозрением на перелом руки. «Жигулёнок» пришлось запереть и оставить стоять у магазина. Мать же, после отъезда «скорой» побрела, прихрамывая домой. Ей уже было не до продуктов.

Всем встать! Суд идёт!
Подсудимый молодой парень лет 20ти-25ти, он сидит на скамейке, облокотившись локтями на колени широко расставленных ног, и зажав голову в ладонях.
Судья — интеллигентный мужчина в мантии и очках. Его холёное и полноватое лицо говорило что он вырос в очень успешной семье. Ему скорее бы подошла не строгая мантия, а костюм и галстук. Депутат или успешный бизнесмен по виду.
Прокурор — суровый, сухопарый с длинным крючковатым носом и серыми сверлящими глазами. Наверное прокурор — это стиль жизни и характер.
Адвокат — молодой юноша, наверное не так давно окончивший юридическую академию. Не знаю как всегда, но наверно если адвокат бесплатный, то матёрого не дадут.
Ну что же оставалось делать тем двоим амбалам в сложившейся ситуации, как не написать заявление в милицию, что бы доказать что они не виноваты в драке.
Мать хотела написать встречное заявление, но сын её отговорил, сказав что за то что её толкнули, этим двоим всё равно ничего не будет.
Речь прокурора была недолгой. Скорее даже лекция о том, что если кого-то обидели, то не дело такими варварскими методами наказывать и что это не борьба за справедливость, а для восстановления справедливости есть юстиция и она решит — кого казнить, а кого миловать. И что это никакая не самооборона, ибо здоровью подсудимого никто не угрожал.
После речи прокурор задал вопрос подсудимому:
— Скажите, всё же, мне — почему Вы так жестоко ударили человека (человека! вот ведь…), что выбили ему два зуба?!
Парень встал, и, глядя в серые глаза прокурора, медленно выговорил:
- Он толкнул мою маму…
— Но разве за то, что кого-то толкнули, выбивают зубы и ломают руки? — по интонации вопроса было не ясно — кому задал этот вопрос прокурор, себе, залу или подсудимому?.. Это осталось загадкой.
— А у Вас есть мать?
— Да есть, а при чём здесь моя мать? — как бы недоумённо спросил прокурор.
— Приведите её сюда… на заседание… я её толкну, она упадёт, а я посмотрю, что Вы будете делать.
По холёному лицу судьи промелькнула усмешка, но тут же, он, сделав строгое выражение лица, посмотрел на прокурора. Что же он ответит.
Прокурор замялся. Он не знал что ответить. Вернее он знал, что нужно сказать по закону, но как тут скривить в душе…
— Моя мать к этому процессу отношения не имеет — только и сумел сухо ответить он.
— У меня больше вопросов нет, Ваша Честь — закончил прокурор, повернув лицо к судье.
Речь юного адвоката была о любви, чести и падении морали в обществе. Надо отдать ему должное за то, что разыскал свидетелей и привёл их в суд, именно их показания всё же помогли всех расположить на сторону обвиняемого. И самое главное за проведение экспертизы на состояние обвиняемого в момент инцидента.
Судья предоставляет последнее слово обвиняемому.
— Он… толкнул… мою… маму… — медленно и тихо, отпечатывая каждый слог…

Всем встать! Суд идёт!
Удар молотка… Оправдать… В состоянии аффекта…
Мама и сын обнялись.
В правильной семье рос судья.

Лев Иовлев

Когда-то, много лет назад он обронил две колких фразы… что не любил её ни разу… и расставанию очень рад… Она, собрав себя в кулак… не дрогнув, сдерживая слёзы, сказала: «Что ж, пусть будет так»… ушла за дверь, шагнув в морозы. Прошли года, сменялись дни… вращала жизнь его по свету… порой мелькало:"Как ты? Где ты?"…он не сказал ей «извини»… И вот однажды, вдруг устав бродить по миру одиночкой… он вспомнил взгляд её и нрав… и захотел увидеть срочно… нашёл он адрес, взял билет… вернулся в город юных будней… По-прежнему здесь воздух чуден… и замечательный рассвет… Пока спешил купить цветы, всё вспоминал её улыбку… и как шептала:"Только ТЫ…", свою жестокость и ошибку… И вот уже её порог… душа дрожит, внутри волнение… вдруг охладит его презрением? Закроет сердце на замок… Звонок. Шаги. Открылась дверь… Глазам поверить он не может. Ведь перед ним стоит теперь Он сам… но только помоложе… смятение чувств и в горле ком… глаза в глаза в беззвучном миге… — Вы к маме? Что же, проходите. — А где она? всё словно сон… — Я ждал вас… мама говорила, что будет день и будет час, когда придёте… вас простила… и не держала зла на вас…- Я бы хотел её увидеть и попытаться объяснить… хоть ничего не изменить и не забыть ей той обиды. — Вы не успели. Мамы нет. Вот… Вам письмо отдать просила… Её уж долгих десять лет хранит безмолвная могила… Он вышел вон, вмиг постарев… открыл письмо, а в нём две строчки: «Ждала…Любила…Сын»… и точка… Вся жизнь его теперь лишь блеф…

Светлана Лыбашева

Исповедь старика

Зачем всю жизнь свою отдал семье и детям? Работал день и ночь здоровья не жалел. Я отпусков не знал, надеялся оценят, что устаю порой, сказать я им не смел. Исполнил свой я долг-
Всем дал образование. Помог на ноги встать, семью свою создать. Но выше моих сил и выше понимания, что я теперь один, что можно так предать.
Я в тягость всем теперь. И сыновьям и дочкам. Жены давно уж нет- покинула наш свет. Я к ней хочу теперь… Поставить в жизни точку? Устал я лишним быть и это не секрет.
Все дети собрались и долго не рядились. В приют меня отдать
решили не стыдясь. А я сидел, молчал… Глаза мои слезились тихонечко вздыхал, с надеждою молясь. Молитвы не дошли, наверное, до Бога… Отправили в приют. Здесь буду умирать.
Я много не просил, да, мне не нужно много… Не научил любить! Учусь теперь прощать…

Елена Павленко 3

Забота внука

Звонит внук.
— Деда, а у меня сегодня еще один зуб зашатался!
— Да ты что? — деланно пугаюсь я. — Болит?
— Неа! — радостно кричит внук. — Думаю, он у меня где-то в марте уже выпадет.
— Откуда ты знаешь?
— Да знаю, — с превосходством заявляет Игорь. — Уже же не в первый раз.
Ну да, Игорю, как-никак, уже восемь лет. И молочные зубы, отслужив свое, покидают его десны, чтобы дать место постоянным зубам.
И тут меня поджидает бомба.
— А знаешь, деда, я их все в коробочку складываю…
— Да ну?
— Ага. Уже семь штук. И знаешь, что я решил?
— Что?
— Ты же уже старенький (ну, это вопрос спорный!). И вот когда у тебя совсем не станет зубов, я тебе отдам свои. Носи, деда!
Я поперхнулся.
— Спасибо, внук, ты очень добрый!
— Ага! — радостно согласился Игорёха.
Люблю внука. Уже сейчас заботится обо мне. То ли еще будет, когда вырастет!

Марат Валеев

Как-то суровой зимой у нас закончились дрова. Отец вышел на околицу, нашел мертвое дерево и срубил его.
Весной он увидел, что из пня срубленного им дерева пробиваются побеги.
— Я был уверен, — сказал отец, — что это дерево мертвое. Тогда было так холодно, что от мороза его ветви трескались, ломались и падали на землю, как будто у него в корнях не оставалось и капли жизни. Теперь я вижу, что жизнь еще теплилась в этом стволе. И, повернувшись ко мне, он сказал:
— Запомни этот урок. Никогда не руби дерево зимой. Никогда не принимай решения в неподходящее время или когда находишься в плохом состоянии души. Жди. Будь терпеливым, плохие времена пройдут. Помни, что весна возвратится.

Мой брат принес домой новенький собачий ошейник, пахнущий кожей и с магазинной биркой.
- Так, - сразу все поняла мама. - Этого не будет никогда! - строго сказала она. - Собаки еще только в нашем доме не хватало!
Брат молча прошел в комнату и повесил ошейник над своей кроватью. Получилось здорово.
- Где ты взял деньги? - спросил папа.
- Накопил, - уклончиво объяснил брат. - Три месяца откладывал помаленьку...
- Понятно, - развел руками папа. - Значит, наш младший сын уже три месяца мечтает о собаке.
- Я тоже мечтаю! Я тоже мечтаю о собаке! - встрял в разговор и я. - Уже целую неделю мечтаю! Даже нет, восемь дней!
Это была неправда. О собаке я мечтал всю свою жизнь, с самого рождения. Но ведь не я же, втайне собирая деньги, которые родители дают на завтраки в школе и всякие другие пустяки, купил в конце концов великолепный новенький ошейник из желтой кожи и с заклепками. Я не мог обидеть моего брата и потому сказал всего про восемь дней.
- Мечтать не вредно, - согласилась мама.
Потом мы, как всегда, делали с братом уроки. Он свои, чепуховые, за третий класс, а я - серьезные, на сложение простых дробей. И время от времени поднимали головы от тетрадок и поглядывали на собачий ошейник, который висел над кроватью брата.
- В прошлом месяце было тридцать дней? - вдруг начал вспоминать я. - Нет, тридцать один! Значит, завтра будет девяносто три дня, как ты мечтаешь о собаке!
Брат мой в ответ угрюмо засопел.
- А если к твоим дням прибавить девять моих, то получится сто два дня несбыточной мечты! - подсчитал я.
- Да уж, - печально вздохнул наш папа. Он сидел в кресле с газетой и все слышал.
- Несбыточные мечты... - повторил папа мои слова. - Такого не бывает. Если мечта правильная, она обязательно сбудется.
А в субботу наш папа куда-то надолго ушел с утра. Вернулся и сразу же позвал всех нас в прихожую.
- Вот... - сказал папа смущенно, когда мы собрались. - Я сложил три числа, и получилось, что мы мечтали об одном и том же тридцать четыре года, три месяца и одиннадцать дней... Это по состоянию на сегодняшнее утро!
Сказав так, папа осторожно распахнул пальто и вытащил из-за пазухи серого лохматого щенка с черными сверкающими глазенками.
Мы с братом онемели и остолбенели до такой степени, что даже не закричали "ура".
Наша мама как-то странно посмотрела на папу. Он так и продолжал стоять в распахнутом пальто, прижимая щенка к груди.
- Прибавь еще двадцать семь лет к мечте, - вдруг изменившимся голосом попросила мама. - Нет, пожалуй, двадцать восемь.
Мама открыла шкаф и достала из самой его глубины запрятанную когда-то синюю собачью миску...

© Cеть

Вызов — «52 г., Ж, сердце», работаю самостоятельно и получаю его как человек, проработавший уже десятый год. Тем более, что анамнез именно этого сердца известен уже всей подстанции — затянувшийся климакс, любовь к бензодиазепинам и редкие монотопные экстрасистолы, иногда мелькающие на ЭКГ и преподносимые, как нечто жизнеугрожающее.
Еду, поднимаюсь на этаж. Неопрятная квартира, худощавая женщина, вытянувшаяся под одеялом, масса неприятных запахов, и выражение лица вызвавшей, словно под носом ей мазнули скипидаром.
— Вы какой именно врач?
— Я не врач, — не стал обманывать я. — Я фельдшер.
— Фельдшер?! — сказано было так, что я на миг устыдился этого звания. — Тогда какое право вы вообще имеете меня осматривать?
Пожимаю плечами:
— Дипломом государственного образца и многолетней работой данное. А что?
— Вы знаете, что у меня очень серьезное кардиологическое заболевание?! Вам слово «экстрасистолы» что-то говорит? Какую помощь вы мне можете оказать? Вы даже давление мне не померили!
— Да я, вообще-то, только вошел…
— Что это за безобразие такое? У вас там что, издеваются надо мной? Мне нужна кардиологическая бригада!
— А ее уже год как нет, — радую я подробностями онемевшую от такой наглости больную. — Расформировали.
— Тогда почему мне не прислали врача?
— А где их взять? Думаете, на «Скорую» толпы ломятся?
Дальше пошел долгий разговор ни о чем, который и закончился ничем — т. е. кардиограммой, тонометрией, феназепамом в мягкое место и долгими невнятными угрозами нашей службе за подобную неорганизованность.
Поразительно, честное слово. Милая женщина, откуда же взяться врачам? Тем паче — профильным специалистам, готовым, свесив язык, кинуться кивать в пять утра всем вашим капризам и по поводу каждого чиха устраивать консилиум? Они бегут из медицины, и со «Скорой» — в частности. Возьмите пример дикого Запада — там считается порочной практика доставки врача к пациенту. Врач — это первый после Бога, его голова должна быть забита лишь новыми методиками диагностики и терапии, новейшими разработками и схемами применения новейших же лекарственных средств, глубоким анализом каждого отдельного заболевания у каждого отдельно взятого больного. Но уж никак не должен этот человек, к интеллекту и умственному труду которого предъявляются такие высокие требования, бегать по пятым этажам, таскать носилки, выковыривать бомжей из канав и консультировать истеричек с вечно больными «сердцами» и «головами». Высокий умственный труд предполагает отсутствие низменного труда физического. Говорят, в Древнем Китае врач одной пальпацией пульса занимался несколько часов, вникая в нюансы его наполнения, напряжения, ритма, частоты… Откуда же вы возьмете специалиста, который то же самое вам предоставит, вкалывая при сем, как негр на плантации? А если еще врач гораздо сильнее, чем вашим здоровьем, озабочен мыслями, где бы перезанять, чтобы переотдать, чтобы не протянуть ноги…
Вы не сберегли поколение хороших врачей, люди. Вам его подарило время, как компенсацию за ошибки социалистического прошлого, одно из немного ценного, что вы могли иметь даром. Вы сгноили этот подарок — жалобами, кляузами, оскорблениями, недовольством, молчанием, равнодушием, ненавистью к тем, кто из последних сил, за нищенскую зарплату, имея огромные обязанности и не имея никаких прав, пытался бороться за ваше здоровье. А теперь это поколение, воспитанное в духе альтруизма, гуманизма и бессеребреничества, благополучно вымерло. Остались лишь крохи. Новые врачи уже не будут такими — они растут в другой эпохе, где в порядке вещей то, что человек человеку волк, что без денег нет работы, что если не ты — то тебя. И, как дети своей эпохи, они не смогут вести себя как-то, уходящее во тьму поколение, которое вы добиваете.
Вы молчали, когда врачи жили на нищенскую зарплату.
Вы хором осуждали, когда врач, спасший тысячу, не спасал одного.
Вы доносили, когда врач, дошедший до нервного срыва, ругал вас за необоснованный вызов.
Вы не обращали внимания, что люди, спасающие ваши жизни, живут без социальных льгот, без привилегий, без достойного уважения к своему труду.
Вы предали врачей, люди.
Куда уходят врачи? Подальше от вас, верьте слову. Умирая в нищете, от инфарктов, инсультов и онкологии, забытые всеми спасенными и исцеленными, они уходят в лучший мир, где не будет таких, как вы.

Артем Ижников

Уход из жизни верующего священника

Мне никогда не забыть, как однажды по вызову наша бригада приехала к пожилому священнику, которого свалил инфаркт. Он лежал на кровати в тёмно-синем подряснике с небольшим крестом в руках. Объективные данные говорили о кардиогенном шоке. Давление крайне низкое. Больной был бледен, с холодным липким потом, сильнейшими болями. При этом внешне не просто спокоен, а АБСОЛЮТНО спокоен и невозмутим.

И в этом спокойствии не было никакой натяжки, никакой фальши. Мало того. Меня поразил первый же заданный им вопрос. Он спросил: «Много вызовов? Вы, наверное, ещё и не обедали?» И обращаясь к своей жене, продолжил: «Маша, собери им что-нибудь покушать». Далее пока мы снимали кардиограмму, вводили наркотики, ставили капельницу, вызывали «на себя» специализированную реанимационную бригаду, он интересовался, где мы живём, долго ли добираемся до работы. Спросил слабым голосом, сколько у нас с фельдшером детей и сколько им лет.

Он беспокоился о нас, интересовался нами, не выказывая и капли страха, пока мы проводили свои манипуляции, пытаясь облегчить его страдания. Он видел наши озабоченные лица, плачущую жену, слышал, как при вызове специализированной бригады звучало слово «инфаркт». Он понимал, что с ним происходит. Я был потрясён таким самообладанием.

Через пять минут его не стало.

Странное, не покидающее до настоящего времени чувство вызвала во мне эта смерть. Потому что чаще всего всё бывает вовсе не так. Страх парализует волю больных. Они думают только о себе и своём состоянии, прислушиваются к изменениям в организме, до последнего вздоха цепляются за малейшую возможность жить. Всё что угодно, но лишь бы жить.

В квартирах, где нет места иконам и крестам, но зато есть плазменная панель во всю стену, где в передней просят надеть целлофановые бахилы, несмотря на тяжёлое состояние больного, вообще, бывает, разыгрываются «истерики последней минуты». Со стонами, метанием по постели, хватанием за руки, заглядыванием в глаза, беспрестанным переспрашиванием о своём положении и его прогнозе с целью поймать во взгляде врача, его голосе, словах хоть какую-то призрачную надежду на чудо исцеления.

Такие больные перед впадением в бессознательное, предагональное состояние просто «измочаливают» родных и окружающих своим страхом. Медики чувствуют себя после такого неудачного исхода обессиленными. Но не потому, что не смогли оказать помощь в полном объёме и спасти пациента. Опустошённость и потерянность испытываешь оттого, что смерть здесь победила человека.

К слову сказать, точно такие же «побеждённые» страхом больные встречаются там, где все стены увешаны иконами, столы завалены религиозной литературой, везде сумеречно мерцают лампады, а больные вместо прописанных врачами лекарств пьют только святую воду, многие литры которой в разной таре можно увидеть повсюду в квартире.

А вот после смерти того священника до сих пор, как ни странно, во мне живёт чувство тихой радости. Там смерть не одержала победу. И когда я «прокручиваю» в памяти 2−3 подобных случая из моей практики, сам собой возникает вопрос: «Смерть, где твоё жало?»

Георгий ЕГОРОВ, врач Скорой помощи

Мама была права...

Мне было 16, и я была уверена, что в моей жизни все будет лучше, чем у неё, ну, потому что я умнее. В 16 я казалась себе непоправимо умной. И спорила с ней по-любому поводу. Она почему-то злилась. Наши дискуссии заканчивались чем-то вроде:
— Будешь убегать — поешь сначала.
— Долго не гуляй — замерзнешь.
— Закрой рот.

В 23 я точно знала, что она все в этой жизни делает не так. Я уже не так часто спорила, но подозревала, что я в своей жизни все сделаю иначе. Я давала ей читать «правильные книги» и возмущалась, что она не принимала их во внимание. Ок, подумала я, и решила, что она это из вредности. Чаще всего я слышала от неё:
— Деньги есть?
— Просто скажи, во сколько тебя ждать.
— Закрой рот.

Надо ли говорить, что в 25 с головой окунувшись в психотерапию, я вдруг поняла, кто причина того, что у меня все не так великолепно, как хочется? Она. Я не собиралась молчать. А она молчала. На мои совсем уж эмоциональные выпады она отвечала:
— У тебя тоже будут дети.
— Тебе не повезло с родителями.
— Закрой рот.

В 30 я все ещё не собиралась униматься. К 35-ти я перепахала собственную жизнь так, что не оставила от прошлого камня на камне. Вокруг меня верещали все, в том числе, и я сама, и только она сохраняла молчание, радовалась моим набегам на её кухню и не задавала лишних вопросов. А мне нечего было ей сказать. Я просто сидела рядом и молчала. И она молчала. А могла бы и не молчать. И мне бы нечего было ей ответить.

Как ей это удавалось? Не знаю. В ее жизни не было психотерапевтов, умных книг про сепарацию, лекций про кризисы подростков и взрослых женщин. А теперь, когда мне почти 40, я с грустью понимаю, что в этом бесконечном диалоге с ней я была резвым сусликом, яростно размахивавшим мудростью, за которой кроме книжных истин и собственных амбиций мало что стояло.

А за её молчанием и редкими замечаниями стояла не самая лёгкая и безоблачная жизнь, её жизнь, жизнь её матери, да и всей нашей семьи, поколение за поколением добывавшей себе место под солнцем.

Ни в 16, ни в 20, ни в 25 я не хотела замечать очевидные вещи:

она всегда безошибочно определяла опасных людей в моей жизни, даже если видела их считанные минуты. Жаль, но я ни разу не послушала её советов. А она позже ни разу не сказала сакральное: «я же тебе говорила».
пока я заходилась в праведном гневе и пыталась побольнее укусить, она пыталась гладить меня по голове.
она всегда предоставляла мне свободу поступать так, как я считала нужным. Я ни разу за свою жизнь не столкнулась с её противостоянием тому, что мне было важно.
она всегда ждала и ждет меня дома. Что бы не случилось, мне всегда есть куда вернуться. И к каждому моему приезду она готовит вкусненькое. И это не зависит от того, во сколько я окажусь на пороге дома. В три часа ночи или в три часа дня.

И я, глядя на своих детей, все чаще думаю, в каком месте мне стоило бы промолчать, что бы не ранить, не напугать, не отбить желание пробовать жить по-своему.

И по гамбургскому счёту, этому меня научила она, моя мама. И на каждую мою неловкую попытку вернуться в прошлое и все исправить, мама улыбается и говорит, что не помнит моих демаршей. Лукавит. И обнимает. И я закрываю рот.
И в тишине я слышу, как тикает время. И я мысленно шепчу ему — помедленнее, пожалуйста…

© Елена Потапенко

У каждого свое призвание

Пришла женщина с сыном. Сын уже большой, старший подросток, и явно с какими-то существенными нарушениями в развитии — что называется, «на лице написано».

Я от такого всегда расстраиваюсь. Помочь ведь вроде бы и должна (к кому им идти, как не к психологу?), и хочется, но, как правило, нечем.

— Представься, — велела мать.
— Здравствуйте, — сказал парень. — Меня зовут Вася. Мне семнадцать лет. Я учусь в девятом классе.
В его речи имелся какой-то логопедический дефект, но пониманию он не мешал и был совершенно не противный — что-то вроде грассирования.
— Очень приятно, Вася, — ответила я. — Меня зовут Екатерина Вадимовна.
— У нас диагноз — органическое поражение головного мозга, — сообщила мать. — По-человечески — слабоумие. Но при этом как человек наш Вася очень хороший — добрый, отзывчивый, всегда всем готов помочь, если понимает как. «Застревает» иногда, учителя жалуются. Но если ему напомнить, что он делал, и дать небольшого пинка, все снова двигается. У нас полная семья, есть младшая девочка. Мы к вам пришли насчет профориентации.
— Кого профориентации? — тупо спросила я.
— Васи, конечно, — удивилась женщина. — Сестренке-то его недавно семь исполнилось, рано ей еще.
— Простите, — искренне извиняюсь я. — Я не сообразила сразу.
— Да это уж понятно, — женщина грустно улыбнулась. — Их ведь таких — как? Пока маленькие — учат-учат, и коррекция, и развитие, льготы всякие, концерты, лагеря. А школа у них какая замечательная! Учителя — просто ангелы. А вот потом — все это сразу кончается, и сидят они по домам перед телевизором или компьютером, и все, чему научились, постепенно забывают. Сколько я таких историй знаю, увы. Можно в училище пойти. Но там специальности такие, для которых нужно концентрироваться, и терпение, и долго однообразно, и руки хорошие с тонкой моторикой, а с этим всем у нашего Василия — полный швах. Но вот мы с мужем подумали: а может, и не обязательно так-то? Есть же простые работы, где не обязательно каждый день одно и то же. Ну надо же попробовать поискать во всяком случае! Вот и пришли посоветоваться.

Так. Профориентировать медицински слабоумных ребят мне, кажется, еще не доводилось. Ну что ж, тем интереснее. Есть ли у Васи ресурсы? Впрочем, один я уже знаю: любит помогать. Это значит — сфера обслуживания. Но в каком состоянии интеллект? Тестировать его по Векслеру? Долго и муторно. Может быть, кто-то уже сделал это до меня?

Ура! Сделали — для какой-то комиссии. Не очень-то я им доверяю — они часто используют сокращенный вариант теста, а выводы делают почти навскидку, но нам навскидку и нужно. Общий коэффициент — семьдесят восемь. Очень неплохо на самом деле.

Что у нас есть еще?

Вася рассказывает о себе, адекватно реагирует на мои уточняющие вопросы. Говорит короткими, но понятными фразами — подлежащее, сказуемое, дополнение. Я уверена, что его этому специально научили. И правильно сделали. Столько я вижу вполне нормальных детей и подростков с мутной, неструктурированной, захлебывающейся речью. Более того, я подозреваю, что мать меня «просчитала» (я явно не первый психолог на ее жизненном пути) и ответы на мои вопросы с сыном заранее подготовила и разучила. Ну и что? Он может в изменившихся условиях воспроизвести заученный алгоритм, и это уже здорово.

Вася любит помогать. Он любит детей, женщин, стариков и животных. Взрослых мужчин он побаивается, даже в присутствии родного отца теряется и выглядит более слабоумным, чем он есть. Еще боится крови и до паники — пауков. Вася физически сильный и почти здоровый. У Васи очень истощаемое внимание. Он категорически не любит никакой спорт, но любит гулять и вообще много ходить. Любит кино и театр, особенно детский и кукольный, но может высидеть и взрослый спектакль, в котором почти ничего не понимает. Крупная моторика вполне удовлетворительная, мелкая — между плохо и очень плохо (очень плохо пишет и с трудом попадает в нужные клавиши компьютера). Странный ресурс — очень любит арифметику, обожает цифры как сущность, любит их писать, рисовать, раскрашивать, решать примеры в пределах сотни. Знает понятие отрицательных чисел, умеет ими оперировать.

— Удивительно! — говорю я.
— Да, — с улыбкой соглашается мать. — Он, когда меньше был, даже комплименты такие говорил: «Какая вы добрая, красивая тетя! Совсем как цифра три!» Все очень удивлялись.
— Я хочу работать! — говорит Вася. — Не хочу дома сидеть. Дома скучно. Хочу ходить много, делать что-то полезное, как взрослый человек. И денежки зарабатывать, и маме их отдавать, чтобы она могла нам покушать купить.

Мы долго все обсуждали. Уход за животными — опасно. Уход за тяжелыми больными — боится крови, исключено. Что-то на компьютере — невозможно из-за моторики. Сфера обслуживания? Торговля? Для того, чтобы расставлять по полкам продукцию, у него явно не хватит объема и концентрации внимания. Но есть же и другие рабочие места в больших магазинах — например, грузчики, носить корзинки, составлять тележки…

— О, мне очень нравятся магазинные тележки! — с воодушевлением воскликнул Вася.
— Хорошо, мы попробуем, — сказала мать. — Можно, мы потом еще придем, расскажем?
— Да, конечно.

***

— Ничего у нас не вышло, — женщина пришла одна. — Он сколько-то носил эти корзинки в магазине, а потом ему надоело, и он просто ушел домой. Никому ничего не сказал. Да еще и бутылку кефира с собой унес, не заплатив. Очень неудобно.
— А как вам объяснил, почему ушел?
— Сказал: мне скучно, ходить некуда, уйти нельзя, никто со мной не разговаривает. И делать нечего, когда корзинок нет.
— Вы хотите продолжать попытки?
— Да, однозначно. Вася сам очень хочет. На самом деле идея работы ему очень нравится. Он сам очень расстроился, что ничего не вышло, и переживал из-за кефира — он потом понял, что получилось как будто он его украл.
— Вася любит много ходить. И умеет читать. Может быть, курьером? Это сдельная работа. Он сможет ходить столько, сколько захочет.
— Да, точно, вы правы, это ему может подойти.

***

— У него даже не столько ума, сколько выдержки не хватило! — Вася пришел вместе с отцом, высоким мужчиной с седыми висками. — Почти три месяца все шло хорошо. А потом он неправильно понял сложный адрес, два часа бегал кругами вокруг большого здания, вломился в две чужие конторы, напугал там девушек, позвонил отправителям, пытался уточнить, а там какой-то клерк повторил тот же адрес и сказал: это ваша работа! Он пытался позвонить матери, она не услышала звонка, я был на совещании, тогда он психанул, выбросил пакет в урну и побежал на вокзал — уехать со стыда куда подальше и никогда больше домой не возвращаться. Хорошо, позвонил перед тем сестре — проститься. Она сразу перезвонила нам, и мы перехватили его на вокзале…
— Мне очень стыдно, я поступил неправильно, — понуро сказал Вася, крутя на пальце номерок от гардероба.
— Но? — это отец.
— Но я все равно хочу! — Вася вскинул голову, погладил пальцами цифру на номерке и плотно сжал толстые губы. Тут стало видно, что сын с отцом похожи. — Я очень хочу работать! Мне понравилось на самом деле! Я себя так хорошо чувствовал! И сестре котенка игрушечного купил. А маме — конфет.
— О да, — подтвердил отец. — Он действительно очень прямо вырос за эти два месяца. Мы все заметили. Поэтому мы хотим продолжать попытки.

Я преисполнилась уважения к их упрямой и позитивной семейной воле. Но что же им еще предложить?

— Мы как-то никак пока не задействовали его арифметическое хобби, — вспомнила я.
— Увы! — невесело усмехнулся отец. — В эпоху электронно-вычислительных машин это будет трудновато использовать.

Но тут мой взгляд снова упал на номерок.

— Гардероб! — воскликнула я. — Цифры. Понятное дело, огороженное стоечкой. И, кажется, в соседней взрослой поликлинике опять уволился гардеробщик…
— Мы идем туда прямо сейчас! — решительно заявил отец. Вася с готовностью вскочил.

***

Прошел… год? Два? Три? Опять Вася с мамой. Круг замыкается? У них опять не вышло? Бедные они бедные…
Но мать улыбается.

— Мы не про профориентацию в этот раз. Мы — про карьеру.
— ?!
— Мы с третьего раза так удивительно попали, что это просто чудо! — объясняет женщина. — Он эти номерки разве что себе под подушку не кладет, у него там какие-то сложные системы, как что куда вешать, и вообще… И старичкам он пальто подавал, и улыбался всем, и любили его, и даже (в поликлинике-то!) чаевые давали. Или конфетку там. Ему сестра-хозяйка в поликлинике сказала: Вась, да у тебя просто призвание какое-то к этому гардеробному делу, первый раз такое вижу! Ты явно нашу-то поликлинику перерос. Сейчас лето настанет, все равно увольняться, и надо тебе дальше двигаться, гардеробную карьеру делать. Он ее-то постеснялся, пришел домой и меня спрашивает: мам, что такое гардероб, я знаю, а что такое карьера? Ну, я ему как могла объяснила, он воодушевился и говорит: так там еще больше номерков будет? Тогда я хочу ее делать! Ну что ж, я его к себе в техническую библиотеку в гардероб устроила. Новые номерки, новые вешалки — он был в полном восторге. Полгода у него ушло только на то, чтобы со всеми с ними познакомиться (это он так про номерки говорит) и выработать свою систему, куда что и в каком порядке вешать. Потом чисто наслаждался. Одна проблема: когда номерок теряется, он плачет. Но я уж его научила в каморку уходить. А так все отлично, мы, сами понимаете, рады донельзя. Но тут вот летом он ко мне приходит и говорит: что ж, мам, пора мне двигаться дальше. Мы с отцом так и сели. В каком смысле, спрашиваем. Ну, отвечает, с новыми номерками знакомиться, карьеру делать. Мы ему: Вась, от добра добра не ищут, надо же понимать… но он уперся.

— Отлично! — воскликнула я, неожиданно воодушевившись. — Вася, ты абсолютно прав! Человек должен расти, пока это возможно. У тебя же явно есть резерв. Ты еще не достиг своего максимального объема номерков и предельной скорости взаимодействия с ними. Вася, сейчас я скажу тебе, где находится вершина гардеробной карьеры! И куда тебе надо стремиться, — мать смотрела на меня с тревогой. («Остапа понесло», — подумала я трезвой частью своего сознания). — Это театральный гардероб, Вася! Гардероб в театре, понимаешь? — Вася истово закивал. — Там очень много номерков, и когда кончается спектакль, надо моментально обслужить много-много народу. И номерки там очень красивые. А знаешь, что сказал самый известный русский режиссер Станиславский? — я сделала театральную паузу. Мать Васи округлила глаза. — Он сказал: театр начинается с гардероба! То есть гардероб — это чуть ли не самое главное в театре!
— Неужели прямо так и сказал?! — Вася от восторга даже захлопал в ладоши.
— Именно! Хоть у мамы спроси, хоть у интернета.
— Спасибо. Я понял. Я буду дальше делать карьеру. И я стану гардеробщиком в театре. Я видел там номерки. Они прекрасны.

***

Мама без Васи. С конфетами и слезами. Прошло много времени, я ее не помню. Она напоминает: театр начинается с вешалки! Слабоумный юноша, любящий номерки.

— Спасибо, спасибо. Вы знаете, нам не сразу, но удалось — в театр, в большой, в настоящий. И его там все знают. Он чуть ли не знаменитостью стал. И однажды — это правда, мне другие служащие подтвердили — известный режиссер привел к нему в гардероб своих студийцев, попросил Васю рассказать о себе, а потом сказал: вот смотрите, вот это — призвание! Вот так надо служить театру! У всех ли у вас есть такое же — сильное, красивое — к профессии актера? У кого нету — уходите, пока не поздно, и ищите свое, как Василий нашел! Спасибо вам…
— Да мне-то за что? — удивилась я. — Это же вы все сами сделали. Вся ваша семья. И Вася, конечно. А режиссер прав: у всех есть призвание, главное — его вовремя найти.

© Катерина Мурашова

Старший леший

Стоял жаркий летний день. На хуторе во дворе молодая женщина развешивала белье. Серый щенок, играючи, путался у неё под ногами и старался цапнуть за подол платья.
На стульчике рядом сидела маленькая девочка и, сосредоточенно сопя, что – то рисовала.
- Мама, посмотри!
- Ромашки? Это же надо, как настоящие, ты у меня, Полинка, станешь знаменитой художницей, когда вырастешь, - женщина ласково погладила дочь по русой головке. – Вот закончится война, отдам тебя в специальную школу.
- Художников? А разве такие школы бывают? - курносый носик заинтересованной поднялся вверх.
- Бывают, - она не смогла удержаться от улыбки, - закончишь её и будешь писать картины.
- Я лешего нарисую!

- Почему лешего? – женщина наклонилась и поправила соскользнувший с плеча дочки ремень, - сиди аккуратненько, тебе нельзя падать.
- Он мне сегодня приснился, пообещал, что скоро придёт, вылечит меня и я снова смогу ходить, это правда?
- Ну если пообещал, значит…
- Хозяйка, дай воды.

Оглянувшись, мама с дочерью увидели, как из – за сарая, шатаясь, вышел молодой красноармеец в грязной гимнастёрке.
- Господи, совсем ещё ребёнок – прошептала женщина.
- Немцев не видели?
- Были вчера, но уехали. Посиди тихо, хорошо? – наклонившись, шепнула женщина.
- Разреши минуту отдохнуть у тебя, сил нет, - солдат стянул пилотку с головы, мелькнула ранняя седина, - от Бреста иду.
- Отдохни, конечно, сейчас что-нибудь соберу тебе поесть.
- Ты кто? – синие глазёнки строго посмотрели на с наслаждением вытянувшего ноги гостя.
- Я, - красноармеец устало улыбнулся и, подмигнув хозяйке, продолжил, - я леший, вот пришёл к тебе, как и обещал.
- Ты взаправдаший леший?
- Самый-самый взаправдашний, - серьёзно кивнул солдат, - видишь, у меня даже зелёные лесные петлицы.
- Неправда, ты обманываешь, ты не леший, а совсем ребёнок, моя мама так сказала, - девочка показала язык.
- Полина, так делать некрасиво, - хозяйка протянула гостю крынку с молоком и кусок хлеба, - ты уж извини.

Украдкой смахнув слёзы, она смотрела, как он жадно припал к еде.
«Если бы не седина – пацанёнок пацанёнком».
- Да ничего, - красноармеец вытер губы, - спасибо. Мы, Полина, живём очень долго, поэтому и выглядим молоденькими, а на самом деле мне много лет, вот сколько вашему лесу, столько и мне. Видишь, даже на петлицах уже по три треугольника, это значит, что я не просто леший, а старший леший.

- А разве есть младшие? – девочка изумлённо округлила глаза.
- Есть, но к самой лучшей девочке приходит только старший, - увидев разрешающий кивок хозяйки, солдат затянулся самокруткой.
- Я не самая лучшая, я не послушалась маму и вот, - девочка показала на ремень.
- В июне, в поле сбежала ромашки собирать, - ответила женщина на безмолвный вопрос гостя, - налетели самолёты, стали бомбить всё вокруг. Нашла её вечером возле воронки, ни царапины, слава Богу. Снова говорить стала через неделю, а вот ходить не может.

- Скольких ещё эта война покалечит, - прошептал красноармеец, - я уже такого насмотрелся, что на десять жизней вперёд хватит.
- А больше двух говорят вслух, понятно, - девочка надула губки.
- Полинка, не злись, - солдат встал и забросил за спину винтовку.
- Ты уходишь? – недавняя обида была мгновенно забыта.
- Я ненадолго, помнишь, во сне обещал тебя вылечить? Сейчас насобираю ромашек, сплету венок, и как только ты его увидишь, сразу выздоровеешь.

- Честно? Пообещай, что ты вернёшься до вечера, дай честное слово старшего лешего, - девочка хитро сощурилась.
- Обещаю, малышка, честное старшелешеское, - красноармеец шутливо отдал честь и, повернувшись, к женщине, прошептал, - я быстро, принесу веночек и пойду дальше, спасибо, что накормила.
- На здоровье, береги себя, - стараясь не заплакать, она его перекрестила.
- Я атеист, - подмигнул солдат, и вышел за ворота.
………………………………..
«Вот и готово», - полюбовавшись на переплетение ромашек, красноармеец встал, - «отнесу малышке, может, на самом деле …».
- Хальт!
«Прости, Полинка, не успе…»
Раздалась короткая автоматная очередь.
………………………………
Услышав выстрелы, она украдкой от дочери перекрестилась.
«Господи, только бы не он».
За воротами раздался треск моторов. Женщина вздрогнула: подъехавшие немцы со смехом вытащили из грузовика что-то длинное.
- Фрау, прошу прощения за столь неожиданный визит, - офицер бесцеремонно вошёл во двор, - но я решил лично сообщить, что вы, возможно, вознаградите ужином моих доблестных солдат. Понимаю, звучит несколько бестактно, но буквально несколько минут назад в сотне метров от вашего хутора они убили ненормального бандита. Вот он.

Солдаты положили на землю тело в грязной окровавленной гимнастёрке, блеснули зелёные треугольники на петлицах. Женщина с ужасом смотрела на недавнего гостя.
«Я даже не спросила, как его зовут».
- Предваряя ваш вопрос, почему мы решили, что он ненормальный, посмотрите на это, - офицер протянул венок, - доблестный воин не может заниматься сбором цве…
- Это мне, отдай, - детский крик заставил всех обернуться, - маленькая девочка, справившись с рёмнем, вскочила со стула и неуверенно спотыкаясь, подошла к матери.

Не веря своим глазам, женщина присела и крепко обняла дочь:
- Полинка, Полинка, - шептала она.
- Отдай, - повторила девочка, - он не бандит, а старший леший, он обещал принести венок и вылечить меня, отдай.
Пораженные услышанным, немцы застыли. Офицер, справившись с минутным замешательством, протянул венок ребёнку и прошептал матери:
-Уведите её отсюда.
- А...он?
- Мы его похороним сами, как настоящего солдата.

Схватив дочь, женщина бросилась в дом.
- Леший, леший, ты же обещал вернуться, - девочка плакала навзрыд, уткнувшись лицом в ромашки.
- Он и вернулся, моя хорошая, видишь, сдержал свое обещание: вернулся, вылечил тебя, и теперь останется с нами.
- Навсегда?
- Да, Полинка, навсегда.
Вдалеке раздался троекратный залп.

………………………

Стоял жаркий летний день. Метрах в ста от хутора маленькая девочка в венке из ромашек, сосредоточенно сопя, что – то рисовала на табличке, вбитой у изголовья свежего могильного холмика. Рядом стояла молодая женщина и, судя по движениям губ, тихо читала молитву.

- Мама, посмотри! Как думаешь, ему понравится?
- Да, доченька, - она ласково погладила дочь по русой головке. – Ему очень понравится.
На табличке слегка неровными зелёными буквами было написано «Старший леший».

© Андрей Авдей

Она наливает мне в чашку душистый-предушистый чай и продолжает:

— Ну вот, а когда немцы подошли уже близко к Минску, прибежала наша соседка и закричала: «Нужно уходить, Берта Ароновна! Немцы вот-вот уже войдут в город!» Мама моя, как раз кормившая грудью младшего пятимесячного Лёву, сказала соседке: «Куда же я побегу с четырьмя детьми-то? Да и мужа мне нужно из командировки дождаться. Он приедет, а нас нет. Где же он потом будет искать нас?»
Но решили всё-таки уходить. Соседкин аргумент победил: «Ты хочешь, чтобы он вернулся из командировки и застал тебя с детьми в виде трупов? А после войны он вас всё равно найдёт».

Мама взяла маленького Лёвочку на руки, а мы все побежали за ней гуськом по пыльной дороге. Очень много людей там было: все бежали от немцев. Немецкие самолёты периодически бомбили нас, помню, как кто-то кричал и просил женщин снять с головы белые платки: платки эти для самолётов были всё равно, что мишени. А потом дорога вдруг раздвоилась. И никто не знал, куда бежать: направо или налево. Мама решила бежать направо и этим спасла нам всем жизнь: потом мы узнали, что все, кто побежал налево, попали прямо в лапы немцев и были убиты.

И вот бежим мы по этой дороге дальше. Лёвочка вцепился маме в большую пуговицу на пальто: мама надела пальто с огромной каракулевой пуговицей на животе, несмотря на то, что стояла несусветная жара — 27 июня 1941 года. Она говорила, что Лёве будет за что держаться. И вот держится Лёвка за эту мамину пуговицу, а мы, старший двенадцатилетний брат Лёня, двухлетняя Кларочка и я, все бежим следом, хватаясь за мамино пальто.

Очень скоро у меня, тогда пятилетней девочки, устали ноги, я остановилась и заплакала. И мама заплакала, присела, обняла меня и зашептала мне в ухо пересохшими губами: «Нельзя нам, Славочка, останавливаться, никак нельзя. Надо идти-бежать через не могу». А я реву и ни в какую не двигаюсь с места даже.

И вдруг мы видим, едет грузовик. В кабине рядом с водителем сидит какая-то важная дама в модной шляпке и с ярко-красной помадой. А в кузове грузовика — мебель, красивая такая, дорогущая мебель. Много мебели, целая гора: вот-вот за борта машины вывалится. Дама брезгливо показала в окно моей маме: давай, мол, убирайся с дороги, не видишь что ли, у меня мебель!

Мама было покорно начала отходить на обочину и нас отводить, чтобы не мешать, значит, даме мебель спасать, а грузовик вдруг возьми да остановись.
Водитель выскочил из кабины и давай эту мебель прямо на дорогу выбрасывать и кричит моей маме: «Жиночка, погоди, я тебя сейчас с детками твоими в кузов посажу!» А дамочка из кабины как заорёт: «Ты что делаешь, негодяй?! Да я мужу скажу, он тебя под трибунал отдаст, он тебя расстреляет за нарушение приказа!»

А водитель к ней подбежал, схватил её за воротник и говорит ей: «Заткнись ты, сволочь, ты же не понимаешь, что если я их тут на этой дороге оставлю, они мне до конца моих дней сниться будут! Вот довезу их до безопасного места, а потом можешь стрелять меня и вешать, тварь ты поганая!» Дамочка тут же заткнулась, а водитель нас всех с мамой забросил в кузов, а потом ещё несколько женщин с детьми, и мы поехали.

Доехали благополучно, он нас высадил и уехал с дамочкой той. Потом была эвакуация. А потом папа нас нашёл в эвакуации. А потом война закончилась, а мама всё горевала, что она даже имени того водителя не спросила, чтобы найти его после войны и поблагодарить.

Я вот что думаю, Оксаночка, водителя того в живых-то уж нет, как и мамы моей, но вдруг он рассказывал историю эту своим детям или внукам? Вот если вы напишите про него на этом своём интернете, вдруг его дети или внуки это прочтут? Мне так важно, чтобы они знали, что мы до сих пор помним о нём и никогда не перестанем благодарить его в своём сердце… Напишите, Оксаночка, не сочтите за труд. Интернет, он ведь такой всемогущий, а вдруг…"

А и правда, написала вот и публикую тут непридуманную историю эту. Вдруг по какой-то космической почте или другими какими неисповедимыми путями господними, водитель тот или его близкие получат весточку — благодарность от покойных ныне Берты Ароновны и Абрама Нахимовича и четверых их ныне здравствующих детей. Точнее, даже пятерых: младшенький Марк уже после войны родился, после того, как муж Берты Ароновны, вернувшись с фронта, нашёл её с детьми в эвакуации здоровыми и невредимыми.

Спасибо тебе, добрый человек-человечище. «Соль земли нашей» про таких людей говорят. Соль земли.

© Oxana Lexell

Памяти родителей...

Я приду к вам в этот день с цветами. Постою…Поплачу…Помолчу…Прикоснусь к портрету с родимыми чертами… И в душе за всё — поблагодарю…

Учеными доказано, что между матерью и младенцем существует особая эмоциональная связь. Но ослабевают ли эти силы природы по прошествии времени? Мы вырастаем, у нас появляются друзья и подруги, новые, непонятные маме интересы и пристрастия. Мы больше времени проводим вне дома, напрочь забывая вкус любимых с детства блюд. Мы создаем собственную семью, и теперь уже мама отдает всю себя без остатка нашим детям. А мы по-прежнему не любим, когда мама вмешивается в нашу жизнь и дает советы.

Мы уезжаем в поисках лучшей жизни в другие города и страны, а мама всегда ждет нашего скорого возвращения. Мы покупаем навороченные электронные устройства для связи с родными и близкими, а мама ежечасно поглядывает на телефон и по-прежнему проверяет почтовый ящик по утрам — ведь мама не всегда знает, что такое odnoklassniki.ru и skype.

Порой мы не успеваем приехать к маме из-за важной встречи. Но мы знаем, что мама не обидится, потому что мама все поймет и простит...

Бабушка на почте отправляла письма.
Настоящие письма, в конвертах. Много.
Штук шесть. Или семь.
Мне стало интересно. Кому эти письма?
— Бабуль, в наш век любое сообщение на другой конец света идет секунду. А вы пишете письма… Почему?
— Да… Сейчас все так быстро, скорость звука, мне не угнаться уже за вами. Я живу в своей скорости. Мир обгоняет меня. Но это ничего, я не тороплюсь.
— Я к тому, что если в этих письмах что-то важное, то… То может скорость звука — очень кстати.
— Важное… Ну как важное… В принципе, там написаны какие-то мои новости стариковские… Но главная новость — я еще жива, — бабушка смеется.
— Тогда понятно. Это чудесная новость и не важно, когда она доставлена, — соглашаюсь я. — Она всегда кстати.
— Да. Это вы, молодые, спешите. А я уже везде успела.
— Здорово. А простите мне моё любопытство. Кому эти письма?
Бабушка смотрит на меня, будто оценивает, можно ли мне доверить тайну.
И вдруг начинает плакать. Прямо на почте.
Я растерялась. Опешила. Я не хотела ее обидеть.
— Ой, простите, простите меня… Я не хотела вас обидеть …
— Слезы без разрешения текут, — извиняется бабушка. — Воспоминания эти…
Видите ли, я перед 9 мая всегда пишу письма. У моей бабушки было 14 детей. 14! Представляете? 12 богатырей и 2 дочки. Одна из этих дочек — мама моя. Богатырями сыновей дедушка мой называл. Так вот все 12 ушли на войну. А вернулся только один…
Бабушка закрывает лицо ладонями. Пытается унять слезы.

Я тоже плачу. Прижимаю к себе своего единственного сына.
Я даже представить себе это не могу… Господи, не допусти войны…
— Дедушка тоже не вернулся. Он был летчик-испытатель. Это был вечный бой за души. Когда стоит выбор: я или Родина — то выбора нет … Для них не было, понимаете?
Мы все, посетители на почте, молчим. Притихли. Слушаем.
Понимаем ли? Нет, не понимаем. Просто верим.
— Могилу своего отца я нашла спустя 70 лет. Воинский мемориал в Калужской области. Искали всем миром. Столько людей помогали… И могилы всех моих, кто… Я должна сказать им спасибо. И вот, говорю, — она кивает на почтовый ящик.
Я поняла. Она пишет письма-благодарности всем, кто помогал искать могилы ее родных людей, погибших на войне, всем, для кого память — не просто слово. Я переполнена эмоциями.
Мне хочется обнять бабушку.
Но мне неловко.
— Как Вас зовут?
— Таина.
— Таина? Какое нежное и необычное имя…
— Да. Тайна, покрытая мраком, — бабушка наконец улыбается.

Мы вместе выходим с почты. Я совсем забыла, зачем приходила.
Мы с Таиной почти деремся, когда я перекладываю ей пирожные, купленные детям.
— Ну что вы, Ну зачем? — сердится Таина.
Ну вот как объяснить ей, что «спасибо» — недостаточно, что невозможно хочется хоть чем-то отблагодарить её за эти эмоции, за эту безжалостную правду, за память, за слезы, за письма, за всё.
Я настойчиво предлагаю ее довезти до дома. Но Таина отказывается.
— Такая погода хорошая, — говорит она. — Сколько у меня еще будет таких… погод…
Я понимаю, о чем она. Возможно, когда-нибудь Таина обманет адресата.
Письмо придет и скажет: «Я еще жива». А это будет не правдой.
Ведь письма очень долго идут…

— Оля, а хотите, я вам напишу письмо? — вдруг спрашивает Таина.
— Очень хочу. Очень. — мои глаза снова наполняются слезами.
— Дайте адрес…
Я записываю свой домашний адрес на клочке бумаги, отдаю Таине.
Она бережно убирает его в блокнот.
Она обязательно напишет мне письмо.
Мы с детьми машем Таине и смотрим, как она неторопливо идет к своему дому…

Я буду очень-очень ждать ее письма.
Письма, в котором будет написано много разных «стариковских» новостей. Но я прочту в нем между строк самую главную новость: я еще жива. И буду очень верить, что письмо меня не обмануло…

© Ольга Савельева

Мур

У одной Ивановой был роман с приходящим Сидоровым, хотя какой там роман, так, заметка в многотиражку.
По вторникам и пятницам Сидоров отдыхал душой и телом от своей жены, дуры и стервозы.
В стервозе Иванова сомневалась, а про дуру Сидоров, похоже, не врал, как ещё назвать женщину, которая верит в круглогодичные курсы повышения менеджерского мастерства, занятия два раза в неделю, вторник-пятница, с семнадцати до двадцати трёх.
Впрочем, ещё неизвестно, кто тут бОльшая дура.

На вопрос про будущее Сидоров отвечал, проникновенно глядя в глаза, понимаешь, малыш, говорил Сидоров, нам и так хорошо, штамп в паспорте ничего не изменит, ну стоит у меня такой штамп – и что? любви-то нету!
Год назад Иванова попыталась соскочить с поезда, но Сидоров резко активизировался, по вторникам и пятницам ждал после работы с тремя гвоздичками и рассказывал, как именно наложит на себя руки, потому как без Ивановой свет ему не мил.
Не взяла грех на душу.

И вот недавно Иванова встретила красивого негодяя.
Говорила, ты представь, идёшь домой, а на лавке у подъезда такой Хью Джекман, грязный, неустроенный, но дерзкий такой, смотрит с прищуром, с ухмылочкой, устоять невозможно, да и вообще – всё не одна.
Негодяй был отмыт-отдраен, накормлен и наречён Пушком.
К вечеру выяснилось, что с именем Иванова погорячилась: либо Пушка воспитала стая бультерьеров-отморозков, либо он продукт генной инженерии – в кошачью ДНК искусно вплели крокодильи гены, отвечающие за характер.
При попытке погладить прицельно отмахивался лапами, вместо мурчания рычал как дикий тигр и за пару дней выстроил иерархию, назначив себя альфой и опустив Иванову в район омеги.

Во вторник пришёл Сидоров.
С порога спросил возмущённо, это ещё что?! с ума сошла?! знаешь же, у меня аллергия на шерсть! немедленно убери!
Иванова сказала, здравствуй, Жорик, он не помешает, он на кухне посидит!
Пушок на кухне сидеть не пожелал, проскользнул в дверь, запрыгнул на комод и уставился на Сидорова немигающим оценивающим взглядом.
Сидоров чихнул и сказал, нет, это невозможно, ему на помойке самое место!
И решительно сграбастал Пушка, намереваясь выставить его из комнаты.
Иванова и ахнуть не успела, как Пушок располосовал Сидорову руку, тем самым подтвердив своё духовное родство с Джекманом-Росомахой, сиганул в открытое окно, в мгновенье ока взлетел на ближайшую берёзу и угнездился примерно на уровне четвёртого этажа.
Иванова бросилась к окну:
- Пушок, миленький, слезай, не бойся! Жорик, ну сделай же что-нибудь!
Сидоров пошёл пятнами, визгливо заорал:
- У меня кровь, а ты за эту тварь переживаешь? выбирай, кто тебе дороже – я или он!
Иванова посмотрела на Пушка, на Сидорова, ещё раз на Пушка, подумала и сказала
- Он.
Сидоров аж захлебнулся и, сорвавшись на фальцет, заголосил, жалел я тебя, время на тебя тратил! ты сама всё разрушила!
И ушёл, держа на весу пострадавшую руку.
Иванова хотела заплакать, но что-то не плакалось.
Высунулась в окно.
Ни Пушка, ни Сидорова.
Ходила, звала, всё без толку.

Вечером в дверь позвонили.
Сосед с четвёртого этажа сказал
- Это не ваш? С дерева на балкон ко мне запрыгнул, вот ходим, ищем хозяев, не найдём, себе оставлю, красавец кот, ласковый, воспитанный.
- Муррр! сказал Пушок.
- Мой, сказала Иванова, спасибо вам!
- Давно хотел к вам подойти, но не решался, робел, сказал сосед, раз уж случай выпал, давайте знакомиться, не возражаете?
Иванова глянула на соседа, удивилась несоответствию соседского облика слову «робел», покраснела и сказала
- Не возражаю, чаю хотите?
- Хочу, сказал сосед.
- Муррр! сказал Пушок.

© drevo-z

Деревенские половики

Ах, деревенских домиков уют:
Хрустят крахмалом шторки "Ришелье",
И флоксы в палисаднике цветут,
И пахнет мятой, спрятанной в белье.

А на полу лежат половики!
Палас, ковёр...Да это всё не то.
Затраты были так невелики:
Собрали юбки, старые пальто...

Порезали на сотни длинных кос
И каждую смотали в свой клубок,
Чтоб километры радужных полос
Свивал в дорожку старенький станок.

Всё в дело шло: и платье, и колпак,
Ценился драп и яркий сочный цвет.
Сплетались папин клетчатый пиджак
И мамин габардиновый жакет.

В далёком прошлом те половики
И скрип широких тёплых половиц.
В наследство мне: икона и платки,
Да пожелтевший снимок добрых лиц...

Леди Дождик

У ВСЕХ НоЛИТО?

Я сейчас задам вопрос, а потом вместе подумаем над вероятными ответами.
А вопрос такой:
- Допустим, у меня есть бутылка водки. Что с ней делать?
Наиболее распространенный ответ:
- Выпить!
Практичный и… не самый умный. Бутылку водки выпивают всегда! Наименее распространенный, практически нулевой, ответ:
- Поставить в бар или буфет и любоваться ею.
Я на такой ответ и не рассчитываю.
И правильно делаю.
С людьми, способными на такое, дела не имею. А вот примерные варианты ответов:
- Хватай ее и дуй ко мне!
- Умоляю подождать! Уже выхожу!
- Чем будем закусывать?
Кстати, последний вопрос говорит не только об одесской манере встречных вопросов, но и означает очень правильный подход.
Я ни за что не пошел бы пить водку с человеком, который на закуску нарезает гастрономовскую колбасу. О чем с таким человеком можно говорить? О том, что все люди – сволочи, а женщины – тем более!
О надписях на заборе! И о том, что начальник – гад!
Это не мои темы!
К счастью, и знакомых такого рода не имею.
Именно поэтому, перед тем, как объявить о бутылке водки (и не одной), я иду на Новый базар.
Зачем?
Пустой вопрос.
На базар в Одессе идут, чтоб делать базар.
Разве не ясно?
К водке у нас будут моченые яблоки, буженина и жульен грибной. И зелень, конечно. Но это само собой. В мясном корпусе купил яблочко. Что это? Кусок постной телятины. Эта часть теленка так называется. Причем, именно телятины! Жилки, пленки взвешиванию не подлежат. Я беру мясо – иногда и в долг – у одной торговки вот уже двадцать лет. Мне и чистка мяса, и скидка.
Постоянный клиент…
Там же, но за прилавком напротив, торгует приправами свой человек из Самарканда.
- Салам, джура!
- Салам!
У него отличные приправы. Покупаю коробочку.
- Якши рахмат!
- Якши рахмат!
На выходе из мясного трудятся тетеньки, все сплошь уверяющие, что они из Белоруссии. После долгой и плодотворной торговли, покупаю связочку белых сушеных грибов.
Это обязательно!
Потом по ходу базара: шампиньоны, моченые яблоки, молодой чеснок, сметану, зелень.
Остальное есть дома. Я проверил.
Да, на улице уже беру еще и бутылку пива. Водку я чищу традиционно – марганцовкой. Вечером, перед сном кинул в бутылку штук десять кристалликов, утром сливаю прозрачную жидкость в графинчик хрустальный.
А непрозрачная чернота остается в бутылке. Предвижу вопрос:
- Вы что из графинчика водку пьете?
Отвечаю:
- Конечно!
Это и уютней, и теплей! Человек, который в застолье пьет водку из графинчика, никогда не станет материться за столом и брать руками селедку!
Мясо, помыв, опускаю в спецраствор: пиво, много специй, соль. Минут на 20-30.
Больше не надо.
Пока мясо в растворе, чищу чеснок.
Вынув мясо, шпигую его чесноком.
Глубокая сковордка с подсолнечным маслом уже калится на огне. Шварк туда мясо.
Оп. Бочок прихватился?
Тогда на другой.
Обжаривать надо слегка, до легкой, практически прозрачной корочки. И в казан.
И туда же масло с мясным соком.
И… Рискните добавить туда же немного томатного сока. Мое изобретение!
Дарю!
Ну и чуть соли, перец, травку… И, закрыв казан плотно крышкой, забываем его на маленьком огне.
Тем более, другие дела есть.
Сушенные белые в… - не смейтесь! – в кофемолку!
И на максимальные обороты. Чтоб в пудру!
Лук жарим до золотистости, режем тархун-траву.
Добавляем шампиньоны и все это в мясорубку. В фарш добавляем молотые белые, сметану, соль, других травок немного.
У меня есть джезвочки, не нюхавшие кофе.
Туда эту замечательную смесь и укладываю.
И в духовку.
И… тоже забыть.
И вспомнить про мясо.
И открыть крышку.
И проколоть мясо.
И… убедиться, что еще рано.
И в фарфоровую мисочку моченые яблоки, и на большую тарелку снопы зелени, и порезать лимон, и водичку на стол, и…
Нет!
Надо на кухню бежать.
А там… ЗАПАХ!
Белые грибы таааааааааакой аромат дают!
Кстати, жульен готов. Выключаю огонь, оставляю джезвы, пока в духовке. Жульен хорош после второй рюмки.
И мясо готово!
С помощью длинной вилки с двумя зубцами и острейшего ножа нарезаю его ломтями толщиной 5 мм.
Ровно половину яблока нарезаю.
Остальное по ходу!
Укладываю на листья салата.
Несу на стол.
А вот уже и в двери звонят.
Успел!
Открываю дверь.
Провожаю в гостиную. Теперь все на столе и, что важнее, все за столом.
Наливаем… Поехали!

© Александр Бирштейн

КРОССОВКИ

Моя сестра давно уговаривала меня с ней пойти в больницу, где она работает волонтером. Я люблю свою сестру, но вот это её желание возиться с больными, совершенно не знакомыми людьми - оно меня бесит. Ведь есть специально обученные люди, им платят за это зарплату. Причем тут я? Но её не переубедить, она что-то там говорит о душе, о долге, о милосердии. И вот сегодня я иду с ней. Сегодня у нее день рождения, и ее единственным желанием было, чтобы я пошёл с ней - никакого другого подарка она от меня не хотела принимать. К тому же, сказала она, в больнице есть один парень, который очень хочет освоить кое-какие графические программы на компьютере, а я - дизайнер. Так что от меня не будет требоваться делать ничего особенного, все то же, что я делаю обычно. Что ж, подумал я, если парень хочет освоить PhotoShop, то значит речь уже не идёт о каком-то слюнявом дебиле, так что на такое можно и подвязаться. Когда я подошёл к его палате, первое, что мне бросилось в глаза - его кроссовки. Адидас, последняя коллекция. Суперская обувь для пробежек. Я мечтал себе купить такие - но их уже не было в магазине. Так вот кому они достались. Ну и зачем они ему? Он же сидит в инвалидном кресле? Парень сидел ко мне боком, свесив голову на грудь, и не подавал никаких признаков жизни. Может он спит? Тогда я скажу сестре, что приду в другой раз, а сейчас смогу пойти посидеть в баре с друзьями, посмотреть матч лиги чемпионов, сегодня полуфинал, между прочим. Но тут из туалетной комнаты вышла женщина, очевидно его мать. Увидев меня в дверях, она расцвела улыбкой:
- Вы наверно Сергей? Наташа скала нам, что вы придёте сегодня, мы вас очень ждём. Проходите-проходите! Это так любезно, что вы согласились дать пару уроков Коленьке, он так мечтает научиться рисовать при помощи компьютера. Коленка, посмотри, Сережа пришёл!
Коленька издал невнятный мычащий звук, приподнял голову и его лицо исказилось в страшном подобии улыбки, обнажив кривые зубы. Его левая рука задергалась, а изо рта вытекла слюна. Сказать, что мне было противно - это не сказать ничего. Мне хотелось убежать сей же момент, а сестре дома устроить головомойку.
Ну вот и на фига этому дебилу такие кроссовки? Пока я стоял парализованный в дверях, конвульсивно прижимая к себе ноутбук, женщина уже схватила меня за руку и потащила к столу, буквально силой посадила меня на стул и подкатила Коленьку. Он же мне всю клаву слюнями зальёт.
- Вы положите ноутбук перед Колей так, что бы и вы и он могли видеть экран. Да, вот так. А дальше Коля ты сам, да? Парень издал снова мычание и потянулся кривыми пальцами к клавиатуре.
Это какой-то бред, какие графические программы? Какое рисование? Купите ему ватман и ведро краски, пусть развлекается. Меня кто-то толкнул в бок раз, другой. Это Коля привлекал моё внимание. Я посмотрел на экран:
- Привет. Ты все время смотришь на мои кроссовки. Нравятся?
Я брежу? Кто это написал? Коля? Как он это написал... Нет, это не тот вопрос! Он что, умеет писать? Тоже не то... Он что, что-то соображает? Вот этот вот кривой, косой, слюнявый парень что-то понимает?
Руки невольно потянулись к клавиатуре:
- Да я... я просто тоже такие хотел, но...
Коля почему-то очень оживился, его лицо перекривилось:
- Ты можешь говорить со мной, я не глухой
- Ээээ... ну да, что это я...
- Ты видел девушку в соседней палате? Она красивая
- Нннет, я... я не успел... Я здесь впервые...
- Посмотри прямо сейчас! Ну давай же, не тушуйся! Спорю, ты никогда не видел такой красоты! Я подошёл к окну между палатами. На кровати сидела девушка и причесывалась. Она действительно была очень красива - огромные зелёные глаза, нежная бархатистая кожа, чувственные губы и копна рыжих волнистых волос. Её ноги были прикрыты одеялом. Но... их все равно должно было бы быть видно... Девушка увидела меня, смутилась, но помахала рукой. Я же как воришка отпрянул от окна.
- Действительно, очень красивая. Почему она здесь?
- Её зовут Ира. Она здесь по вине какого-то пьяного идиота, который вылетел на тротуар и сбил её и ее парня. Парень умер на месте. У них уже была назначена свадьба, а в итоге в этот день были его похороны.
- А того идиота нашли?
- Да, через пару кварталов он врезался в столб. Итак, я смотрю ты уже немного расслабился и можешь нормально со мной говорить, так что, перейдём к тому вопросу, по которому ты пришёл сюда?
Коля оказался отличным учеником, все схватывал на лету. Если не смотреть на него, а только читать, что он пишет, то никогда и не подумаешь, что он такой. Завтра я пообещал прийти к нему ещё раз и показать как работать в Кореле. Я еще успел попасть в бар и посмотреть последние 10 минут матча, которые оказались решающими, так что я ничего и не пропустил.
- Ну как, отдал долг обществу, повозился с дебилами?
- Что, учил где на ноуте кнопка вкл-выкл?
- Не, они там небось продвинутые, он учил их лазить по порносайтам!
А что им, бедолагам, еще в этой жизни осталось, только зырить, как живут нормальные люди!
Странно. Раньше я бы поржал с друзьями, поддержал бы их шутки. Но почему-то сейчас мне не смешно и даже противно. А перед глазами Ира и её одеяло, из-под которого не высовываются ноги.
- Ну что, ты идёшь? Поехали покатаемся по городу, снимем девочек!
- Ты же пил.
- Ещё как! Но раньше тебя это не смущало... Да, раньше меня смущали другие вещи. Раньше меня смущали девушки без ног и слюнявые дебилы. - Привет. Не ожидал тебя увидеть. Ты вроде уже показал мне всё графические приложения.
- Да... Но... Ээээ... Черт... Извини, я... я никогда не думал, что скажу такое... но мне интересно с тобой, не смотря на... вот блин... извини
- Не смотря на то, что я кривой, косой, и капаю слюной? Не переживай, я в курсе, поэтому и удивлён, что ты пришёл. Но я правда очень рад тебя видеть. Как ты мог заметить, я тут не избалован посетителями.
- Можно тебя спросить?
- Валяй - Что с тобой случилось? Почему ты... такой?
- Ничего. Я всегда был такой. Я таким родился. ДЦП - слышал?
- И как тебе... как тебе живется, когда твой внутренний мир и твоя внешность такие разные?
- Да, в общем-то нормально живется. Большинство людей реагируют на меня так же, как ты - сначала впадают в ступор, а потом, когда понимают, что я не дебил, расслабляются. Тяжело было в детстве, когда я никак не мог показать, что я все понимаю, мыслю. Некоторые не только не скрывали своего отношения, но и открыто высказывали его при мне, врачи рекомендовали сдать меня в приют, а случайные прохожие могли назвать уродом. Мне тогда было очень жаль мою маму, она была вынуждена одна держать отпор, к тому же, и она еще не знала о моих способностях. Сколько раз она плакала дома, прижимая меня к себе, повторяя, как она меня любит, что я самый лучший для нее не смотря ни на что, что она меня никогда не бросит, что бы ей не говорили. Внутри меня все разрывалось, и тогда мысль найти способ общаться стала моей идеей фикс. В первую очередь, чтобы сказать маме, как я ее люблю и как я ей благодарен за все, что она пережила и сделала для меня. - Скажи, а если б была такая возможность, ты бы хотел быть как все? - Этот вопрос я задавал себе тысячи раз. И чем старше я становлюсь, тем больше я склоняюсь к ответу нет. Нет, я счастлив быть собой. Потому что я - это не только и не столько мое тело. И меня, такого как я есть, многие любят и ценят. Я не готов променять эту любовь на возможность сносить до дыр свои кроссовки. Кстати о кроссовках. Ты помниться говорил, что ты хотел такие же, но...
Что но? - Забудь! Это глупость! Скажи лучше, почему ты сегодня такой бледный. Ты себя хорошо чувствуешь?
- Ира, добрый день! Извините за беспокойство, а где Коля, из соседней палаты?
- Здравствуйте. Вас давно не было. А он о вас часто вспоминал.
- Я уезжал в командировку, по работе. Так вы не знаете, где он? Его уже выписали? - Можно сказать и так... Он заболел в тот день, когда вы были тут последний раз. К вечеру поднялась температура, а на утро его перевели в реанимацию. Пневмония. Он вам тут оставил коробку, он верил, что вы еще придёте. Я открываю коробку.
Кроссовки? Он что, идиот? Блин, что я говорю! И все же, зачем мне его кроссовки? Ага, вот записка:
"Привет, Серёга! Если ты это читаешь, значит ты получил от Ирины коробку. Кстати, все же рекомендую тебе решиться и заговорить с ней. Она не только красивая, она еще и очень умная и добрая. Я тут провел разведку в твое отсутствие. Я же вижу, что она тебе приглянулась, я даже уверен, что ты скорее всего ходил не ко мне все это время, а чтобы посмотреть на неё. В коробке, как ты мог заметить, мои кроссовки. Они совсем новые, мама купила мне их перед больницей, ну и как ты понимаешь, я их, считай, совсем не носил. Это для тебя, ведь ты хотел такие, а их купили мне. А зачем такие классные кроссовки такому парню как я? Мне скорее подойдут белые тапочки. И если ты читаешь это письмо - значит они уже на мне."
- Что за бред? Какие белые тапочки? Где Коля?!
Ира, скажите, где Коля?!
- Коля умер два дня назад...
Некоторые считают, что люди лишённые определенных физических возможностей, не обладающие стандартной внешностью, лишены так же и чувств, желаний, возможности мыслить, понимать, а главное - что они глубоко несчастны и индеферентны к жизни. Так думал и я. До того, как познакомился с Колей. Теперь же, встречая человека в инвалидной коляске, тело которого скрутил паралич, я всегда заглядываю ему в глаза. И там я его вижу. Он там, он живет внутри себя, в некотором роде, пленник своего несовершенного тела, но там есть жизнь, богатая, интересная, красивая, неведомая нам, живущим во вне. Мы подружились с Ириной. Оказалось, что мы живем совсем рядом. Теперь мы с ней гуляем вместе вечерами. И я каждый раз одеваю те самые кроссовки. Коля, если ты меня видишь - мне кажется, что я влюблён.

Настоящая мама

— Алло, это бюро находок? — спросил детский голосок.
— Да, малыш. Ты что-то потерял?
— Я маму потерял. Она, случайно, не у вас?
— А скажи, пожалуйста, какая она твоя мама?
— Она очень красивая и добрая! И еще она любит кошек.
— У нас для тебя хорошие новости! Как раз вчера мы нашли одну маму, вероятно, это твоя. А откуда ты звонишь?
— Из детского дома №3.
— Хорошо, мы скоро отправим твою маму к тебе в детдом. Жди.

И вот она вошла в комнату, самая красивая и добрая, а на руках у нее мурлыкала настоящая живая кошка.
— Мама! — радостно закричал малыш и бросился к ней. Он обнял ее с такой силой, что у нее захватило дух. — Мамочка моя!

…Артемка проснулся от собственного крика. Такие сны снились ему почти каждую ночь. Он засунул руку под подушку и вытащил фотографию девушки. Этот снимок он нашел год назад во время прогулки на улице. Теперь он бережно хранил его у себя под подушкой. Он был уверен, что это его мама. В темноте Артем подолгу вглядывался в ее нежное лицо и незаметно для себя усыпал.

Утром заведующая детским домом, Ангелина Ивановна, по традиции обходила комнаты с воспитанниками, чтобы пожелать всем доброго утра и приласкать каждого малыша. На полу около кроватки Артема она заметила фотографию, которая ночью выпала у него из рук. Ангелина Ивановна подняла фотографию и спросила мальчика:

— Артемушка, а откуда у тебя это фото?
— Я нашел его на улице.
— А кто это?
— Это моя мама, — улыбнулся малыш и добавил, — она самая красивая и добрая, а еще она любит кошек.

Заведующая размышляла. Дело в том, что она сразу узнала девушку на снимке. Первый раз она пришла в детский дом в прошлом году с друзьями-волонтерами. Наверное, тогда она и потеряла здесь фотографию. С тех пор эта девушка приложила много усилий, чтобы добиться разрешения на усыновление ребенка. Но, по мнению бюрократов, у нее имелся существенный недостаток: она была не замужем.
— Что ж, — произнесла Ангелина Ивановна, — если она твоя мама, это в корне меняет дело…

Войдя к себе в кабинет, заведующая села за стол и стала ждать. Где-то через полчаса раздался робкий стук в дверь:
— К вам можно, Ангелина Ивановна? — В кабинет заглянула та самая девушка с фото.
— Да, конечно, заходите, Алиночка.

Девушка вошла в кабинет и положила перед заведующей пухлую папку с документами.
— Вот, — сказала она, — Я наконец все собрала.
— Хорошо, Алиночка. Мне нужно задать вам еще несколько вопросов. Так положено, понимаете… Вы осознаете, какая ответственность теперь лежит на вас? Ведь, ребенок — это на всю жизнь.
— Я все осознаю, — тут же выдохнула Алина. — Понимаете, я просто не могу спокойно жить, зная, что очень нужна кому-то, но мы не вместе.
— Хорошо, — согласилась заведующая. — А когда ты хочешь посмотреть деток?
— Я не буду смотреть, Ангелина Ивановна. Я возьму первого ребенка, которого вы приведете, — сказала Алина, уверенно посмотрев заведующей в глаза.

Ангелина Ивановна была весьма удивлена.
— Я хочу, чтобы все произошло как у настоящих родителей, — начала взволнованно объяснять Алина, — ведь мамы не выбирают себе ребенка… Они не знают, каким он родится… красивым или некрасивым, здоровым или больным… И я тоже хочу быть настоящей мамой.
— Знаете, Алина, я впервые вижу такого усыновителя, — улыбнулась Ангелина Ивановна. Но я уже знаю, чьей мамой вы станете. Его зовут Артем, ему 5 лет, родная мать отказалась от него в роддоме. Я могу привести его сейчас, если вы готовы.
— Да, я готова, покажите мне моего сына.

Заведующая ушла и вскоре вернулась, ведя за руку маленького мальчика.
— Артемка, — начала Ангелина Ивановна, — познакомься, это…
— Мама! — воскликнул Артем и бросился к Алине и вцепился в нее так, что у нее захватило дух. — Мамочка моя!

Алина гладила его по взъерошенным волосам и шептала:
— Сынок мой, сыночек… я теперь с тобой…

Она подняла глаза на заведующую и спросила:

— А когда можно забрать сына?
— У нас обычно родители и дети постепенно привыкают друг к другу. Общаются сначала здесь, а потом берут на выходные, и если все в порядке забирают насовсем.
— Я сразу заберу Артема, — твердо сказала Алина.
— Хорошо, — махнула рукой заведующая, — завтра ведь все равно выходные. А в понедельник придете, и мы оформим все документы.

Артем светился от счастья. Он держал маму за руку и боялся отпустить ее даже на секунду. Вокруг засуетились нянечки, собирающие вещи, подошли попрощаться воспитатели, на глазах которых появились слезы.

— Ну Артемушка, будь здоров! Приходи к нам в гости, — попрощалась с ним Ангелина Ивановна.
— До свидания, приду! — ответил Артем. И через минуту они с мамой оказались на улице, залитой солнечным светом.

Когда они отошли от детдома, малыш наконец решился задать маме важный вопрос:
— Мама… а ты кошек любишь?
— Обожаю! У нас с тобой дома их целых две, — засмеялась Алина, сжимая в руке крошечную ладошку.
Артем счастливо улыбнулся и, подпрыгивая на ходу, поспешил за мамой.

Ангелина Ивановна смотрела в окно вслед уходящим Алине с Артемкой. А когда они скрылись, за ближайшим углом, села за рабочий стол, подняла трубку телефона и набрала номер:
— Алло, это Небесная Канцелярия? Примите, пожалуйста, заявку. Имя клиентки: Алина Смирнова. Категория заслуги: наивысшая — подарила счастье ребенку… Присылайте все, что полагается в таких случаях: огромное счастье, взаимную любовь, удачу во всем… Ну и, разумеется, идеального мужчину, она еще не замужем… Да, я понимаю, что дефицит, но вы же понимаете, речь идет об исключительном случае. И еще про бесконечный денежный поток не забудьте, ведь малыш должен хорошо питаться… Уже все отправлено? Спасибо!

Сквозь зеленую листву деревьев во дворе детского дома лился солнечный свет, на площадках были слышны детские голоса. Заведующая положила трубку и подошла к открытому окну. Она любила при возможности стоять и смотреть на своих малышей, расправив за спиной огромные белоснежные крылья…

© Сеть

Мужчина один не хотел жить.
И у него были основания. Он попал в аварию и стал инвалидом. И ходил еле-еле с палочкой, страшно исхудавший и слабый. Все болело; подробности ни к чему. Машина разбита, конечно. Работу потерял; бизнес кончился. Огромные долги. И жена тоже ушла, — ее можно понять. Наверное. Вот этот мужчина вышел от врача и сел на лавочке в парке, он уставал моментально. И сказали ему неутешительные слова, ужасные. И вот он сидел, полузакрыв глаза, и думал: зачем жить? И строил планы, как лучше перестать жить-то. Быстро и безболезненно. Он спокойный был и умный человек. И он вот что увидел: два пьяных молодца гоняются с палкой за птицей. А птица убегает — у нее крыло сломано. И они, хохоча, хотят птицу палкой убить. Мужчина встал кое-как и говорит: мол, зачем же вы убиваете птицу, братцы? Что она вам сделала? А пьяницы нагло и грубо отвечали: а зачем ей жить? …Потом, в полиции, мужчину отпустили — полицейские же не звери. Видят, человек еле сидит. И палочку отдали, хотя это могло бы стать вещественным доказательством — так он треснул по уху и по носу двух садистов. И даже вызвали ему такси. Потому что пьяные хулиганы не смогли связно объяснить, из-за чего драка началась. Они вообще ничего не могли объяснить. Но уже не смеялись, а всхлипывали. И этот инвалид вернулся в парк и подобрал ворону. И отнес к себе домой. Потому что все хотят жить. А те, кто не хочет — те захотят, когда увидят, что от них тоже многое зависит. И кто-то в них очень нуждается, очень сильно. Не хочешь для себя жить — поживи для других. Как они без нас? И никто не может решать: кому жить, кому не жить. Не человеческого ума это дело. А мужчина выздоровел, только хромает сильно. И работает. Мозги-то никуда не делись. И женился — все остальное тоже никуда не делось. Способность любить и заботиться, в смысле. И эту историю про птицу он сам рассказал, потому что она поучительная. Надо жить. Особенно — если вы добрый. Вы кому-то очень, очень нужны, но можете не знать об этом — до поры, до времени… А с вороной тоже все хорошо. Хотя она без всякой благодарности улетела потом — но что возьмешь с вороны?

© Анна Кирьянова

МАРШРУТКА

"Счастливому человеку жизнь должна — радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого — идет счастье." Марина Цветаева

Мы сидели в маршрутке. Обычной городской маршрутке с дюжиной уставших после рабочего дня мужчин и женщин. Маршрутка ждала последних пассажиров. За окном было неуютно и сыро, никто из пассажиров не разговаривал по телефону, не играла музыка у водителя, царило тихое и несколько мрачноватое настроение ненастного вечера. Только на заднем сиденье раздавалась какая-то возня. И вдруг…
«Ты мой хороший, замечательный ребенок», — донеслось с заднего сиденья. «Я так рада, что ты у меня есть». Голос женщины был удивительно музыкален и нежен.
Невольные слушатели, мы все сначала делали вид, что не слышим. Неудобно было что ли. Казалось, что мы вторгались в какое-то очень личное и интимное пространство, не предназначенное для нас, даже не попутчиков, а так, прохожих. Но постепенно люди вокруг стали улыбаться.
«Ну как ты? Удобно тебе?».
Нежное уютное воркование с задних рядов расслабляло, дарило покой и уносило в приятные воспоминания детства. В карих глазах мужчины напротив мелькнуло какое-то воспоминание, и серебряные лучики улыбки разбежались от его глаз. Девушка рядом достала телефон и стала быстро строчить кому-то сообщение. Водитель стал тихонько под нос мурлыкать знакомую мелодию, которую я никак не могла вспомнить. Мы поехали, все изменилось. Капли дождя застревали на стеклах и, как в детстве, хотелось следить за ними пальцами и думать, что ты можешь ими управлять. Казалось, и за окном, и в маршрутке стало мечтательно-тихо-уютно.
«Мы сейчас приедем, и я тебя покормлю, ты уже устал, я все понимаю».
Выходя из маршрутки, я оглянулась посмотреть на последнее кресло и на ту, что дарила нам настроение. Там сидела приятная женщина средних лет, на коленях у нее, завернутый в одеяло, щурил глазки ослепительно белый котенок. Она улыбалась. Это была абсолютно счастливая женщина.

© Елена Присяжнюк

Девочке три, она едет у папы на шее. Сверху всё видно совсем по-другому, чем снизу. Папа не верит, что скоро она повзрослеет. Папа готов воплощать в жизнь любые капризы.

Девочке шесть, на коленках у папы удобно. Он подарил ей щенка и большую конфету. Папа колючий, как ёж, и как мишка огромный. Папа умеет и знает вообще всё на свете.

Девочке десять, и ей захотелось помаду. Сперла у мамы, накрасила розовым губы. Папа ругался, кричал, что так делать не надо. Папа умеет бывать и сердитым, и грубым.

Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела. В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане. Папа вчера предложил покататься на шее. Девочка фыркнула: ты же не выдержишь, старый.

Девочка курит в окно и отрезала чёлку. Девочка хочет тату и в Египет с подружкой. Папа зачем-то достал новогоднюю ёлку. Девочке это давно совершенно не нужно.

Девочке двадцать, она ночевала не дома. Папа звонил раз пятьсот, или может быть больше. Девочка не подходила всю ночь к телефону. Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью. Утром приехала, папа кричал и ругался. Девочка злилась в ответ и кидалась вещами. Девочка взрослая, так говорит ее паспорт. Девочка может бывать, где захочет, ночами.

Девочка замужем, видится с папой нечасто. Папа седой, подарил ей большую конфету. Папа сегодня немножечко плакал от счастья: дочка сказала, что он превращается в деда.

Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею. Хочется ёлку, конфету и розовый бантик. Девочка видит, как мама и папа стареют. В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик. Девочка очень устала и плачет ночами. Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке. Девочка хочет хоть на день вернуться в начало, девочка хочет домой, хочет к папе на ручки.

Девочка женщина с красной помадой и лаком. Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы. Папа звонил, и по-старчески жалобно плакал. В ночь увезли на карете в больницу их маму.

Мама поправилась, девочка ходит по кухне. Пахнет лекарствами и чем-то приторно сладким. Девочка знает, что всё обязательно рухнет. Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки в мир, где умеют назад поворачивать время. Где исполняются влёт все мечты и капризы.

Где она едет, как в детстве, у папы на шее, и ей всё видно совсем по-другому, чем снизу.

© Мальвина Матросов

ЛЕТО. ОДЕССА. ПЛЯЖ.

День убегал.
Наскипидаренное солнце плюхнулось в море, одновременно погасив свет. Мелкие волны, набегая на пляж, сварливо зашушукались. Топчаны, неохотно оставленные курортниками, торопливо занимают парочки. В ход пошли руки. Жадные! Луна, ненароком выскочившая из-за тучи, поспешила спрятаться, покраснев. Стало еще темней, а стало быть, надежней. С топчанов понеслись вздохи да крики, а сами топчаны завибрировали.
Пограничники, рысачащие по берегу в поисках шпионов, стыдливо отворачиваются и неуверенно просят:
– Разойдись!
Покончив, временно, с любовью, некоторые парочки растворяются в темноте парка, но многие остаются, чтоб удовлетворить еще одну человеческую потребность – жажду общения. Вот и костерок зажгли.

Топчаны не ломают. Еще пригодятся. Топливо – сухие ветки – предоставляют склоны.
Парочки потихоньку подтягиваются к огню. Разговоры, смех. Одна бутылка по кругу, вторая, третья… Вот и запели.
Волны, завидя такое дело, присмирели. Они робко высовываются на берег, шепчут что-то миролюбивое и убегают.
Ночь, проворная одесская ночь, бросив свои дела, присела невдалеке. Ветер, беззаботно шлявшийся по пляжу, приметив ее, присел рядом. Потом полуобнял… Вскоре они удалились на отдаленный топчан, туда, куда не долетали отблески костра.
Время, прикурив от головешки, задумалось и застыло в неподвижности.
Парочки снова разбрелись по топчанам. Кто спать, кто снова заниматься любовью, но медленно и необязательно.
Рыбаки, вставшие еще глубокой ночью, наконец добрели до моря и пробираются к волнорезу, отворачиваясь и извиняясь.
Стало светать. Рассвет застал ночь не совсем одетой, и она, стыдливо побежала прочь. За ней спешил ветер, потрясая чем-то дамским.

Парочки покидают насиженные – нет, нелёжанные! – топчаны и разбредаются насчет поесть или вообще на работу.
По пляжу пошли уборщики в закатанных штанах. Они ловко накалывают презервативы на палки с гвоздями, сгребают прочий мусор, граблями разравнивают песок и уверенно ругаются матом.

Бички, застигнутые подсечкой за дегустацией первого утреннего рачка, черными запятыми вылетают из воды, норовя все же сорваться. Некоторым это удается, и они плюхаются в воду под разочарованные вопли свидетелей.
Первые пляжники пробираются к воде, пробуют ее левой ногой и охотно визжат.
На топчанах разворачивают еду.

Начинается день.

© Александр Бирштейн

Жена беременна. Решили с ней на ужин приготовить рыбу, купили карпа. Дома достали его из пакета, а он еще живой, рот открывает. Жена его в ванную, выпустила в воду. Сидит, смотрит как плавает, уже и имя ему придумала — «Карл».Я приготовил панировку, пришел за рыбой, а жена в слезы. ЖАЛКО РЫБКУ! В итоге ночью, голодный, с ведром пошел два километра до озера и отпустил дурацкого карпа в реку. Надеюсь, у тебя все в порядке, Карл.

Маме 73. Она мне суёт груши и говорит извиняющимся тоном: — Они не очень красивые на вид, но очень вкусные! Ну и свои, без химии, ты любишь груши, бери.

Я беру. И ряженку беру. Потому что я люблю ряженку. А у неё в холодильнике «случайно есть одна баночка, ты только послезавтра уезжаешь, ещё пару раз поужинаешь».

Выхожу, сажусь в машину, еду.

Я опять куда-то еду. Мечусь по городам и весям. Меняю города и часовые пояса. Заезжаю к маме, когда получается. Уже после всех дел. После кофе с подружками и маникюра в салоне. Привожу чего-нибудь вкусного, быстро спрашиваю о делах, нетерпеливо выслушиваю — ну какие у них с папой дела-то? — иронизирую по поводу её напрасных и малозначимых с моей точки зрения тревог. И опять уезжаю — убегаю по своим делам.

Мама обязательно скажет мне, что я хожу раздетая, не кутаю горло, поэтому кашель и не проходит. Скажет, что я много работаю, и пора бы уже успокоиться. Согласится, что жизнь такая, сложная, и не страшно, если у меня не получается часто приезжать.

А мы живём в 40-ка километрах друг от друга. Я звоню ей регулярно и слушаю её неторопливые и подробные рассказы о базаре, о сестре, которой тяжело одной в селе, о том, что петрушка опять после дождя выросла и надо бы её срезать, и что помидоры закончились, даже зелёные, какая засуха была, и что кот Мурат потерял глаз, незнамо где лазил…

Мне неинтересно. И мне кажется, что в её жизни ничего важного не происходит. И я немного злюсь, когда она мне жалуется на свои болячки, а я её прошу-прошу пойти к врачу, а она отмахивается, а я же не доктор, ну откуда я знаю, какие лекарства надо пить, в конце концов?!

А мама мне вдруг жалобно так говорит: — Ну кому же я пожалуюсь, если не тебе…

И я застываю с телефонной трубкой в руке и понимаю, что я редкая сволочь. И что вот этот её звонкий и громкий голос в трубке, и все её слова и словечки, и наши извечные споры на тему, кто из нас прав, и выяснение отношений по поводу и без, и её нотации и мои поучения — всё это и есть наша жизнь. Та. которая здесь и сейчас…

Я срываюсь и еду к ней «незапланированно», она успевают пожарить мне рыбы, папа разрезает арбуз и хочет налить «молодого вина». Вина не могу, я за рулём. Он выпивает один, нахваливает. Мы смеёмся.

Я кутаюсь в мамину кофту, зябковато. Мама схватывается, бежит включать духовку, чтобы «немного нагреть кухню». И я опять — маленькая девочка, у которой всё-всё в полном порядке. И всё вкусно. И тепло. И нет никаких проблем…

Мама-мама, ты только живи долго, потому что я не знаю, как это, не слышать твой голос в телефонной трубке, потому что я не знаю, как это без твоей кухни, где ты меня кормишь ужином и стараешься, чтобы в доме было тепло…

© Zoya Kazanzhy

А потом я умерла

Было совсем не больно. Только очень громко кричала мама.
Зачем мам вообще пускают к взрослым умирающим детям?! Мамы должны быть дома, смотреть телевизор, пить свои дежурные таблетки и гладить кота по шерсти. Потому что у всех мам больные сердца. Особенно, когда речь идёт о проблемах в жизни их детей.
А у меня нет проблем. Потому что меня самой нет. Умерла. Слово из шести букв. Если бы я лепила это слово из пластилина, то оно у меня вышло бы непременно фиолетовым, гладеньким и маленьким. Холодное, слизкое и равнодушно-незначительное слово.

Умерших забывают быстро. Сначала избавляются от вещей, а потом от воспоминаний. Если хранить вещи и помнить улыбки, прикосновения, слова, то можно сойти с ума. И никогда не научиться жить в отсутствии другого.

Мне даже интересно понаблюдать, как они будут без меня.

Мама. У неё есть младшая дочь. Моя сестра. Мама сможет переключиться, забыться, продолжать нянчить внуков и ходить пить чай к своей соседке.

Сестра. Мы виделись не часто. Разница в 10 лет — это много, скажу я вам. Но родители её правильно родили. Пока дети ходят в школу, родители молодые. Мои родители долго были молодыми. А потом папа ушёл. В 50 лет. У него были тоскливые глаза и отсутствие инстинкта самосохранения. Может быть, мы даже с папой встретимся… А сестра у меня хорошая. Но мы с ней всегда жили на разных планетах.

Друзья. Напишут статусы в Фейсбуке. Сделают на меня тэг. Вроде я это прочитаю. Два дня поделятся воспоминаниями. Неистово переживая, что такой прекрасный человек, как я, никогда больше не зайдёт в Фейсбук и не соберёт три тысячи лайков и пятьсот перепостов какой-нибудь очередной ерунды.

Соседи. Их больше не будут беспокоить звуки громкого блюза из моей квартиры в 4 утра. Громко слушать блюз — это надо уметь.

Он. Наверное, напьётся. Второй раз в жизни. И будет плакать на кухне. Потом будет много работать. Пару раз, идя по улице, вздрогнет — ему покажется, что это я перехожу дорогу или сижу в кафе, напротив большого окна.

Меня, как пазл, можно вытащить из вашей жизни и ваша жизнь не изменится ни на йоту.

***
Я её присмотрел давно. У неё ещё в 5 классе все было с надрывом. Отсюда проблемы и невозможность пережить то, на что другие не обращают ни малейшего внимания.

И я её уже заранее жалел. А что я мог сделать ещё? Слухи о том, что я могу всё, иногда сильно преувеличены.

Она плакала так, как плачут дети — взахлёб, до икоты, до окончания слёз в слёзных железах. Одна ехала в пустом трамвае, идущим в депо.

Уткнулась лбом в трамвайное стекло. На конечной остановке вышла и ушла в ночь, не разбирая дороги. Парень на старой машине — это был я. Парень в неё влюбился, как только она села на заднее сиденье. Зарёванная и несчастная.

А потом всё закончилось. Один год — это и так много. За этот год она ни разу не плакала. Не было ни надобности, ни желания. Слёзы текут от бессилия и непонимания ситуации.

Иногда люди, которые вам случайно попадаются, нужны для передышки. Как пауза в кино. Ставишь на паузу — и идёшь пить чай.

У неё была интересная жизнь. Она её сама выстраивала так, как хотела. Улетела на полгода в Африку. Выучила норвежский язык. Поработала в Японии. Закончила курсы дайвинга. Прыгнула шесть раз с парашютом. Защитила кандидатскую диссертацию. Научилась готовить накатамалес. Ни разу не влюбилась.

А потом он позвонил в дверь. В паузе между её поездками и сумасшедшим темпом жизни. Он, конечно же, ошибся. Его приятель жил в другом подъезде. И, если честно, в другом доме. Ошибку можно списать на случайное совпадение. И я сделал вид, что так оно и было.

За три года у них могли быть дети. Но дети их не выбирали. Поэтому однажды она улетела кормить пингвинов на Галапагосские острова. А он остался. Он знал, что она никуда не улетала. Да какая разница? Когда бабочки внутри нас умирают, уже не важно, ты здесь или ты кормишь пингвинов на Галапагосских островах. Не важно, потому что это одно и то же самое.

А потом она умерла. Клиническая смерть — это когда человек ещё не решил, он остаётся или уходит. И я не знаю, что с этим делать. Я просто смотрю, как она вытягивается в струнку и лихорадочно решает, куда она хочет больше — к нам или обратно? И никак не может решить…

А я что? Я всего лишь уставший Бог. Мне надоело принимать решения за всех. Я постарел и хочу фиников. Сладких, из моего райского сада.

Можно хоть один раз меня не впутывать?!

***
Нет шансов. Никаких. Есть только 5 минут. Мне надо успеть.

Люди умирают, когда устают от себя. Кого-то, конечно, надо отпустить.

Но не её. Не её.

Я и не отпущу. Уже дрожат ресницы. Возвращайся. Бог занят — он ест финики. И мы ему страшно надоели своими страстями и смертями. У нас много дел. Например, надо кормить пингвинов на Галапагосских островах. Или постирать мою зелёную больничную форму, которая тебе никогда не нравилась. И нам, в конце концов, надо помириться! Я не хочу без тебя!

Чёрт! Я-таки напьюсь второй раз в жизни!

***
Интересно, а пингвины едят финики? Нестрогий Бог, кажется, понимает, о чём я думаю.

— Мне неохота возвращаться, Бог!

— А ты не уходи. Тогда и не придётся возвращаться.

И запер ворота на замок.

© Зоя Казанжи

ПАМЯТИ МАМЫ МОЕЙ

Суровые нитки уже были, как струны, натянуты между колышками, обозначая грядки под озимый чеснок. Уже несколько раз бабушка, мама моя, успела мне выговорить, что руки у меня растут не из того места… У меня самой - внуки,а бабушка царит на своём огороде и держит меня « на подхвате». Я и впрямь, огородом мало занимаюсь, обычно организовывая десант из детей и внуков для посадки и уборки картошки, да необъятных заготовок консервов на зиму. Вот цветник – моих рук дело.
Бабушка вдруг присела на скамеечку и как-то безразлично махнула рукой:
- Устала я что-то, сажай уж сама.
Может быть, кому-то смешно, но я-то знала, что, ни при каких обстоятельствах, никому не позволялось делать, святая - святых, подзимние посадки и посев. Сердце моё дрогнуло от недоброго предчувствия. И, когда начала я сажать зубчики чеснока, впервые не последовало ни единого укора за «нерадивость» мою. Видя, как отрешённым взглядом смотрела она на осенний, наполовину облетевший сад, на ещё яркие астры, чуть прихваченные первым ночным заморозком, на не убранные кочаны поздней капусты и, неуместно, ярко-зелёный сельдерей, я поняла, что скоро войдёт, в нашу жизнь нечто тревожное и зловещее.


Cкрытый текст -

10 случаев, когда одна фраза изменила чью-то жизнь навсегда

Каждый из нас носит в себе какой-то набор ориентиров, который делает нас теми, кто мы есть. И у каждого есть в памяти чьи-то слова, какие-то мысли, мудрости, притчи, которые прошли испытание временем. BoredPanda собрал примеры пользователей Reddit, которые оказались самыми пронзительными и впечатляющими.


Cкрытый текст -

Елочку обязательно надо поставить. Добрая история про маленькую елочку
Ёлку обязательно надо ставить на Новый год.

Кто-то настоящую покупает, кто-то ставит искусственную. Это неважно; главное, чтобы ёлка обязательно была. Ёлка — это неувядающая благость и намёк на вечную жизнь, так считали философы. Ёлка приносит в дом радость и счастье. Так что надо поставить елочку.

Так одна женщина думала. Все было очень непросто. Ее сынок болел. Он полулежал в постели и смотрел телевизор. Или книжки читал — он уже умел читать. Он рисовал елочку с игрушками, но ничего не просил. Он знал, что денег нет. Он с мамой жил в крошечной комнате, в общежитии. Они и этому были рады. Отец их бросил; выгнал, выжил из квартиры. Он пил и дрался. Вот они и ушли. А потом мальчик заболел сильно. И почти год болел вот.

Мама мальчика шла по улице и увидела, что продают елки. Тысячу рублей стоит ёлочка. Можно взять ободранную — за пятьсот. Но денег было так мало, что тогда не хватило бы на угощение. Пятьсот рублей мама сберегла. Лекарства ведь тоже кое-какие приходилось докупать. И платить кредит… Игрушек елочных тоже не было, так что и смысла нет ёлку покупать.

Но ёлочка нужна! Невозможно без елочки справить Новый год. И мама подошла к мужчине, который торговал елками; и робко попросила: а можно купить веточки? Вот валяются веточки от ёлок; она бы купила, если недорого. Мужчина даже удивился. Он топал ногами от холода и прятал лицо в воротник. Он замёрз и хотел побыстрее распродать елки. Их уже мало осталось!

Он стал сам собирать веточки попышнее; сказал, что пожалуйста! Даром берите! Мне не жалко! Мама мальчика очень обрадовалась и все же полезла в кошелёчек. Ей совестно было даром брать даже веточки.

А мужчина с белыми от инея бровями веточки ей дал, как красивый букет. И поздравил с наступающим. Она вдруг расплакалась; сама не ожидала. И сказала, что это от нервов. Ребёнок болеет, вот и нервы… Простите, ради Бога!

Мужчина стал ее спрашивать обо всем, она зачем-то стала рассказывать. Так бывает со случайным попутчиком в поезде, знаете? В это время три елки купили — очень быстро. Осталась одна, маленькая. Последняя.

Вот эту елочку Сергей на своей «Газели» и увёз Андрюше, мальчику, который болел. И маму подвёз заодно — быстро и удобно! Потом ещё раз поздравил с наступающим, попрощался, ушёл, а через час снова пришёл с игрушками! С шарами и мишурой! И с мандаринами. Заодно и колбасы взял. И шоколадку большую!

И они все вместе нарядили ёлку. Маловато игрушек, но не беда. Ведь главное — вечнозелёная ёлка, символ неувядаемой благости. И радость мальчика, который встал с постельки и тоже наряжал ёлку. И с аппетитом ел колбасу, кстати.

Вот так познакомились мама мальчика и продавец ёлок. Который временно елки продавал; он просто искал работу. И нашёл! Стал отлично зарабатывать. И вскоре они переехали в уютную маленькую квартиру. В которой на этот Новый год поставят большую ёлку! Правда, искусственную. Они ее купили задорого, но просто вот не хотят никому зла. Даже дереву. Пусть живет в лесу вечнозеленая ёлка! А дома стоит своя, вся в разноцветных лампочках, фонариках и сверкающей мишуре…

© Анна Кирьянова

Ни убавить, ни прибавить

Сын как-то спросил своего отца: «Как вы жили раньше без доступа к технологиям:
без интернета,
без компьютеров,
без телевизоров,
без кондиционеров,
без мобильных телефонов?»
Отец ответил:

Cкрытый текст -

Пронзительная история о том, как старый пес спас в человеке — человека.

Больно! Как же больно… Невозможно дышать… Молодой мужчина шатаясь добрел до лавочки в сквере и присел, пытаясь отдышаться и унять боль, которая каленым стержнем пронизывала все тело. Но она не отступала, вгрызаясь в каждую клетку. Мужчина попытался сделать глубокий вдох, но боль нанесла еще один удар и тело обмякло… Он уже не увидел людей, столпившихся вокруг, не услышал звуков сирены Скорой и голосов врачей, спешащих на помощь.

Свет… Откуда он? Такой мягкий и теплый. Где я? Боли нет. Да и тело такое невесомое. Мужчина пытался оглянуться, но вокруг клубился легкий туман. А потом он увидел собаку… Большая овчарка шла к нему, неслышно ступая мягкими лапами. И мужчина узнал его! Это был Грей.

— Здравствуй, Хозяин.

— Грей? Ты? Но…как ты меня нашел? И почему ты разговариваешь со мной? Я сплю?

— Здесь все могут разговаривать и понимать друг друга. Нет, Хозяин, ты не спишь. Ты умираешь. А я умер уже давно. Там, на той дороге, где ты выбросил меня из машины.

И мужчина вспомнил то, что старательно пытался забыть все эти годы. То страшное и черное, что душило по ночам. Предательство!

— Вижу, что не забыл… Помнишь, как разозлился на меня, старика? Как трясясь от бешенства запихнул в машину и повез за город? Как оставил меня на дороге и уехал, не оглянувшись? Помнишь… А я ведь не виноват, что постарел и стал раздражать тебя.

Пес тяжело вздохнул и лег.

— Грей, я был уверен, что тебя подберут и ты найдёшь новый дом!

— Не ври самому себе, Хозяин! Так ты успокаивал себя, оправдывая то, что сделал. А я… Я долго бежал за машиной, но не догнал тебя и потерял след. Старый нос и больные лапы подвели меня. Тогда я побрел на прежнее место и стал ждать, когда ты вернешься за мной. Я верил, что ты обязательно вернешься за своим Греем. Я верил тебе и любил так, как могут любить только собаки!

И очень волновался, как ты там один, без меня! Некому принести тебе тапки, разбудить утром, лизнув языком, помолчать с тобой, когда грустно. Но ты все не возвращался. Каждый день я метался вдоль дороги, боясь, что ты не увидишь меня! А потом меня сбила машина… Я не сразу умер там, на обочине. Знаешь, что я хотел больше всего в тот миг, когда жизнь уходила из меня?

Увидеть тебя, услышать твой голос и умереть, положив голову тебе на колени. Но последний мой вздох услышала только холодная лужа.

А знаешь, нас ведь тут много таких: выброшенных за ненадобностью, замёрзших на пустых дачах, заморенных голодом, убитых ради забавы… Вы, люди, часто бываете жестоки. И не хотите думать, что за все придется платить!

Мужчина опустился на колени перед собакой. Тело опять пронзила боль. Но это была боль от осознания содеянного ужаса своего поступка. Колючие слезы резали глаза и не приносили облегчения.

— Прости меня, пес! Прости! Собаки могут любить и прощать! Прости, хоть я этого и не заслуживаю!

Старый пес кряхтя подошел к человеку. Хозяину, которого любил всегда.

— Я простил тебе мою смерть. А вот тебе еще рано умирать. Плачь! Твои слезы – твое искупление. Я попрошу за тебя. Теплый язык коснулся щеки, большая лапа накрыла руку мужчины.

— Прощай…

В реанимационном отделении врачи бились за жизнь молодого мужчины. Обширный инфаркт. Но все усилия были напрасны. В 18:30 зафиксировано время смерти. Сердце остановилось. Конец…

Тишину реанимации разорвал крик медсестры: «Слеза! На щеке слеза! Он плачет!»

— Адреналин в сердце!..

— Дефибриллятор!…

— Разряд!…

— Еще разряд!

Ровная линия на экране монитора дрогнула и выгнулась слабой, но такой жизнеутверждающей дугой…

Месяц спустя молодой мужчина стоял на пороге клиники. Он жив, и даже осенний дождь не может испортить счастье возвращения. Его спасение врачи называли не иначе, как чудом! Выйдя за ворота больницы, мужчина неспешно направился в сторону дома. Он шел, погруженный в свои мысли, когда под ноги ему выкатился грязный и мокрый клубок, оказавшийся щенком.

— Привет, малыш! Ты чей?

Весь внешний вид щенка говорил о том, что он ничей и отчаянно нуждается в помощи. Мужчина поднял малыша с земли, сунул за пазуху и заботливо поправил торчащее ухо.

— Пойдем домой,… Грей!

Старый пёс, окружённый легким белым туманом, положил голову на лапы, устало вздохнул и прикрыл глаза. Он спас в человеке Человека!

ТРУБА

Сначала Саша Шнейдерман трубу ненавидел. Каждый день, в любую погоду, он брёл с футляром в руках в Дом Культуры имени товарища Орджоникидзе, дудеть на трубе. Слово «дудеть» Саша тоже не любил, но именно так называл процесс игры на трубе его дедушка Зиновий Абрамович.
-Ты, Саша, дуди. Ты, шейгец, даже не представляешь, что такое труба! С трубой ты всегда заработаешь немножко на хлеб, немножко на масло, а если вдруг я помру, то и трефную икру.
Потом Зиновий Абрамович делал паузу и продолжал:
-Я что-то не понимаю, этому маленькому шлемазлу даже не интересно, почему он заработает на икру, когда я умру!
-Мне интересно, дедушка. Только не умирай, пожалуйста- отвечал Саша.
-Интересно ему! -фыркал дедушка. Но было видно, что он доволен беспокойством внука за его жизнь:
-Когда я умру, деточка, все деньги на моей сберкнижке достанутся тебе! И чтоб ты был мне здоров!
Саша кивал, ему очень хотелось узнать, сколько же денег у дедушки на сберкнижке, но он не спрашивал, боясь, что дедушка может подумать, что Саша очень спешит с дедушкиной кончиной.
-Мой покойный брат Соломон, в честь которого тебя назвали Сашей тоже играл на трубе.
-Но дедушка, почему в честь него? Он ж Соломон, а я Саша…
-Потому! Прекрати делать мне нервы! Не задавай глупых вопросов. В этой стране Сашам живется немножко лучше, чем Соломонам. Это я тебе говорю, как Зиновий. С отчеством мне повезло меньше, поэтому я так и не стал директором склада, а только заместителем. И не перебивай меня, я тебя умоляю! Так вот, мой брат Соломон играл на трубе. И ты спроси меня, как он жил? Нет, деточка, ты спроси меня, как он жил, я тебе говорю!
-Как он жил, дедушка?
-Хорошо! Он жил так хорошо, что я тебя умоляю как! Он играл на танцах в горсаду каждые выходные и имел тридцать рублей. А еще он играл на свадьбах, тоже по выходным. И в конце концов, играл на похоронах, вне зависимости от дня недели! Он играл Шопена столько раз, сколько сам себя не играл сам Шопен! И у него был не дом, а полная чаша. Румынская стенка, а в ней хрусталь! Его сын Моня поступил в зубное и стал зубным. Его дочь Беллочка вышла замуж за сына секретаря парткома и стала Петровой. Это, конечно, не то, чтобы хотел мой брат Соломон, но ради секретаря парткома, можно было стать немножко не Шнейдерманом.
-Как это стать не Шнейдерманом?- спрашивал Саша.
-Ой, вэй… Не важно. Всё! Иди дуди! Я читаю газету, не мешай. Хотя стой! Дуди, Саша, еще и для души! Для души дуди! Душа это важно!
И Саша дудел.
Со временем он научился играть на трубе довольно неплохо, и пошел по стопам дедушкиного брата Соломона, в честь которого странным образом был назван Сашей.
По выходным он играл в горсаду на танцах, он играл на свадьбах тоже по выходным, и он играл на похоронах вне зависимости от дня недели.
Дедушка Зиновий Абрамович был очень доволен.
Когда Саша закончил школу, он поступил на первый курс музыкального училища, а потом пошел в армию.
В армии, в одной из частей где-то недалеко от древнего русского города Владимир, оркестра не было.
Дедушка писал письма Саше с неизменным вопросом, дудит ли он в трубу. Саша неизменно отвечал, что да, дудит, хотя и трубы-то тут никакой не было. Вместо трубы Саша ходил в караулы, охраняя какие-то никому не нужные склады, и долгими зимними ночами напевал про себя Шуберта, Чайковского и даже Шопена.
-Здравствуйте, товарищи, бойцы, бля!- хрипло сказал подполковник Петрушкин.
-Здравия желаем, товарищ полковник!- хором проорал строй.
Петрушкину нравилось, когда его приветствовали званием полковника, о котором он давно мечтал.
-Мне тут это…- умиротворенно прохрипел Петрушкин- Музыканты это… есть тут, бля?
Строй безмолвствовал.
-Что, бля, нет музыкантов, бля?- насупился подполковник.
-Я!- раздалось из строя.
-Головка от хуя!- автоматически отозвался комбат- То есть кто я? Выйти из строя, бля!
-Рядовой Шнейдерман!- Саша вышел сделал шаг вперед.
-Шнейдерман? Хм… И что, эти… как их. ноты знаешь?
-Так точно!
-Этого в мой уазик, бля!- скомандовал Петрушкин начальнику штаба.
Так Саша стал репетитором дочки подполковника Петрушкина, Наташеньки, девочки шестнадцати лет. А других репетиторов в военном городке не было.
Ученица Наташенька была не очень. Вернее вообще все было плохо. Музыкальный слух у нее напрочь отсутствовал, зато присутствовало милое личико и высокая грудь.
-Ну, как там… это?- Заглядывал подполковник в комнату- Учишь?
-Так точно, учу- говорил Саша и тыкал пальцем в нотный стан, пытаясь втолковать командирской дочке чем отличается написание ноты ре от ноты до. Наташенька хихикала и кокетливо крутила на пальчик локон.
— Ну, учи, учи- отвечал подполковник и закрывал дверь.
А зря.
Одним словом, произошло то, что и должно было произойти.
-Ну, ты, бля… и это… пиздец, какой бесстрашный, Шнейдерман! — сказал подполковник, стоящему перед ним Сашей, которому было на самом деле очень страшно- Ты, бля… как это так, сука? Тебе что, бля, сказали? Ноты учить, бля! А ты чего, бля?! А?! Скажи спасибо дочке моей… я бы тебя, сволочь, сгноил бы на хуй. Но любит она тебя! Плачет, бля! Говорит, с крыши спрыгнет, бля! У, гнида!
До дембеля оставался месяц.
После демобилизации сыграли свадьбу. Наташенька была красива и свежа, а Саша сыграл для нее и гостей что-то из Гайдна. Все аплодировали, даже тесть.
А потом все пошло кувырком. Распался Советский Союз, а подполковник Петрушкин, так и не став полковником, стал торговать ставшим не нужным государству, военным имуществом, потом занялся лесом, бензином, еще чем-то, и в конце концов, накопив на обеспеченную старость нескольких поколений после себя, передал дела зятю Саше.
Дедушка Зиновий Абрамович умер.
А Саша Шнедерман частенько отпускает водителя, садится за руль большого черного автомобиля и едет на дачу. Там в полном одиночестве, он достает из шкафа старый футляр и дудит в трубу, как и учил его когда-то дедушка.
Он дудит не для того, чтобы у него был хлеб, масло и даже трефная икра, это у него давно есть. Он дудит для души. Но никак не может понять, где она у него находится…

© Александр Гутин

Для тех, у кого много проблем

— Здрасьте-здрасьте, проходите на кухню. Я сейчас. Только ногти досушу…

— Ногти? Какие ногти? — опешила психолог.

Она работает в хосписе. В детском хосписе. Она работает со взрослыми, у которых умирают дети. Это не работа, а наказание. Постоянный контакт со смертельным отчаянием.

Ее клиенты не красят ногти. Не одевают яркое. Не смеются. Не улыбаются. Не празднуют праздники. Не ходят в кино.

Они носят черные платки. Смотрят в одну точку. Отвечают невпопад. Подолгу не открывают дверь.

Они живут в ожидании черного дня и делают черным каждый день ожидания.

Психолог нужен для того, чтобы прогнать из головы таких родителей мысли о смерти. О своей смерти. Потому что когда уйдет ребенок, зачем жить?

Психолог должен объяснить зачем. Помочь придумать новое «зачем». И поселить это новое «зачем» в голову мам и пап, давно и привычно живущих на грани отчаяния.

— Какие ногти? — переспросила психолог. — Вы мама Анечки? Вы Снежанна?

— Я мама, мама. Вот эти ногти, — засмеялась Снеж. Показала красивый маникюр с блестящими, как леденцы пальчиками.


Cкрытый текст -

Одной женщине достался дорогой котёнок...

...почти задаром. Собственно, ничего прекрасного в этом не было. Просто мама котёнка умерла при родах, он родился хилым. Но как-то выжил, а предприимчивая хозяйка сбагрила погибающего малыша наивной женщине. У котёнка ещё даже глазки не открылись.
Женщина даже не поняла, что ее использовали. Она моментально привязалась к котёнку и стала его из шприца кормить. И выкормила красавца-кота, который был очень к ней привязан. Чрезвычайно сильно. Вообще от неё не отходил.
Года через три этой женщине удалось на десять дней поехать на море. Первый раз в жизни так случилось! Она отвезла котика к сестре и поехала. Попрощалась с сестрой и котом, пообещала скоро вернуться и поехала к морю.
Она звонила сестре; тогда телефоны-автоматы были; мобильники имели только богачи. А сестра через три дня, помявшись, сказала, что кот совсем перестал кушать и воду пить. Лежит и не встаёт. Вызывали ветеринара, но он ничего не нашёл опасного для жизни. А на просвечивание и на анализы банально нет денег. Может, коту полегчает ещё!
А потом кот перестал дышать; сестра и зеркальце подносила к мордочке — нет дыхания. Кот умер. Его надо хоронить…
Хозяйка в это время штурмовала кассы и все же купила билет; удалось уехать с юга домой. Плевать на море, на солнце, на отдых; такое несчастье случилось… Это трудно другим обьяснить, но кто привязан к питомцу, тот поймёт сердцем…
Она приехала, схватила кота, которого почему-то так и не похоронили, хотя он был как мертвый. И стала кричать ему в ухо его имя. Изо всех сил кричать. Ушко слегка дернулось! Кот был ещё жив!
И кот выжил. Пришёл в себя понемногу. Сначала еле ходил и сильно шатался, но не отходил от хозяйки ни на шаг…
«Он подумал, что он больше не нужен!», — так женщина рассказала, — «Он подумал, что я его бросила и не вернусь!». Кот 22 года ещё прожил. Они расставались изредка с хозяйкой — ненадолго, на чуть-чуть. Он тосковал, грустил, не ел, но больше такого не было — когда он чуть не умер. Он знал, что его любят и что его не бросили. Если не бросили, если любят — можно вынести разлуку. Это тяжело, но можно. Потому что ты нужен и за тобой приедут обязательно. Скоро приедут. Надо просто подождать…
Так и у людей бывает; точно так же. Только брошенный человек ходит в садик или в школу. Или на работу. Он же не кот, у него есть дела и обязанности. Ест и пьёт брошенный человек. Через силу, но ест и пьёт. И даже разговаривает с другими — он же не кот, он умеет разговаривать…
Но если поднести к его губам зеркальце, оно не затуманится. Не запотеет от дыхания.
Дыхания нет.

© Анна Кирьянова