|
 Бремя белого человека Бабука Модель «Возвращение». Нержавеющая сталь. Цвет серебристый, с синеватым отливом. Поверхность не блестит, а как бы светится изнутри. Углы закрыты накладками с орнаментом. Крепления ручек – по шесть на длинных сторонах и по два на коротких – такой же формы как накладки, только меньше. На самих ручках – напыление, чтобы не скользила ладонь. Верхняя и нижняя крышки открываются отдельно. Такое устройство называется «полудиван». В обеих крышках – замки. Ключи к замкам – большие, нарочито старомодные. Похожими ключами в сказках открываются волшебные ларцы. Вес двести тридцать фунтов. Цена по прайслисту четыре тысячи пятьсот долларов. При покупке пакета услуг «Освобожденный дух» – скидка шестьдесят процентов. Пакет включает костюм, грим и бальзамирование. Восстановление лица пришлось заказывать отдельно. Алтынов боялся, что на опознании ему станет плохо. Плохо ему не стало. Он растерялся: что тут опознавать? Правая половина головы – от подбородка и выше – отсутствовала вовсе. Левая лишилась глаза и верхней губы. Более-менее целыми остались щека, ухо и участок скальпа с русыми волнистыми волосами. Впрочем, было удивительно, что осталось и это. «Да, узнаю. Это Константин Шумаков», – ответил Алтынов полицейскому. «Да, уверен... Нет, не родственник... Не то, чтобы друг... Знакомый...» 2 – Вам нужно будет представить свидетельство о смерти, – вице-консул Колесов смотрел мимо посетителя на стопку бумаг. – Вот, пожалуйста, – Алтынов протянул пластиковую папку. Папка повисла в воздухе. – Не перебивайте меня, молодой человек. Слушайте внимательно, а лучше записывайте. Свидетельство о смерти, переведенное сертифицированным переводчиком и заверенное апостилем. – Чем заверенное? – не понял Алтынов. – И где я на ферме в Индиане найду сертифицированного переводчика? – Санитарный сертификат, подтверждающий отсутствие у умершего инфекционных заболеваний, заверенный апостилем. Справку об отсутствии в гробу посторонних вложений. Справку, подтверждающее согласие властей по месту смерти на вывоз тела в Россию... – Заверенную апостилем и переведенную сертифицированным переводчиком? – Разумеется. Справку от местных властей по месту предстоящего захоронения. Заявление от лица, присутствовавшего при смерти. Паспорт умершего. Гроб надо будет привезти в Вашингтон. Я должен буду его лично осмотреть и опечатать. Только в этом случае я смогу выдать справку. – Еще одну? – Да, самую главную. Для предъявления таможенным властям... Чем занимался умерший в Америке? – Учился, – Алтынов назвал университет. – Не знаю такого. – Это частный университет. Баптистcкий. Колесов поморщился. – Баптистский, говоришь? Охмуряют баптисты нашего брата. А наш-то брат и рад охмуриться. Ну, или сделать вид. Глядишь, богатый дядя и за учебу заплатит, и статус беженца оформить поможет, как особо несчастному и угнетаемому. Так что ли? Алтынов не нашел, что ответить. Вице-консул невзлюбил его с самого начала. Интересно, стал бы дипломат к нему более благосклонен, если бы узнал,что Алтынов уже три года живет в в городке с населением в восемь тысяч человек, окруженном со всех сторон, как остров, кукурузными полями? Что его соседи по общежитию, жизнерадостные, спортивные парни, вместо того, чтобы устраивать вечеринки и трахать девчонок, поют песни про Иисуса Христа и разыгрывают пантомимы на библейские сюжеты. Что приближение к женскому общежитию ближе, чем на 30 футов наказывается отчислением. Что сам Алтынов шесть часов в день чистит сковородки и режет овощи на кухне студенческого кафетерия под чутким руководством старого мексиканца Хорхе Эрнандеса. Хорхе, в общем, мужик неплохой. Когда сеньора Эрнандес два месяца назад обнаружила коллекцию порнографических дисков и кассет, собранную мужем за многие годы, и выбросила ее на помойку, Хорхе тайком подобрал все пять картонных коробок и отдал Алтынову. При этом старый повар сказал, с дрожью в голосе, что доверяет Алтынову самое дорогое. Смягчилось ли бы сердце вице-консула, если бы он представил, как Алтынов объезжает на очень, очень винтажном «Форде» магазины и ломбарды в близлежащих не слишком населенных пунктах, пытаясь продать обрушившиеся на него сокровища – совокупно или по частям – людям, для которых одинаково дороги пуританская мораль и огнестрельное оружие, до штурмовых винтовок включительно? Алтынов дважды спасался бегством, ему пришлось бросить одну коробку ради сохранения шкуры, и он был счастлив, когда индус из «Севен-Илевен» согласился взять все оптом за сорок долларов. Впрочем, вице-консул Колесов обо всем этом знать не мог. Через три дня в здании вашингтонского похоронного дома Алтынов передал Колесову пакет документов. Дипломат листал страницу за страницей. – Возраст двадцать два года... Место смерти – округ Бентон, штат Индиана. Место погребения..., – Колесов прочитал название города. – Это где-то за Уралом? Алтынов кивнул. – Причина смерти – несчастный случай... Что там случилось-то? Посольский чиновник не был полностью лишен любопытства, и это обрадовало Алтынова. – Да дикая история. Костя был помолвлен с однокурсницей. Свадьба в августе должна была быть. На выходные они ездили к родителям невесты.А Стивен, будущий тесть, недавно купил землю. На ней оказался участок старой железной дороги. Стивен с Костей эту дорогу разбирали, чтобы кукурузу посадить можно было. Почти всю разобрали. Остался мост через овраг... И... Ну, в общем, мост этот упал... На Костю... – А Стивен? – Его отбросило, несколько переломов, но живой... А Костю убило на месте. – Ясно... Ты-то сам как в эту историю ввязался? – Так получилось. Родственники с трупом безголовым остались, и что делать не знают. Позвонили в университет. Там вспомнили, что у них еще один русский учится. Нашли меня – и к президенту, то есть к ректору по-нашему. Я сначала думал, из-за пива – я иногда в общежитие проносил, а это запрещено. А президент мне с порога: «Погиб Константин Шумаков. Нужно связаться с его семьей и решить, что делать с телом. Поможешь?». Ну, поехал я на ту ферму. Там полный абзац. Костя в морге. Стивен в реанимации. Невеста то в истерике, то в обмороке. А остальные сидят и дрожат, что их засудят, отнимут ферму и по миру пустят. – Угробили бы американца, так и было бы. К гадалке не ходи. – Само собой. Ну, дали мне его вещи... Я нашел телефон родителей. Звоню. Мать трубку снимает. Представляете разговор? – Не буду и пытаться. – И правильно... Мать Кости, когда снова говорить смогла, сказала: «Хоронить будем только дома. Везите сюда моего сыночка». Вот я и везу... – Так ты ему кто? – Никто. – А зачем тебе это надо? Алтынов молчал. – Ладно, – сказал Колесов. – Вот справка для таможни. Бог даст, все будет нормально. – Как это «бог даст»? – не понял Алтынов. – Что, проблемы могут быть? – Конечно, могут. – Почему? Документы же в порядке. Колесов улыбнулся. Впервые за все время. Весело. – Ты, парень, давненько дома-то не был, а? – Три года... – Оно и видно. И ведь не вернешься. Закончишь свою баптистскую шаражку и останешься здесь. А вот мне через полгода домой... Лицо Колесова приняло подобающее похоронному дому скорбное выражение. 3 Алтынов впервые в жизни летел бизнес-классом: в простой душе Стивена Роудса чувство вины одолело крестьянскую скупость. В соседнем кресле расположился холеный мужчина с очень тонкими, как две туго натянутые фиолетовые нитки, губами. Садясь на свое место, Алтынов поздоровался с ним. Тот посмотрел сквозь Алтынова поверх «Уоллстрит Джорнал» и не ответил. «Мудак», – решил Алтынов. Стюардесса предложила напитки. Мужчина потребовал скотч. После набора высоты, повторив заказ, холеный вдруг заметил Алтынова. – Вы летите в Москву? «В Катманду», – хотел сказать Алтынов, но передумал и кивнул. – А вы в Россию в отпуск или по работе? Следующие полтора часа Джастин – так звали соседа – отринув былое высокомерие, посвятил теме неисчерпаемой и любимой: самому себе. Он был сотрудником крупной компании и работал в Москве четвертый год. – Вам нравится? – спросил Алтынов. – Ну, как сказать. Москва – парадоксальное место. Во всем. С одной стороны – на редкость уродливый город – холод, грязь, нелепая архитектура. Трудно поверить, что в таком месте могут крутиться большие деньги. Однако они там крутятся. И крутят ими люди-парадоксы. – Почему парадоксы? – Вроде, выглядят как мы. Разговаривают как мы. Образованы не хуже, чем мы. Одеваются как мы, только в десять раз дороже. И при всем этом – абсолютные дикари. Папуасы в бусах. С русским деловым партнером можно иметь дело только, если он боится тебя или того, с кем ты связан. В остальных случаях самый бессовестный обман не только возможен – он неизбежен. Основа всех отношений – страх. Страх заменяет им честность. И честь. – Я, кстати, русский, – сообщил Алтынов. Он ожидал, что Джастин смутится. Тот и ухом не повел. – Неужели? Ну, из любого правила есть исключения. – Зачем же вы работаете в таком жутком месте? Почему не вернетесь? – Я похож на дурака? Компенсационный пакет – как для зоны военных действий, а риска почти никакого. На суточные можно жить как король. Зарплата и бонусы идут на счет в Штатах. Плюс квартира в центре, шофер, кухарка, нянька детям – все оплачивает компания. Чтобы не так тяжело было нести бремя белого человека. Джастин засмеялся. Нитки губ обвисли мокрой петлей. – Ну, и еще, конечно, девушки... Вот вам еще один парадокс. Трудно поверить, что в России женщины и мужчины на самом деле одной национальности. Да что там, трудно поверить что они вообще одной расы. Поразительно, насколько неравномеро там распределена красота. Вроде, обстоятельства жизни одинаковые, а результат – совсем разный. С одной стороны – опухший злобный сброд с гнилыми зубами, а с другой...Да что мне вам объяснять? Вы сами знаете. Алтынов собрался было ответить, но кресло соседа вдруг зажужжало, опускаясь и вытягиваясь вперед. На лице Джастина появилась черная атласная маска, а тело до подбородка скрылось под одеялом. Через несколько секунд он захрапел. «Зорро, блин», – думал Алтынов, глядя на соседа,– «и ни тебе «извините, ни спокойной ночи». Вот нервы у человека. Ему бы в морге работать». Алтынов долго ворочался, пытаясь уснуть. Потом достал из подлокотника экран и посмотрел три фильма подряд. В начале четвертого фильма включился свет, и стюардесса объявила, что через час будет посадка. Алтынов смотрел в иллюминатор на темную зелень, казавшуюся еще гуще под серым небом, на изгибы рек, на дороги, переезды, дачные домики, водокачки –и ждал, что его охватит волнение, радость узнавания, которую он чувствовал в детстве каждый раз после смены в пионерлагере, когда автобус въезжал в город и он снова видел улицы и площади – одновременно привычные и новые. Но волнение не приходило. Внизу вырастали, приближаясь, просто деревья, дороги и дома. 4 В зале таможенного контроля, в который провели Алтынова, стоял огромный, как танк, рентгеновский аппарат. Тут же за канцелярским, еще советских времен столом сидел мужчина в зеленой фуражке и кителе с погонами прапорщика. Двое солдат, судя по прическе и упитанности, безусловно срочной службы, ввезли в зал тележку. Один тянул за подобие дышла, второй толкал сзади. «Видишь, Костик, какие тебе почести: и лафет, и почетный караул. Как члену Политбюро», – подумал Алтынов. Он подошел к прапорщику, поздоровался и протянул бумаги. – Так, что за груз? – спросил прапорщик, глядя на гроб. – Гроб, – ответил Алтынов. Элегантное изделие озаряло мрак бетонный пещеры, как в сказке Пушкина. – Гроб... А с чем гроб? – С телом. – Тело мертвое? – Безусловно. Вот, пожалуйста, тут в документах все написано. Гроб осмотрен и опечатан представителем посольства. Видите? – Алтынов показал на главную справку. – Уфф, душно сегодня, – прапорщик снял фуражку. Он был кудрявый, как херувим. – Ну, бумажки бумажками, а процедура процедурой. Досматривать будем? – херувим вытер розовый лоб и посмотрел на Алтынова. – Или как? Алтынов молчал. – Будем досматривать или как? – повторил херувим. Алтынов сунул руку в карман куртки, достал кошелек, потом пробормотал «нет, не в этом» и извлек из другого кармана ключ. – Досматривайте, если вам нужно. Розовое лицо херувима стало бордовым, как свекла. Он шумно задышал, схватил ключ и бросил его одному из солдат: – Сретенюк, открывай! Алтынов отвернулся. Солдатик, понукаемый матюками командира, долго возился с замками. Потом раздался щелчок – негромкий и упругий. Алтынов ждал, что помещение наполнится смрадом, от которого таможенники, как в кино, начнут зажимать носы, неудержимо блевать и падать в обморок. Но запах, хотя и довольно резкий, был скорее медицинским и тошноты не вызывал. Алтынову вспомнилось слово «формалин» – наверно, из книги. Когда-то он любил читать. «Руку ему подними... Теперь на бок... – Слышал Алтынов, разглядывая трещины в полу. – «На бок, бля!..Переверни... Расстегни пиджак... Теперь брюки... Под матрасом посмотри.. Да держи жмура-то, выпадет...» – Все? – спросил Алтынов, когда, выполнив задачу, прапорщик-херувим вернулся к столу. – А ты не спеши. Надо еще рентгеном просветить. – Зачем? Вы же все обыскали. Глаза таможенника исчезли в пунцовых щеках. – А вдруг ты в стенках наркотики везешь? Или взрывчатку? А, чё молчишь? Давай, станови на транспортер. Два дистрофика взгромоздили гроб на широкую ленту, торчавшую, как черный шершавый язык из пасти монстра. Херувим нажал кнопку, и сияющий ящик скрылся в урчащем чреве. Но уже через пару секунд урчание сменил скрежет. На другом конце агрегата лента продолжала выходить, но гроба не было. – Вот, бл@, техника у нас! – в голосе херувима не было удивления. Скорее гордость. – Перекосоебило ящик твой. Лезь внутрь и поправляй. Алтынов не двигался. – Чего стоишь? Лезь в машину! Настроение таможенника улучшалось на глазах. – Я его туда не ставил, – сказал Алтынов. Ангельски розовый лик снова стал свекольным. Его обладатель выругался себе под нос и крикнул: – Сретенюк, в аппарат! В зале прибытия Алтынова обступили таксисты. Выбрав в пестрой толпе человека, внушавшего наименьшее недоверие, Алтынов отвел его в сторону: – Я гроб везу. С другом. Нужен автобус – до Ярославского вокзала довезти и помочь там с загрузкой. Выручишь, друг? Открытый взгляд. Хлопок по плечу. Суровая мужская солидарность. – Базара нет, братан. Найдем. Штука зелени. 5 Кроме гроба Алтынов вез в далекий уральский город деньги. Поэтому он купил билет в СВ. Вместе с ним в купе ехал мужик лет сорока с небольшим, лысый и очень подвижный. Его звали Мишей. Еще до отправления поезда Миша принялся шутить, рассказывать анекдоты и хохотать. Потом он достал бутылку коньяка, налил полстакана себе и предложил Алтынову. Алтынов, поблагодарив, отказался. Миша в два глотка выпил бурую жидкость и выскочил из купе. Ложась спать, Алтынов слышал Мишин смех– то в коридоре, то за стенкой, вперемешку с женским хихиканьем. Среди ночи зажегся свет. – Спишь? – Уже нет. – Давай выпьем? – Давай. Ноги Мишу слушались неважно, но рука оставалась твердой. – Да разольется влага чревоугодная по периферии телесной. Аминь! – басом пропел Миша и засмеялся. – А ты че, парень, такой смурной? Коньяк был совсем не противным. Алтынов чувствовал теплоту и легкость, и ему вдруг захотелось рассказать попутчику про импортный гроб в багажном вагоне, про Костика Шумакова, про бесконечные кукурузные поля, про престарелого эротомана Хорхе Эрнандеса и еще много про что. Но, взглянув в сияющее лицо соседа, Алтынов сказал: – Да так, устал просто. – Устаал, бля,– передразнил Миша. – Тебе лет-то сколько? Годов двадцать пять – двадцать шесть? – Двадцать семь, – ответил Алтынов и сам ужаснулся этой цифре. – Ну и хрен ли ты устал? Тебе вино пить да баб драть надо, чтоб шум стоял. А ты устааал! – Я исправлюсь, – пообещал Алтынов. – То-то. А я вот тут только что одного бабца завалил, врачиха, с курсов усовершенствования едет... Миша рассказывал долго и подробно, еще дважды подливая себе коньяк. Алтынов слушал, по мере развития сюжета чувствуя возбуждение, зависть, отвращение и скуку. Наконец, утомленный повествованием и предшествующими событиями, Миша повалился на полку и уснул. В половине шестого утра поезд остановился в родном городе Алтынова. Было уже светло. Алтынов смотрел на зеленое здание вокзала, на площадь с четырьмя девятиэтажными домами. В детстве, ему, жившему на окраине, эти дома казались небоскребами и вообще вершиной цивилизации. Глядя в окно, Алтынов думал, что если сейчас выскочить из вагона, то меньше чем через час ходьбы он будет у родителей дома, раскаявшийся блудный сын. Что всего в двух кварталах от вокзала живет Аня, самая красивая девушка на свете. Хотя нет, Аня давно и удачно замужем и живет в большом доме с прислугой. И это справедливо. Потому что красота, как сказал поэт, превыше дарований. 6 На станции назначения Алтынова встречали несколько человек – молчаливых и одинаковых. Среди них, как селекционная груша в россыпи картошки, выделялся детина. По его животу, обтянутому теннисной рубашкой интенсивно желтого цвета, скакал синий всадник с клюшкой. На ногах были светлые шорты с множеством карманов и сандалии. В таком наряде он напоминал перекормленного карапуза с неожиданно матерым лицом. Алтынов про себя окрестил детину Карлсоном. На самого деле его звали Валерой. Он был двоюродным братом покойника. Валера долго разглядывал гроб, трогал его, водил пальцем по поверхности и бряцал блестящими ручками. – Фирма, бля... Алтынов передал скорбный груз, деньги и попытался улизнуть, сказав, что до похорон будет жить в гостинице. Валера не дал ему договорить: – Ко мне поедешь, – Карлсон подтолкнул Алтынова к выходу с платформы и крикнул своей молчаливой свите: – А ну, пацаны, взяли... Да поосторожнее, жеребена мать! Братана не уроните. Вечером в трехэтажном доме Валеры Карлсона собрались человек тридцать. С родителями Костика Алтынов успел поздороваться лишь мельком, и запомнил только, что это были еще не старые люди и что их лица показались ему знакомыми. Такие лица когда-то были повсюду – в телевизоре, на любой доске почета, просто на улице или в гостях. А потом они вдруг исчезли. Совсем. Их сменили совершенно другие лица. Родители сидели в углу, очень тихо. За гостями их не было видно. Во главе стола разместился маленький смуглый мужчина. Хозяин дома время от времени наклонялся к нему и предлагал: «Хасан Салимыч, по пиисяшечке... По пиисяшечке, Хасан Салимыч... За упокой души брательника...». Почетный гость выпил рюмку, еще от трех пиисяшечек, отказался, скривив рот, а когда радушный хозяин снова попытался подлить ему, произнес что-то короткое. Валера попятился – в полупоклоне, улыбаясь до ушей: «Понял... Все понял, Хасан Салимыч». Вспомнили про Алтынова. Зная, что рано или поздно ему придется что-то говорить о почти совсем незнакомом человеке, он еще в поезде заготовил несколько тезисов. Сейчас, оценив обстановку, Алтынов решил ограничиться двумя из них. Он встал и, глядя в стену, сказал, что Костя всегда был настоящим другом и вообще правильным пацаном. Речь имела успех. Хозяин засопел. – Говорил я ему, ну, на хер тебе эта Пиндосия... Башка у тебя на месте. В долю возьму. И с Хасан Салимычем договорился. А Костян – нет, поеду и все... Баптисты ебаные. Нехристи, бля... – Валера осекся, метнул взгляд на угрюмого горца и быстро добавил – В смысле, не наше это все... Жена Карлсона Лариса подошла к Алтынову и села рядом. Полная, как бы приплюснутая с полюсов брюнетка, большеглазая и большеротая, она была красива и отвратительна одновременно. Несколько раз за вечер Алтынов принимался ее разглядывать, стараясь, чтобы не заметил муж, и удивлялся противоречивости впечатлений. Тело Ларисы, изобильное во всех нужных места, и ее яркое от природы и косметики лицо то влекли его до ломоты в паху, то вызывали тошноту. «Жаба... Жаба с сиськами. Хорошо бы ее отодрать по всякому и выгнать, пинками под толстую сраку». Такой комбинации желаний он раньше никогда не испытывал, и ему было стыдно. – А ты ничего, – сказала жена Карлсона и придвинулась ближе. – Если приодеть, да откормить немного. А то, ишь как отощал. Она ухватила Алтынова под столом за бедро и зашевелила короткими пальцами. Неизбежную эякуляцию предотвратил Валера Карлсон, начавший движение в сторону жены и Алтынова. Лариса убрала руку. Алтынов вскочил, сказал, что ему пора и, схватив сумку поперек живота, стал пробираться к двери через пьяную от горя толпу. 7 Отель «Евразия» оказался вполне сносным. В комнате было чисто, и все что надо включалось, открывалось – и закрывалось тоже. Запах скисшего табачного дыма, от которого Алтынов успел отвыкнуть, напрягал, но не слишком. Алтынов включил телевизор. Передавали эстрадный концерт. «А рожи все те же...» Он переключил на новости. Зазвонил телефон. Удивляться было лень. Алтынов снял трубку. – С девушкой отдохнуть не желаете? Алтынов вспомнил женские пальцы на своем бедре. – Желаю. Сколько?... А на ночь?... Давайте... Девушку, с которой ему предстояло отдохнуть звали Вика. «Однако», – сказал Алтынов сам себе, разглядывая гостью. Ее возраст и внешность приятно удивляли. Первым делом Вика сообщила ему, что в комнате имеется минибар, и показала где именно. Ассортимент включал водку и пиво. Вика выбрала второе. Потом она забралась на кровать, поджала к подбородку ноги и спросила: – Ты не местный? Я тоже. Из Барнаула. – Далековато. А здесь что делаешь? Учишься? – Ага, – Вика засмеялась. – Жизни. Я к подруге приехала. С матерью поругалась. – Из-за чего? – Из-за сожителя ее, – охотно объясняла Вика. – Он ко мне яйца подкатил. А тут парня моего, посадили. Ну, и сам понимаешь... Эдик, материн хахаль, хоть и пожилой – сорок один год ему – но крепкий. Пацаны-то сейчас через одного на наркоте или бухают по черному. А он нет. И при деньгах. Чё ей, жалко? – Действительно, – согласился Алтынов. – Жлобство какое. – Ну, я и говорю! У нас многие так живут. А чё? Я считаю, может мужик двух баб обеспечить, пусть и пользуется по полной. А если и одну прокормить не может, пусть дрочит в кулачок. Правильно? – Правильно. – А мать приревновала и выперла меня из дома. У меня подруга здесь – вместе до восьмого класса учились, у нее квартира своя. Может позовем ее? Веселее будет. Алтынов задумался. – Не сегодня. И как жизнь на новом месте? – Классно. Потусуюсь здесь немного. – А потом? – Не знаю. Может, домой вернусь. Замуж выйду. Пора уж. – За Эдика? – Лучше всего за китайца. У меня одноклассница за китайца вышла. Сейчас в Айхуе. – В чем? – В Айхуе. Это такой китайский район, от нас недалеко. Повезло ей, – Вика вздохнула. – И тебе повезет, – ободрил девушку Алтынов. – Давай-ка, Вика, дуй в ванную. И снова Вика удивила Алтынова. Потом еще раз. И еще. И еще. Потом он уснул, прижимаясь к стройному, прекрасному телу. Когда он проснулся, только-только начинало рассветать. Алтынов посмотрел на часы. Четыре двадцать. Похороны в одиннадцать. Он закрыл глаза и долго лежал так. Ему было трудно дышать. Комнату наполнял запах. Он не был неприятным, скорее затхлым. Так пахла тина в пруду, в котором Алтынов мальчишкой катался на самодельных плотах. Но вместо кисло-сладких воспоминаний детства, пришел страх. Тина забивала нос, горло сжималось, стараясь не пропустить склизкие волокна в легкие. «Что это?» Потом Алтынов понял. Тиной пахла Вика, ее кожа – гладкая и прохладная. «Русалка», – подумал Алтынов. «Нет, утопленница. Точно, утопленница...». Он прислушался к ее дыханию – и не услышал. – Эй... Эй! Как тебя... Ты спишь? – голос Алтынова с шепота сорвался почти на крик. – Ты живая вообще? Проснись! Он схватил Вику за плечи, приподнял как большую куклу и встряхнул. – Аа! Больно! – Кукла открыла глаза. – Ты чё? Алтынову стало стыдно. – Слушай... Тут это... Я совсем забыл... У меня дела. – Чё, ночью что ли? – Ну, да, – Стараясь не смотреть на девушку, Алтынов выскользнул из кровати. – На вот, возьми... Сверх тарифа... – Какой ты блин делаавооой! – Вика взяла деньги и начала одеваться. Ее восхитительное тело растворялось в темноте – сверху вниз, как сгорающая без пламени свечка. 8 Похоронная процессия растянулась. Алтынов шел в самом хвосте, со старухами в битых молью кацавейках. Издалека гроб, который несли четверо из свиты Карлсона, казался совсем маленьким и почему-то снежно белым. На кладбище тянул унылую песнь священник. Валера Карлсон сказал речь. Женщины плакали. Костю Шумакова закопали. Потом в доме у Валеры были поминки. Алтынов дважды вставал и произносил короткие, суровые тосты. Незнакомые люди хлопали его по плечу. Жали руку. И наливали, наливали... Ему нравились эти люди – простые и настоящие. Он вырос среди таких людей и скучал по ним, сам того не осознавая, эти три последних года. И в бритой Валериной бригаде было что-то родное. И в самом Валере Карлсоне. И в Хасане Салимыче. Потом Алтынову стало плохо. На пути к туалету он стал тянуть на себя дверь, открывавшуюся в другую сторону – и упустил драгоценные секунды. Алтынова рвало долго и обильно . Потом кто-то окунул его голову в таз с водой. Потом он оказался на диване в маленькой комнате, потолок и стены в которой вращались. «Я космонавт», – успел подумать Алтынов прежде чем провалиться в черноту вселенной. Он вернулся на землю во втором часу дня. Его снова тошнило. Алтынов добрался до туалета и на этот раз справился с дверью. Тело свели спазмы. Изо рта вывалились клочья желтоватой пены. Потом Алтынов пил воду из крана – долго и жадно. К прихожей он пробирался на цыпочках. – Ты это куда? Хозяин дома в полосатом халате и расшитых тюркскими узорами тапочках загородил дорогу. – За вещами. Я уезжаю сегодня... – Ты порожняк-то не гони. Пошли. Поговорить надо. Валера животом оттеснил Алтынова в комнату и припер к дивану. Пришлось сесть. – На-ка вот пиисяшечку, полечись. А то синий весь, как залупа. На столе появилась бутылка водки, две рюмки, уже полные до верху, и тарелка с колбасой. Алтынов не успел заметить откуда. – Спасибо, не надо, – от одного вида водки Алтынов едва повторно не осквернил персиковый ковролин. – Мне уже лучше... Правда. – Ну, как хочешь, – здоровяк взял по рюмке в каждую руку, чокнулся сам с собой и выпил обе по очереди. – Я вот о чем побазарить с тобой хотел.. Мы с Хасан Салимычем бизнес замутить думаем, с Пиндосией вашей. Хотели Костяна в дело взять, да не судьба... – Валерины челюсти перемалывали салями, и Алтынову приходилось угадывать его слова. – Так что, остаешься ты. – Я?.. Почему я? – А кто? – Валера перестал жевать и уставился на Алтынова. – Ты с ручника-то снимись, жеребена мать. Кто тут американец? Пушкин? Объяснить собеседнику, что ты польщен его предложением, но недостоин его, не просто. Алтынов промолчал. – Короче. Тачки. Подержанные, но не совсем убитые. Их там у вас как грязи. Твоя задача находить, оформлять и отправлять. А здесь все на мази. У нас на таможне свой человек. – Прапорщик? – спросил Алтынов. – Какой на хер прапорщик? Целый майор. Ты, главное, не тормози, и будешь в шоколаде. Для начала за каждую тачку будешь получать... Сколько он будет получать за каждую машину, Алтынов узнать не успел. Переговоры были прерваны появлением жены Валеры Карлсона. – Все мозги пропил, мудень! Какого черта гроб поперек гаража поставил? Я «Лексус» об него поцарапала! – Звонкое сопрано заполнило комнату. – Завали ебальник, овца! Голоса супругов переплетались как партии в оперном дуэте. – Завали-ка свой, свинюк помойный. Пиздит все, что не прибито! Ты посмотри на него, – взывала к Алтынову Лариса – Братика из домовины вытряхнул и хоть бы хны. Качество, говорит, хорошее. Сейф для ружей сделаю. Охотник сраный! Тебе только падаль вдоль дорог собирать. Валера налетел на жену, как бэтмен. Полы халата развевались мохеровыми крыльями. Супруги переместились за дверь, и Алтынов несколько минут слушал их голоса – сильные и чистые. Лучано и Монсеррат. Валера вернулся в комнату и успокоил нервы рюмкой водки. – Значит насчет машин... – Вы знаете, с машинами я вам помочь не смогу. Я ничего в них не понимаю, – сказал Алтынов – Но у меня есть другая идея. Товар отличный. Недорого, особенно если оптом. И этот рынок я знаю. – Что за товар? –заинтересовался Валера. – Ну, так это... Гробы. Из нержавеющей стали. Бронзовые. Из красного дерева. Из вишни. Дубовые. Кленовые. Диваны и полудиваны. Христианские и еврейские. Мусульманские тоже можно. – Да ты..., – – Любой расцветки. Можно с надписями. Крупногабаритные – для полных. Детские, – перечислял Алтынов. – Ты, бл@, в натуре даун, что ли? Какие гробы? – Да какие хотите. Только для солидных людей. Для всех ребят ваших. Для Ларисы, извините, не знаю ее отчества. Для вас. А уж для Хасан Салимыча организуем самый эксклюзив. – Сууукаа! – Бэтмен распахнул полосатые крылья. Алтынов побежал. Не оглядываясь. Очень, очень быстро. 9 Бабка с внуком вышли в Перми. В купе с Алтыновым остался парень. Скуластое, немного желтушное лицо. Верхняя губа вздернута, как у грызуна. Парень делал вид, что читает газету с иллюстрациями, какие обычно берут в дорогу, то и дело поглядывая на соседа. С минуты на минуту он должен был заговорить. – Ттты пприбалт? – спросил он, наконец. К такому началу беседы Алтынов оказался неготов. – Почему прибалт? – Пппохож, – в начале каждого слова парень часто жевал губами. – Нет, не прибалт. – Жжаль... «Жаль ему!» Алтынов разозлился. – А сам-то ты кто? – А я Сславик..., – представился попутчик. – Ввасильев. – Васильев? А почему рожа такая киргизская? – Я чу...я чу... – зачастил Славик. – Я чу!.. – Ну, зачем же сразу «чурка»? – издеваться над попутчиком было приятно. И безопасно. – Я ччуваш! – Славик выплюнул, наконец, трудное славо. – Ну, тогда конечно. А почему, Славик, тебе жаль, что я не прибалт? – Ппотому что их у нас ммало. – Кого? Прибалтов? – Вообще белых людей. Изумленный Алтынов перестал замечать, что Славик заикается. – То есть как это? А русские, ну, там, славяне вообще. Они какие по-твоему? – Не знаю. Но точно не белые... Вернее, белые есть, но совсем мало. Критической массы нету... Москва – третий Рим... Ну, какой Рим? Какой, в жопу, Рим?! Второй Сарай-Бату. Нет, не второй. Тот же самый. Не с теми надо было воевать! Не с теми. Не с теми, – повторял Славик как мантру. – Не с теми! Алтынову стало весело. – Что, псам-рыцарям надо было сдаваться? Наполеону? Гитлеру? – Конечно! – Да ты, Славик, пораженец и потенциальный предатель Родины. Немецкие сапоги лизать хочешь? – А что такого? И надо было лизать. Лет двести. Зато и посмотрели бы, как жить можно. Работать бы научились. Думать. Увидели бы, например, что судья и чиновник могут не брать взятки. И что всем от этого хорошо. Вести бы себя научились, как люди. – А как же язык? Культура? Пушкин там, Толстой, Достоевский? Славик подпрыгнул. Его голова ударилась о верхнюю полку. – Какой еще в жопу Достоевский? – заорал он на Алтынова. – На х..й Достоевского! И Толстого туда же! Достали с Достоевским! Культура – это не «Братья Карамазовы» и не Большой Театр. Культура – это как один обыватель обращается с другим. И все! Все! Понимаешь ты или нет? – Понимаю, Славик, понимаю... Все нормально, все хорошо, – сказал Алтынов тоном врача-психотерапевта. Помогло. – Жаль, поздно уже. Упустили возможность, – продолжал Славик, уже спокойно. – На фиг мы немцам не всрались. Одна надежда на китайцев. Любопытство Алтынова оказалось сильнее опасения, что попутчик снова возбудится. – А что, китайцы белые? – А какие? – Славик смотрел на Алтынова с сочувствием, как на слабоумного. – Конечно, белые. Во-первых, работают, как звери. Во-вторых, малопьющие, – загибал пальцы Славик. – Стариков почитают. Сами сдохнут, а детей выучат. И это простые работяги и мелкие торговцы.Вот и результат налицо. Ты посмотри на какой-нибудь Шеньян или Харбин. А потом на Иркутск и Хабаровск. И почувствуй разницу. Я так считаю, земля, как женщина, должна принадлежать тому, кто может заставить ее цвести. – Так что, если завтра война, к китайцам подашься? Типа, в полицаи? – Ясен пень. В первых рядах! Потом он рассказывал Алтынову о росте китайского валового продукта, о преимуществах конфуцианства перед православием, о воспитании трудолюбия и аналитического мышления посредством идеографического письма и много о чем еще. Поезд сбавлял ход. В окне замелькали пакгаузы. Платформы, полные людей с рюкзаками и корзинами. Зеленое здание вокзала. Площадь с четырьмя девятиэтажными домами, которые когда-то казались Алтынову небоскребами. – Выйдем, покурим? – предложил Славик. – Я не курю. Но пошли. Я так постою. Они спустились на перрон. Славик вещал. Алтынов не слушал. Три года он представлял себе, как вернется сюда – богатый и довольный жизнью. И вот он вернулся. Стоянка двадцать минут. Уже десять... Восемь... А что если взять и остаться? Родной же город. Много друзей и знакомых. Кое-кто неплохо поднялся. Помогут. Он закрутит бизнес. У Валеры Карлсона получилось. Что, он хуже? Конечно, нет... Или все-таки хуже? Славик докурил. – Ну, пойдем в вагон? – Иди. Я сейчас... По перрону навстречу Алтынову, катя за собой дорожную сумку, шла девушка. Длинноволосая. Высокая. Будто устремленная вверх, к небу, прочь от заплеванного асфальта. «Женщины здесь другой расы» – вспомнил он. Это правда. Абсолютная правда. «Скорый поезд Красноярск-Москва отправляется через одну минуту». Летний, до колен, плащ перехвачен поясом на талии, очень тонкой. Как у Ани. Какие были глаза у Ани? Голубые? Серые? Алтынов пытался представить ее лицо – и не мог. – Молодой человек! Чего вы ждете? Мы отправляемся. Отправляемся! Девушка пошла быстрее. Потом еще быстрее. Не в вокзалу. К нему. Железная змея поезда вздрогнула и ожила. – Молодой человек! Отстанете же! Поручень был холодным, как ручка стального гроба. Модель «Возвращение». Холодным, как сама смерть. – Алеша! Алтынов! Алеша! Как поднимаются на эшафот? Вот так. Раз. Два. Три. В купе он не выдержал и посмотрел окно. Самая красивая девушка на свете шла за вагоном. Она улыбалась, что-то кричала и то махала рукой, то подносила ее к лицу, изображая телефонную трубку. Потом она побежала. Потом отстала. Славик смотрел на Алтынова, раскрыв рот. – Вот это девчонка! Кто это? Алтынов отвернулся от убегающего города. – Не знаю. Oшиблась, наверно.. |
 Папаша Дидье мэйби Дидье огромен. Бельгиец по имени Дидье добр и огромен. Дни напролет он просиживает в своем маленьком ресторанчике на одной из Пномпеньских улиц, наблюдает за посетителями и ест. Дидье поглощает пищу неторопливо, со вкусом. Толстяк ни на секунду не отрывает взгляда от тарелки и сосредоточенно наслаждается каждой порцией аппетитного блюда. Начинает бельгиец, как и положено, с салата. Светло зеленые листики латука и хрустящие стручки молодой фасоли слегка цепляются за длинные пушистые усы толстяка и вальяжно исчезают в его ненасытной утробе. Желтые прокуренные зубы Дидье не спеша перемалывают толстые стейки, сочные, чуть треснувшие немецкие сосиски и нежнейшие, тушеные в сливках языки. Небольшие заплывшие жиром глазки гурмана безотрывно ласкают кулинарные композиции из белоснежного пюре, ярко-красного соуса и изумрудно -салатовой зелени. Хозяин ресторана «Патата», обожает французские паштеты и бельгийский свиной зельц. Когда на его столе появляется ажурная тарелочка со светло-розовым, слегка подрагивающим студнем, брови Дидье удивленно приподымаются, а большая грушевидная голова любовно кивает деликатесу. Дидье давно живет в Камбодже. Нет в Пномпене француза или бельгийца который не знает Дидье. На стенах его ресторана висят плакаты с автографами Депардье, Алена Делона и Мэтта Диллона. Рядом с красочными афишами мэтров кинематографа, по-детски кичливо, красуются совместные фотографии известных актеров и папаши Дидье. В маленьком заведении в самом центре азиатской столицы готовят самые вкусные в Камбодже гамбургеры. Повара Дидье не разогревают в микроволновках замороженную американскую безвкусицу. Огромными ножами они рубят свежее базарное мясо. Мелькают в раскаленном воздухе и ослепительно сверкают на солнце тонкие лезвия мачете. Улыбчивые азиаты виртуозно измельчают свинину и говядину до состояния фарша, добавляют немного специй и обжаривают в кипящем масле увесистые бифштексы. Затем, смуглолицые кулинары заботливо ваяют, аппетитные, истекающие мясным соком, унизанные слоями белого лука и прозрачных томатных слайсов, гамбургеры. Бифштексы Дидье огромны, как сам хозяин, а теплые румяные булочки мягки, как его характер. Большой, тяжеловесный бельгиец почти не ходит. Но иногда он приподымается из-за своего столика и, опираясь на руку официанта, пересаживается на огромный стул, установленный у уличного мангала. Дидье сосредоточенно смотрит на тлеющие в жаровне угли, по лицу его стекают частые струйки пота. Хозяин самолично, жарит мясо, для особо приятных ему клиентов. Пряный запах кари, перца и чеснока льющийся из соседних кхмерских ресторанов смешивается с ароматом томящегося на углях австралийского мяса. Хозяин ресторана ловко переворачивает коричневато-румяные стейки и легкие капельки крови ярко вспыхивают в темной жаровне. Дидье спокоен и нетороплив. Он готовит мясо для своих гостей. Бегущие на смену официантки, подбегают к хозяину, щебечут по-птичьи Бон Суар, привычно целуют небритую, бульдожью щеку, заботливо поправляют вспотевший ворот льняной сорочки. Подрабатывающие на кухне студенты выносят к мангалу тарелки с салатом, и Дидье аккуратно укладывает на керамические блюда готовое мясо. Скольким кхмерам Дидье дал работу, скольких нуждающихся студентов не оставил без внимания, скольким попавшим в беду соотечественникам помог, никто толком не знает. Но этот огромный, практически неподвижный, тяжело больной человек окружен такой заботой и вниманием, что я ему немножко завидую. Дидье огромен. Бельгиец по имени Дидье добр и огромен. Он много ест, мало двигается и не остается равнодушен к чужой беде. Посетители его ресторана приходят именно к Дидье. Поздороваться с хозяином за руку это - честь. Двадцать лет Дидье живет в Камбодже и двадцать лет он кормит посетителей вкуснейшими блюдами. Толстый неуклюжий человек осторожно переступает с ноги на ногу, бережно несет к ресторанному столику огромное подрагивающее на ходу тело, стряхивает с усов прилипшую веточку петрушки и терпеливо ждет, когда же принесут его новое кушанье. Я тоже жду. Я смотрю, как довольно шевелятся его брови, как добродушный толстяк любуется красочно уложенной на тарелке едой. Я наблюдаю, как бельгиец аккуратно пачкает в шафранном соусе, нанизанное на вилку воздушное картофельное пюре… Я жду и никуда не тороплюсь. Приветствую знакомых завсегдатаев ресторана, здороваюсь с официантами, улыбаюсь неугомонным хохочущим детям. Не таясь, разглядываю фривольные парочки престарелых иностранцев и юных деревенских кхмерок. Через стеклянную витрину ресторана я вижу безостановочно снующие мотобайки, гордо плывущие лексусы и разукрашенные рекламой тук-туки. Я отрешенно смотрю на потных, красных, обгоревших на солнце белых туристов и улыбчивых, смуглых зазывал местных харчевен. Я никуда не спешу, я сижу у Дидье. Мне нравится этот маленький ресторан в центре Пномпеня. Я обожаю настоящую, живую еду этого заведения, наслаждаюсь атмосферой радости и покоя царящей здесь. Я люблю Дидье, огромного доброго мудрого бельгийца, который учит меня примирению с Азией. |
 Однажды в июне.. Айка День сегодня такой... Пятое июня. Хороший день. Правильный. Начался он рано - в четыре тридцать. Почему так рано? Да потому, что в половине шестого нужно быть в аэропорту. Дети, которым одиннадцать и четыре, послушно позавтракали и оделись. В тёплые зимние куртки и зимние сапоги. И шапочки надели. Мы тоже - в тёплые зимние. Только без шапочек. Почему в июне - в тёплые? Да холодно было. Не по-июньски. А всё равно замёрзли. Стояли и дрожали на сквозном аэропортовском ветру. Все в куче, прижавшись друг к другу. Там все так стояли - прижавшись. Как прутья в венике. Чтобы гнуться, но не ломаться. Потому что вместе. А потом провожавшие целовали и плакали. Мы тоже плакали и целовали. Но они оставались тут, а мы были уже не тут и ещё не там... Какие недобрые лица у таможенников! Понятно, что они нас не любят. За что любить-то? Мы их тоже не любим. Но улыбаемся мило, чтобы не раздражать. Чтобы незаметно для глаз пропихнуть ногой мимо весов один из девяти одинаковых баулов, сшитых из зелёных шёлковых штор. Потому что за перевес нужно платить долларами. У нас их мало. И отдавать жалко. Поэтому и самодельный рюкзак с восемью килограммами гвоздей, шурупов, отвёрток, гаечных ключей, молотков и прочих необходимых в хозяйстве инструментов одиннадцатилетний мальчик несёт несгибаемо. Улыбаясь. Как невесомую ручную кладь. Десять шагов мимо таможни. Потом можно согнуться и снять. Но сначала пройти. Не торопясь. Что в рюкзаке? Да так, мелочи всякие. Игрушки... Проходи, мальчик, не мешай. Старую жизнь со всем привычным, любимым и ненавистным, от новой, неопределённой, отделяют два часа лёта. Мы, пассажиры, как семена в маковой коробочке. Приземлимся, даст Бог, высыпемся из самолёта, рассеемся по обетованной. Прорастём, укоренимся и начнём строить свои собственные коробочки. Наполнять их семенами. Чтобы они потом тоже рассеялись и наполнили. Украинские лётчики - шутники. Минут за десять до посадки положили самолёт на одно крыло, а потом резко - на другое. И так раз пять. Стюардессы ходят по салону и откровенно потешаются: кому пакет? Наш младший громогласно возмутился: этот водитель, он что, идиот? Скажите ему, чтобы перестал немедленно! Здесь же люди! Около трапа нас встречает пожухлая пальма и работники аэропорта. И сорокаградусная жара. Приветствуют наши зимние куртки и сапоги. Мы снимаем с детей шапочки. Здрасссте! В здании аэропорта такая красота, что хочется остаться здесь жить. Даже в туалете. Где играет музыка, блестят полы и унитазы, зеленеют растения в горшках и пахнет духами. Не хлоркой! Хлоркой не пахнет вообще! И туалетная бумага - бесплатно! Я уже люблю эту страну. Куда мы едем? Мы едем в Хайфу. Нас много, но баулов ещё больше. На каталках. Мы их перетаскиваем в маршрутку, и нас полтора часа везут к морю. Мы любим море, мы к нему привыкли у себя в Крыму. Хайфа похожа на Ялту и Севастополь. Около дома растёт миндаль. А напротив - кипарисы. Не хватает тополей. Ну и пусть не хватает. Мы вываливаемся из маршрутки и выволакиваем свои баулы. Из девяти - пять наши. Пяти нету, есть четыре. Один остался в аэропорту на каталке. Ах, горе какое! Что в бауле? Да кто ж теперь вспомнит?! Что-то нужное, необходимое, раз везли... Наверное, самое нужное. И ценное. Наверняка. И жить без этого ну никак! И что теперь делать? Да, что делать? Главное, не нервничать. Так говорит брат, который здесь уже два года. Потому что нервничать бесполезно. Сумку наверняка уже расстреляли. Нашу сумку? За что?! За беспризорность и подозрительность, объясняет брат. А если не расстреляли, сдали в бюро находок. Он звонит в это самое бюро, и ему участливо объясняют, что зелёный баул доставлен к ним уборщиком аэропорта, который запомнил странного мальчика в зимних сапогах и майке. Мальчик вёз баул на каталке, а потом исчез. В общем, можно приехать и забрать. Можно, конечно! Когда у тебя нет двусторонней пневмонии и температуры под сорок. У меня не было. Но я бы под страхом смерти не поехала назад. В то время меня тошнило только от мысли о транспорте. А мужа не тошнило, только периодически знобило, а потом бросало в пот. И глаза он с трудом открывал - пневмонии уже второй месяц пошёл. Но барахло, своё, кровное, нужно вернуть. Он и вернул. Что там было? Разумеется, самое необходимое в Израиле летом - пуховое одеяло и огромная пуховая подушка. А как же?! В Крыму у нас была квартира. Собственная. Большая - аж тридцать метров! С шестиметровой кухней, ванной комнатой, где вдвоём можно было стоять только последовательно, но никак не параллельно; туалетом, куда, растолстев, пришлось бы протискиваться боком, но зато - отдельным; паркетом, выложенным квадратами... Комнат было две: детская и "большая". Тесно? Кому тесно? Да там на велосипеде можно было кататься! А тут, в Хайфе, что-то невообразимое. Невероятных размеров! Шестьдесят квадратов, да ещё и балконище! Дети, ау! Я на стол накрыла в... этом, как его? А, салоне! Салон в салуне. Ну, и где я теперь должна всех искать?! Недалеко от дома - магазин. Называется "Лариса". Здравствуйте, Лариса! Да, только что приехали. Мне бы чего-нибудь недорогого... Рыба? Прекрасно! - Мама, а рыба - это чьё мясо? Говядины? Ну, почти. А ещё - настоящий шоколад. По-моему, мы за первый год съели все стратегические запасы шоколада в Израиле... Что такое счастье? Счастье - это хорошие соседи. Которых просить ни о чём не нужно. Они сами знают, в чём вы нуждаетесь. Например, в плите с духовкой. В посуде. В чёрной искусственной шубе, привезённой из Польши в сорок девятом. Ведь вы же привыкли к шубам! И размер подходящий. Да, из неё вышли замечательные домашние тапочки и жилетка. На долгие годы. Кто сказал, что иврит - тяжёлый язык? Для овладения. Тут уж, кто кем быстрее овладеет: вы им, или он вами... Дети не знали о трудностях иврита. И заговорили почти сразу. Старший через три месяца уже учился в школе. А младший пошёл в детский сад: - Рассказывай, как было? - мы же волновались! - Ну, конечно, ковырял в носу. Конечно, поел самым последним. Конечно, напихал в рот банан... Слава Богу, всё как обычно! А через неделю употреблял глаголы в настоящем, прошедшем и будущем времени. И пел песни. А мы ходили в ульпан, ликбез для репатриантов... Эсти Шлезингер. Милая улыбчивая девочка. И очень терпеливая! Я любовалась её чудными светлыми волосами, пока кто-то не сказал: да это же парик! И оказалось, что она - религиозная женщина, беременная пятым ребёнком в двадцать шесть лет. Умница Эсти! Она умела преподавать, а мы старались её не разочаровать - непрерывно пили кофе, чтобы не засыпать, и часами, днём и ночью, удобряли мозги ни с чем не ассоциирующимися словами. Так что к моменту окончания ульпана я сочинила песню, за которую мне не стыдно и сегодня. Мы с мужем спели её на ульпановском выпускном. Эсти плакала. Она была счастлива и горда. Я тоже была горда и счастлива. А потом мне надели на голову платок, и я читала молитву и зажигала свечи - скоро наступала суббота... Кому в голову пришла эта идея - пригласить в ульпан музыканта из русского ресторана? Пел он хорошо, аккомпанировал себе на органите. Мы успели выучить с десяток песен на иврите и подпевали ему: " Как хорошо и приятно сидеть здесь всем вместе!.." И тут он запел: "Гори-гори, моя звезда..." Все вдруг замолчали. "Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда..." Что за ком в горле?! Откуда слёзы? Мне стало неловко. Я посмотрела на тех, кто рядом. Плакали все. Некоторые просто тихо рыдали. "Звезда надежды благодатная, звезда любви волшебных дней..." А ведь были волшебные дни! Были надежды... И не кривите душой, хая прошлое. Мы оплакивали прежнюю жизнь. Что осталось там, откуда мы? Всё... И это всё ещё болело, только на время оттеснённое новым. Которому суждено стать нашим будущим. "Ты будешь вечно незакатная в душе тоскующей моей..." Тогда я ещё не знала, что тоска эта пройдёт, затушуется, что я никогда больше не захочу жить нигде, кроме этой земли, со всем, что мне в ней нравится и не нравится. И я плакала - от обиды за неосуществлённое, за потери, за вырванных с плотью друзей, да разве можно объяснить, почему я плакала?! "Умру ли я - ты над могилою гори, сияй, моя звезда!" Я умру здесь. И звезда, которая воссияет надо мной, будет шестиконечной. |
 Виталий Чумаков1 Моя дорогая бабушка лучшую свою половину жизни провела в Российской империи. Она была благородного происхождения, красива, хорошо образована и наслаждалась жизнью. В 17-м году она потеряла мужа, всё своё состояние. Чтобы выжить, ей пришлось выйти второй раз замуж за украинского мужика, жить в селе и научиться доить корову. Моя мать родилась за пять лет до революции, которая перевернула всю жизнь семьи по материнской линии. Отца я не помню.Был он из служащих. Погиб на Ленинградском фронте в 1943 году. От него осталась лишь одна фотография. Брат моей бабушки и мой двоюродный дядя были репрессированы и погибли. Я рос в семье, где не было мужчин. Был очень хилым и чудом выжил. Побывал дважды на фронте. Первый раз он прокатился над нами, когда Красная Армия отступала на восток. Так мы оказались в оккупации. Второй раз увидел фронт, кода наши шли в обратном направлении. Помню немцев. Один был весёлый. развлекался тем, что брал девчонку за косы и поднимал её над бочкой с водой. Моего старшего брата брал за ноги, приподнимал и опускал головой к самой воде. У него шапка свалилась в воду и он заплакал от обиды. Я не испугался, когда такую же операцию он проделал надо мной, потому что у меня шапка была подвязана у подбородка на тесёмке. Помню, как моего брата один проходящий фриц больно ударил, когда брат спросил у него: "дядя немец, вы фашист?" Я не знал этого слова и очень удивился, почему этот немец так рассердился и стукнул брата. Когда я у него спросил, что значит "фашист", брат, вытирая слёзы, сам стукнул меня. У матери я уже не решился спрашивать. Мать знала немецкий язык, и он помог ей. Когда её хотели вместе с другими во время облавы угнать в Германию, она объяснила офицеру, что у неё на руках двое маленьких детей и старуха мать. Тот сжалился, сказал "гут" и отпустил её. Жили тем, что мать по сёлам распродавала домашние вещи, которые можно было обменять на продукты. Нас немцы выселили из хорошей квартиры в село Демеевка, теперь это окраинный район Киева. Жили очень плохо. Однажды мать принесла кулёк с макаронами. Мы сидели и спичками удаляли из них червячков и жучков. Ждали, когда придут наши и кончатся наши муки. Я ещё был курсантом Высшего Военно-Морского училища и стал кандидатом в члены КПСС. Тогда же и женился на хорошей девушке. Она работала и ждала меня, когда я раз в неделю мог прийти на свидание. Она тоже знала почём фунт лиха, пережила блокаду в Ленинграде. Её мать осталась одна с малолетними сыном и дочерью, когда отец умер от истощения на заводе прямо у станка. Он делился своей рабочей пайкой с семьёй и не выжил.  Ждала, когда проходил морскую практику дальнего плавания. Став лейтенантом после окончания училища нас распределили не на флот, а по сухопутным воинским частям. Так захотелось Н.Хрущёву. В Армии мы оказались ни к селу и ни к городу. Через четыре года я демобилизовался старлеем по сокращению штатов. У нас родилась уже дочь. Пришлось жизнь начинать опять с нуля. Днём работал простым инженером в НИИ, вечером учился в университете, ночами подрабатывал вахтёром. Без аспирантуры и научного руководителя защитил кандидатскую диссертацию. Подрабатывал вечерами техническими переводами с японского языка. Не скажу, что жизнь была лёгкой, но я был полон сил и надежд, что стану ещё и доктором наук. Но здесь случилась для меня беда. Я почти повторил судьбу моей бабушки. В одночасье я лишился всего, что с таким трудом и упорством приобрёл. Мои знания математики и японского оказались не востребованы. Я потерял работу, когда рухнул Союз. Я потерял страну, которая мне дала всё для успешной жизни. И никуда не выезжая, оказался за границей с русофобским режимом страны пребывания. Чтобы выжить, распродавал на базарах домашние вещи, торговал на улице сигаретами. https://www.youtube.com/watch?v=coyoO2A1Kkc https://www.youtube.com/watch?v=howt8gN1ieI Я оказался из тех "совков" которые не вписались в новую капиталистическую жизнь и ушёл в подполье своего существования. Стою на обочине, той жизнью озабоченный, а мимо пролетают мерсы и тойоты..."А рельсы-то, как водится, на горизонте сходятся". Только мне со своей советской родиной уж никогда сойтись не придётся. Но она навсегда прописалась в моём сердце. Я прошу, хоть ненадолго, Грусть моя, ты покинь меня, Облаком, сизым облаком Ты полети к родному дому, Отсюда к родному дому. Берег мой, покажись вдали Краешком, тонкой линией, Берег мой, берег ласковый, Ах, до тебя, родной, доплыть бы, Доплыть бы хотя б когда-нибудь. (с) Чтобы хоть на старости лет почувствовать себя счастливыми  |
 Птички Маниш Я давно утратила способность пугаться и переживать, но, принимая решения, по-прежнему выбирала самый короткий путь к спасению. Набрала «скорую», перечислила симптомы инфаркта, адрес и вернулась к клетке. Мой певец сидел на дне. Перья на крошечной лаймовой голове стояли ирокезом, глаза закрыты. - И куда ты летел? Зачем? Только не умирай! – я упрашивала его, словно уходящего навсегда любимого мужчину. Мистика. Канарейки у меня долго не живут. Это третья. В голове крутились обрывки из брошюры по уходу за птицами. Тень. Кислород. Кислород едет. Нужно спуститься вниз. Встретить «скорую». Выпросить у них кислородную подушку и отпустить. Что лучше? Сто долларов или три тысячи? Может, пять? Возьмут. Я извинюсь. Объясню. Первая канарейка умерла без меня. Когда я вернулась из больницы, клетка была пустой. Не хотелось спрашивать, что с ней стало, где нашла последний приют. В мусорном ведре или … да какая разница. В квартире не было никого месяц. Тень, как сделать тень? Возвращаюсь к клетке. Птичка лежит на боку, протягиваю руку, пытаюсь поставить на лапки. Прислонила к решетке. - Сиди! Я тебя спасу! «Скорая» уже у подъезда, бегу вниз. Кричу. - Здравствуйте! Да это мы вызывали. Доктор берет свой железный чемодан. Изучаю. Договоримся. Он молод и простодушен. Доктор, не чемодан. - Как вас зовут? Ответ доктора утонул, не добравшись до моей памяти. - Подушку кислородную возьмите … Я верну… довезу в ветклинику и верну. Понимаете, это особенная птичка, мы три месяца ездим к учителю за город, у него овсянки и жаворонки лесные. Он уже колокольчик умеет и флейту. Пожалуйста. Наверное, у меня такое выражение лица и словесный фарш, что парень сдается. - Что там с вашей канарейкой? - Кенарь. Птичка. Ручной. Хотел улететь, ударился о стекло. Упал. Не держится на лапках, падает, глаза закрывает. Доктор меня перебивает: - Достаточно, это сотрясение мозга, сделайте рентген, чтобы исключить перелом. Зачем вам кислород? - Я читала, что нужно сделать кислородную коробку и везти к ветеринару. - Довезете? Давайте я другу позвоню в травму, он дежурит сегодня. - Парень улыбается. - Правда? — Стресс отпускает. - Подождите, я сейчас. Лифт на шестнадцатом. Пока приедет. Бегу через две ступеньки, как в детстве. Коробка. Где взять коробку? Нет у меня коробок. Я же не киоск продуктовый. Кастрюля! Точно, супница. – Птичка моя, потерпи, кто будет мне петь? Сижу в «скорой» с супницей на коленях. МКАД стоит, мост стоит, и мы стоим. Качаю кислород в супницу. — Дыши, мой мальчик, мы еще споем. Вторую птичку я купила через месяц после больницы и похорон. Чтобы выселить из квартиры тишину и повисший страх. Выпросила у заводчика взрослого певуна. Если в дверь звонили, под его трели можно было неслышно подойти в прихожую, стать за бетонный косяк и ждать, когда крикнут: - Свои, отрывай! Смотреть в глазок, тем более вставать во весь рост перед дверью не рекомендовал следователь. Эта мразь все еще дышала на свободе. Никто не собирался его ловить. А единственные свидетели хороши мертвые. Пожалуй, тогда я умерла. Только не от страха, а победив его. Хотите знать, как победить страх? Станьте к нему безразличны. Отпустите волю – в этом сражении она не помощник. Так я начала существовать дальше, мертво-безразличная к страху, миру и людям. Не понимая, почему жены ревнуют мужей, друзья ссорятся, взрослые дети плачут из-за болезней стариков-родителей. Ведь рано или поздно все заканчивается смертью. Единственное, что делало меня человеком, была поющая птичка. Маленькая желтая птичка в медной клетке. Из добрых побуждений и в поисках отсроченных заработков приходил киллер, отдергивал штору и указывал на крышу дома напротив, с которой меня могли снять в любой момент. Предлагал убрать заказчиков. В кредит. Я его отговорила. Слишком велик список предполагаемых заказчиков. А у самой главной - маленький ребенок. — Слышишь меня, коза? Я оставила тебе жизнь. В тот момент птичка выводила самые сложные коленца, наполняя мою пустоту душевным трепетом. Тебя спасли воспоминания о первом сексе с твоим бывшим мужем в предрассветном лесу, под пенье птиц. Живи, сука, и помни. Вторая птичка улетела в окно. Как только в доме появился новый жилец. В первый день. В знак протеста. Долго находиться одной становилось опасно. Желающих закрутить интрижку с молодой вдовой было слишком много. Но дико не хотелось ложиться генеральской звездой на погоны Казанов маленького города. Половина из них попадала в число подозреваемых. - Слышите, Казановы? Вы были смешны в своих поползновениях. Но самые смешные роли исполнили главный пожарник, что писал бесконечные акты, и бывший одноклассник — капитан милиции, решивший прикрыть меня от этих проблем заявлением, что я его любовница. Местные карликовые олигархи кружили ястребами за моей белой машиной-курицей. До глобальных проблем и мужской мести оставалось совсем немного. До зимы с ее страшными темными вечерами столько же. Бывшие подруги на безопасном расстоянии наблюдали, когда же меня грохнут. - Слышите, девочки, я только спустя много лет поняла, что вы меня предали, вы струсили. И никакие выстроенные храмы не искупят этот грех. Я же любила вас, как родных сестер, которых никогда не имела. Но так мечтала. Новый жилец отбирался с пристрастием. Как флаг над домом. Нужно было вывесить флаг: «Занято, успокойтесь. Задумайтесь и бойтесь». Два символа - член и меч. Для желающих и ненавидящих. Он подходил по всем параметрам: чужак, бритоголов, любвеобилен, хорош собой и с длинным шлейфом сплетен про страшных московских бандитов. История знакомства начиналась с поноса. Он отравился карпачо в моем ресторане и жаждал оторвать голову хозяйке за испорченный вечер с купленной проституткой. Так мы подружились. Первое, что я сделала на второй день знакомства - попросила его машину и кружила на ней целый день по городу. Чем расплатилась? Помогла снять номер в гостинице - когда ему привезли любимую проститутку-кореянку. Потом были надуманные вечера при свечах в местных ресторанчиках. Изображая внимание, я выслушивала истории про соблазненных жен депутатов, подаренных мулаток, освобождение публичных домов Германии от чеченских оккупантов. Враги в недоумении расшифровывали мой блеф. Убрать последнего свидетеля становилось проблемой. Через несколько месяцев такой дружбы, я привела его в дом. Близилась зима, темнота подступала, и необходимость менять статус и позицию вынуждали внести коррективы в его любимое - «друзей не ебут». Кенарь привычно впорхнул на мое плечо, доехал на нем до кухни и, не издавая ни звука, просидел там, пока мы пили чай. Потом мы ушли в спальню, а он впорхнул на холодильник. Утром я обнаружила приоткрытое кухонное окно и пустую клетку. Последний светофор, до больницы триста метров. Приоткрываю крышку супницы. Кенарь лежит на боку. - Доктор, а если у него сотрясение, он выживет? - Разумеется. Будете колоть ноотропил под крыло, пару недель. Он на лапках не держится, потому что координация нарушена. - А петь? Петь он будет? - Вряд ли, сами знаете – даже люди речь теряют. Мы въезжаем в ворота. Доктора с железным чемоданом проглатывает серая дверь приемного отделения. Я открываю крышку супницы. На дне, завалившись набок, лежит моя последняя привязанность, моя тайная страсть – птичка, которая умела петь. Жизнь, при полном безразличии к ней, неизбежно превращается в смерть. Я давно умерла. В момент, когда решила сохранить свое физическое тело, в обмен на голос сердца. Материя и дух, жизнь и смерть, добро и зло. Сердце мое замолчало, и я превратилась в злую мертвую материю. Я осторожно достала кенаря, поднесла к губам и поцеловала в крошечную лаймовую головку. - Прощай, друг. Так будет лучше. К чему жить, если ты не можешь петь… Двумя пальцами повернула голову до легкого щелчка, вернула тело на дно кастрюли и накрыла крышкой. |
Такого адреса на листочке вызовов я еще не видел. Вопросов добавил еще старший врач смены.
Стоя у «Аквариума», он мял в пальцах незажженную сигарету. Очень серьезным взглядом, без привычного прищура и ехидства, проводил путь клочка дешевенькой бумаги от диспетчера под зажим на моей папке. — Извини, что нарушаю очередность. Вызов срочный. Но… «шоки» заняты, а… Тут он выдал нечто совершенно невообразимое: — …А там… это… в общем, увидишь сам. Баб я туда послать не могу!.. Я проглотил возмущение и молчком потопал в гараж. Cкрытый текст - © Дмитрий Федоров |
 Сирано из пятой роты Флорид Буляков Все началось с того, что он спас от неминуемого суицида Борю Галушкина. Как-то смолили они "Памир" в курилке. И Боря Галушкин сказал: - Удавлюсь на хрен! И посмотрю, как будет визжать на похоронах! - Велико удовольствие! - А что? Целый месяц не отвечает, зараза! - Может, не так пишешь? - Ага! Я ей конкретно написал: приеду, убью! - Разве так пишут письма девушкам? - А как? Попробуй вот сам ей написать. - Попробую, а что? Как ее зовут-то? - Галя. - Галя. Имя-то какое. - Какое? - Красивое. Дай-ка бумагу-то… И он написал письмо Гале. От имени Бори Галушкина. Боря тщательно переписал текст, приговаривая ходовое в ту пору словечко «ништя-як!» - Э-э, да ты тут стих присобачил. Может, не надо? - Надо. - А чей это? - Какая тебе разница. Напиши, что сам сочинил бессонной ночью. - Не поверит! - Поверит. От души же. Добавь – мол, смотри, что со мной сотворила окаянная любовь к тебе! Боря Галушкин добавил. Через неделю на свои четыре странички он получил шесть страниц ответа. Галя клялась в любви и верности и просила еще стихов, «если тебе не жалко, мой любимый!». Галушкину было не жалко. Вскоре к "любовному писарю" выстроилась очередь. - Слышь, салабон, напиши-ка письмецо моей пичуге… Салабон написал и пичуге. "Пичуга" рыдала три недели.. Его письма срабатывали безошибочно. Был он призыва "дикого", откуда-то из чума, но у него находились какие-то особые слова и для девчонки из глухой тамбовской деревушки, и для красавицы из солнечного Еревана, и даже для юной оленеводки из поселка Эгвекинот, что на краю земли Чукотки. В сердцах девчонок, потерявших было интерес к своим солдатикам, вспыхивали новые чувства, они дружно садились за ответные послания. В роту письма носили тюками. Если бы поставить под пресс эти тюки, то пролились бы реки слез влюбленных девушек всех краев необъятной в ту пору страны. Сам он письма не получал. Не от кого было. Салабон, он и есть салабон, кто ему напишет... |
 Запах Псих 13 Она была девочкой из старших классов, а для меня, второклашки - просто тётя большая. Она, когда поднималась по лестнице на второй этаж нашего интерната, то я видел жопу здоровую, что из лёгкого платья вырисовывалась... и запах... какой-то такой взрослый из под юбки её... как у мамы, да. А потом ещё. Как-то раз,в лагере "Ласпи"... наш отряд вроде в чём-то победил и его отправили на один день в Артек... может по-татарски это звучало как "артык"... лишний... х..й с ним, да. До Артека наш отряд не доехал, ха... и я тому виной. На остановке поссать я грибов сыроежек в лесу поел, ну, и все тоже стали жрать их сырыми... иначе как понять, что их сыроежками называют, да? Крымские грибы... ядовитые, гады... их надо пару раз сварить, что бы не все отравились, а тут отравились все. Ну, меня первым в ближайшую сельскую больницу определили, а остальные потом скапустились и их тоже куда-то засунули желудки промывать, а я в Орлином остался и все говорили: "Какой красивый мальчик!", ха... мальчик не мальчик, а тётя Галя со мной в палате была. Восемнадцать лет ей стукнуло, а уже ребёночек малый у неё народился. С ним и лежала. А мужик ейный, сельскохозяйственный, пьяным туда приходил и все медсёстры его уговаривали не буянить. Я её "тёть Галя", а она мне: "Ну какая я тётя? Я же молодая!", а мне она, в мои тринадцать лет, тёткой взрослой казалась. И запах у неё, как у той старшеклассницы тоже... такой взрослый и немного вонючий был, да. Странное и невозможное совпадение тогда случилось: главврач той сельской больницы был моим однофамильцем. Но так не бывает, у меня такая редкая в наших местах фамилия, что вообще невозможно себе представить в каком-то Орлином селе. Но это так и было на самом деле, и все медсёстры вдруг ко мне с таким почтением отнеслись, а когда Сам пришёл, то и он тоже, а мне было так подозрительно... моя мать с отцом давно уже разбежалась... и мне показалось, что именно он и есть мой отец, хотя мой отец всего навсего шофёром-дальнобойщиком числился в моей памяти... наверное это грибы так сработали, да. Хороший дядечка тот главврач был... наверное еврей... из них самые лучшие врачи получаются обыкновенно... а когда жить хочешь, то будь ты самый отъявленный антисемит, а будешь Бога за него молить, что вот такой человечек на твоём пути встретился и всё. Мне известно было, что мой дедушка вроде поляком был. Оттого и фамилия сродни еврейской звучала, хотя все мусульмане говорили, что "Душеньковский" это переделанная турецкая фамилия от слова "душан"... достаточно было взглянуть на фотку дедушки моего, Сергея Николаевича... и на меня тоже.. турок? Так они все в один голос твердили, ну и ладно. Тётя Галя... она так радовалась своему первенцу. Такой стандартно-миленький ребёночек... кучерявенький, щекастый, розовенький... "как же я жила без тебя раньше?"... ну, всем дамочкам такие утверждения знакомы, да. Я там на качелях месяц целый... как здорово, что в лагерь меня не забрали сразу, а там и смена закончилась... слава Аллаху! Я терпеть ненавижу всякие организации, тем более пионерские, да. Моя мама... она вдруг располнела, двойной подбородок появился... всё оттого, что отчим мой её любил страстно, а ей на пользу пошло. Так и помню её на той коробочке от пудры, где фотку её пышную отпечатали... с двойным подбородком, где она радостно смеялась, да. И запах её... такой родной и женский... красавица она была... всегда. Потом отчим неожиданно умер. Он был в санатории на западной Украине, а там сероводородные ванны ему прописали... а хуле, если бесплатно? Давай! Ну и дал мой новый папа, а ему нельзя было, а потом он умер там, во Львове, в бабкином доме, куда на выходной вырвался. А я свидетелем и участником его умирания... чёрные пятна по всему телу... сердечная недостаточность... "Саша! Саша! Сынок!"... бабка орёт, а дед, мой неродной дед, неродной отец моего неродного отца... дедушка Филипп... как же он на моего родненького дедушку Сергея похож! Один к одному! высокий, худощавый, добрый...только не такой образованный, но мой! Мой дедушка! Я его люблю! А мой родной дедушка Сергей Николаевич был уже семь лет как в могиле, да. Дедушка Мой, которого Бог мне послал после Дедушки Моего, дедушка мой Филипп... он дул на Сашу, в рот ему дул, когда тот задыхался в агонии, а бабка, западэнка злобная... у меня не получилось полюбить её... может потому, что у неё не получилось полюбить меня?... от неё всегда пахло пирожками на сдобном тесте и глаза у неё были булькатые, на выкате, как у отчима Саши... она была матерью Саши, любимого мужчины моей матери, и он был похож, похож на неё, Марию! Моя мать похудела до размера фотомодели за два дня, когда ей пришла телеграмма: "Приезжай тчк умер Саша тчк" Она приехала... вся чёрная, худая... "Вот теперь Саша бы сказал: "Лида, сейчас ты - то, что надо!"... так сказала она... А Саша вонял... смертью вонял... мертвечиной... и его полуоткрытые глаза (не могли они что ли в морге закрыть его булькатые глаза как положено?) внушали мне дикий ужас и отвращение... они поехали его хоронить сами... без меня... моя мать вернулась и звала меня, увидев как я рыдаю, вывалившись из окна второго этажа, на процессию, где они везли тело Саши... она вернулась, оставила Его, ради меня, но я... нет... я не могу! ...и она вернулась туда, где хоронили её Сашу. Его похоронили во Львове, а мы сами были из Севастополя...мать потом зажигала электрическую свечечку и постоянно слушала песню Трошина на пластинке: "Ушло тепло с полей и стаю журавлей..." ...и плакала тихо, а мне однажды попалось случайно на глаза письмо от тёти Маши, которая жила по-соседству с бабкой и Дедушкой: "Лида, даже не думай о самоубийстве... ради ребёнка..." ...я не позволил моей матери выйти замуж ещё раз! Да она и не хотела никого кроме Саши. Мой дедушка Сергей Николаевич Душеньковский... мой Ангел-хранитель в этой жизни... у него был такой душистый запах... его велюровая шляпа хранила его сущность для меня... я всегда вдыхал этот запах родного человека, с которым мы провели первые годы моей жизни... я помню как мы гуляли по аллеям южного парка... мой родной отец был шеф-поваром в одном санатории в городе Анапа, где я родился преждевременно... а дедушка меня водил по аллеям этого парка и мы присаживались отдохнуть на развалистых скамейках дизайна 50-х годов, а кот Амур, который следовал за нами, тоже садился и отдыхал с нами рядом. - Мама! Смотри! Кошка Мурка! - Нет, это не кошка, а кот. - А как его звать? - Ну... кот Амур, наверное... Так он и стал Муркой наоборот... кот Амур... Моя Настоящая Любовь... когда я зарываюсь носом в её макушку и вдыхаю, вдыхаю её запах... она сердится...зачем ты меня Так вдыхаешь? Я не могу терпеть! А это запах Моего дедушки... из велюровой шляпы... я наверное люблю её потому, что она пахнет так... или она пахнет так, потому, что я люблю? Люди... они любят тех, кто пахнет для них приятно... это подсознательное чутьё, которое мы утратили, отдалившись от животных, но кто мне скажет почему о тех, кого мы не любим, мы говорим: "Он мне ничего плохого не сделал, но я его на дух не переношу." Да? |
 Свеча горела Майк Гелприн Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду. — Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы? Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой. — Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература? — Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия. «Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича. — Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать? — Я, собственно... — собеседник замялся. — Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то... — Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух. — Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес. — Говорите, я запомню. В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили. — Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век... Как вы полагаете? Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их. Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем... Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы. В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак... Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль. «Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он... Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду». Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть. Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту. — Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно... С чего бы вы хотели начать? Максим помялся, осторожно уселся на край стула. — С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили. — Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных. — Нигде? — спросил Максим тихо. — Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты... — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим? — Да, продолжайте, пожалуйста. — В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков. Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб. — Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете... Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим! — Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам. — У вас есть дети? — Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня? — Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу. Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился. — Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела... — Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович. — Непременно. Только вот... Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит? Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром. — Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра. — Литература это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте. Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть. — Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать. «Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин». Лермонтов «Мцыри». Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий... Максим слушал. — Не устали? — спрашивал Андрей Петрович. — Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста. День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий. Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо. Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону. — Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос. Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю? Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу. — А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём. — В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович. — Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался. — Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой? — Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал. — С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите? — Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят. Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами. «Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения... По факту утилизирован... Общественность обеспокоена проявлением... Выпускающая фирма готова понести... Специально созданный комитет постановил...». Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол. Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота. Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил. Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё. Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше. — Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка. — Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто? — Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса. — От... От кого?! — От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он... как его... — Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка. Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку. — Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он. — Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить? Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад. — Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети. |
 Бабушка идёт какать MrWhite Моя комната размером со шкатулку. Скрипучая кровать, этажерка и табурет. На стене гобелен: лось с огромными рогами вышел к ручью и удивлённо смотрит, как будто никогда раньше здесь не бывал. Лось вообще был непонятным для меня персонажем, настоящим лицедеем. Когда я лежал с температурой, лось переживал за меня, потешно топорщил губу как будто обижался на что-то. Когда я мученически потел над тарелкой наваристого борща его морда вытягивалась и он кривился, как будто кормили его, а не меня. Сохатый всегда вёл себя по разному, и я подозреваю, что он был не просто выткан на ковре, он был живой, этот лось. День выдался жарким и лось щурился от жгучего солнца, луч которого пробился через окно в крыше и припекал его гобеленовый лоб. Ну, тут я ничем не мог помочь, до потолка мне не достать даже с табурета. В стекло бухнулся шершень, пробежал по диагонали, цепляясь за стекло лапками-присосками, взвизгнул крыльями и улетел. Я распахнул окно и лёг животом на подоконник, вдохнул паркий воздух. Напротив меня возвышалась задняя стена здания «чертовой мануфактуры», как называла её баба Дора. Стена тянулась по всей длине нашего одноэтажного барака, и если посмотреть вверх, можно увидеть длинный синий коридор неба. Справа от моего окна высматривать нечего. Стена мануфактуры поворачивала, примыкая к нашему бараку и образовывала тупик. Влево уходил узкий коридор, по которому можно добраться до деревянного туалета, и огромной алычи под которой вечером соберётся вся местная босота. Нас немного. Этим летом приехало всего четверо: я, мой лучший друг жирдяй Гена, красотка Кристина и Понос. Понос из Харькова, Кристина, как и я из Москвы, а Гена всё время живёт здесь, в Краснодаре. Есть ещё Илья, но нам строго настрого запрещено иметь с ним дело. Илья и его застёгнутые на все пуговицы родители живут как раз напротив развесистой алычи и туалета — самом лучшем месте нашего двора. Это одна из причин, почему нам нельзя. Вторая — они сектанты. И это чистая правда. Я сам видел, как они по воскресеньям ходят в церковь. Молча, опустив взгляды в землю проходят по двору и исчезают за воротами. В эти мгновения мне жаль Илью, я хочу подбежать, схватить его за руку и закричать, чтобы родители оставили его в покое. - Сектанты, — пренебрежительно шепчет Понос и в следующую минуту мне уже никого не жаль, я преисполнен праведного гнева. В то время, как все вокруг строят коммунизм, всякие там сектанты лазают на коленках и молятся. Я перелез через подоконник, и двинулся в узком проходе между бараком и мануфактурой в поисках шершня. Найду, поймаю и убью — подумал я, — нет, оторву крылья и посажу в банку. Мне хотелось, чтобы шершень помучился. Чтобы корчился от боли. Точно так же, как мучился я, когда такая же сволочь села мне на шею и укусила. Он сидел на цветке и жрал нектар. Я крался, стараясь не шуметь. Ещё немного и он оказался бы у меня в ладони, но когда я занёс руку, задребезжала оконная рама и в распахнутое окно высунулась голова Гены. - Ты чо? Я вздрогнул и опустил руку. Шершень воспользовался моментом и взмыл в воздух. Гена перевалился через подоконник, огляделся по сторонам. - Пошли, покурим. Гена знал, что я иногда ворую у деда вонючую «Приму». Но не сегодня. После завтрака мы с дедом Жорой идём на Кубань. Я не люблю Кубань, в ней коричневая вода, на берегу много адыгейцев, а в последний раз в воде нашли утопленника. Совсем рядом с тем местом, где мы с дедом загорали. Он выплыл из-за кустов и нагло дрейфовал перед пляжниками. Те, кто был в воде повылазили на берег. Мне запомнилась голубая спина с синими жилками. Я тогда спросил у деда, — почему его никто не вытащит? Спросил тихо, почти шепотом, но стоявший неподалеку потный мужчина в соломенной шляпе ответил: - Пускай его милиция изымает. Я почему-то запомнил того мужика. Под шляпой у него была панама, майка в сетку не доставала до пупа, открывая миру потный волосатый живот. Мне стало противно, обидно за утопленника и почему то жалко себя. Мне хотелось плакать. Хотелось, чтобы милиция прибыла как можно быстрей, но они как на грех не спешили. Мы с дедом так и уехали в тот день, и я не знаю, изъяли утопленника из воды или нет. Милиция, в которую я так верил — обманула мои ожидания. Не увидел я киношной спешки и слаженных действий. - Оцепить периметр! Никого не выпускать! - Есть, товарищ сержант! - Понятых сюда, быстро! - Так точно! Ничего этого не было. Ни воя сирен, ни мигающих огней. Сплошной обман. С грибным супом такая же фигня. Потому что борщ с хитро наструганными в него грибами, это далеко не грибной суп. Я объяснил это бабе Доре. - Это грибной суп, — ответила бабушка. - Грибной — желтый, а у тебя красный. Ты меня не обманешь. Баба Дора сплющила губы и стала похожа на толстую злую утку. Она была не такая, как моя кировская баба Аня. Дора была весёлая и шумная, словно паровоз. Поставь её на рельсы и прицепи вагоны, она дотащит состав до Ленинграда. Правда, на каждой стации будет громко кричать, как она устала. - Ты такой умный, да прямо к нам из самой Москвы! Ладно, я в туалет пошла, но учти, если приду и борщ… тьфу! Суп не будет съеден, пеняй на себя. Отлично, бабушка пошла какать и у меня было как минимум минут сорок. Поход в туалет был настоящим ритуалом, где любая деталь важна. Во-первых, бумага. Её должно быть много, почти целая газета. Ну, половина газеты, чтобы хватило на всю попу. Бабушка была огромная как слон. Во-вторых, бабуле нужно общение, поэтому она предпочитала какать во второй половине дня, когда соседи вернувшись с работы, трескали в палисадниках вареную кукурузу. Баба Дора выходила на крыльцо, одной рукой хваталась за поручень, другой упиралась в бок и шуршала газетой, разминала. Преодолев три ступени она шумно дышала. Весь двор должен был понимать, насколько ей тяжело. Дальше будет ещё хуже. Сразу за крыльцом тянулся низкий штакетник, и ухватиться за него рукой при бабкином росте было никак невозможно. Это сильно раздражало бабу Дору, она кривила губы и быстро проходила неинтересный участок. Дальше можно было картинно ухватиться сначала за железную трубу соседского навеса, за опоры садовой ограды, стволы деревьев а в конце барака за один единственный фонарный столб. У каждой двери бабушка останавливалась как бы для отдыха и подолгу беседовала сначала с одноногим художником Славой, потом с бухгалтершей тётей Шурой, чуть дальше проживали вечно пьяные Скворцовы, ещё через дверь злобный инженер Каргон. Замыкала барак квартирка невзрачного дядьки, фамилию которого я не помню. Все они должны были выслушать бабушкины рассказы о том, как запечь синие, у кого лучше покупать брынзу и какая всё-таки сволочь председатель кооперативного рынка товарищ Гугушев. Наконец, баба Дора добиралась до алычи, напротив которой в отдельном домике жили сектанты и оставшийся путь преодолевала быстрым шагом, чуть не в припрыжку. Бабушка закрылась в туалете, и о ней тут же вспомнил дед. К тому времени он успел выпить полбутылки какой-то бурой дряни и теперь страдал. - До-о-ора! Дора! Когда это надоело одноногому художнику, он затарабанил палкой по штакетнику и закричал: - Жора, ну хватит уже! Уймись! - До-о-орааа! – истошно вопил дед, — Дора-а-а-а! Художник позвал бабушку, чтобы прекратить бедлам, подключались пьяные Скворцовы и во дворе сразу же стало весело. Бабушка кричала из туалета, чтобы Жора катился к чёрту. Вообще-то она любила деда, ей просто нужно было покакать. Поднялся невообразимый шум, я понял, что Кубань на сегодня отменяется, украл сигареты и спрятал их под оконным отливом, после чего доел ложный грибной суп и сбежал через окно. Мы с Геной дымили в туалете, больше было негде. Надышавшись едким дымом, хлоркой и говном я побрёл домой, где меня ждал неприятный сюрприз: нас с Геной обвинили в том, что мы вытираем попу пальцем и пишем на стенах туалета разные глупости. Плач и крики не помогли, дед порол меня как сидорову козу. Сквозь слёзы я слышал, как в другом конце двора орёт Генка Скворцов. Мы знали — безобразничает Понос, но молчали, потому что Дима мог нас здорово набуцкать. Один раз во двор забежала пара; мужчина и женщина. Они ворвались с улицы в наш мирок — такие чужие и взъерошенные. Я сидел в тени и читал книжку «Ричард Львиное сердце». - Мальчик, тут туалет есть? — спросила женщина. Я обратил внимание, что она была очень красивая. У её спутника были шустрые глаза, он мне не понравился. - Оглох? Туалет есть? — спросил мужик. Я указал рукой в конец двора и они побежали к туалету. Как только они скрылись за углом дома сектантов в ворота вошёл милиционер и двое взволнованных в штатском. - Мальчик, тут чужие к вам не приходили? — спросил милиционер. Я не знал, что мне делать. Я понял, что ищут как раз ту самую пару. Наверняка они что-то натворили. Мне было жаль красивую женщину и совершенно не жалко грубого мужчину с бегающими глазками. Милиционер почувствовал моё замешательство и прошёл во двор. - Вроде сюда свернули, — сказал он взволнованным мужчинам и они втроём побежали в сторону туалета. А потом мужчину и женщину вывели к воротам. Всё это было жутко интересно, поэтому собрались все соседи. Один из тех, что пришёл с милиционером постоянно кричал и требовал какие-то деньги. Второй испуганно косился по сторонам. Ему хотелось уйти. Мужчина с бегающими глазками улыбался и предлагал осмотреть свои карманы. Женщина молча смотрела на меня. Смотрела так, что мне стало стыдно. Милиционер пытался всех урезонить. - Пройдёмте, — сказал он, когда понял, что успокоить никого не удастся. А на следующее утро одноногий художник обнаружил в сортире деньги. Он случайно заглянул в дырку и увидел в говне несколько купюр. Полдня он доставал их из очка при помощи длинной проволоки, потом помыл под краном и развесил на солнышке сушиться. Двор разделился на два лагеря; одни брезгливо морщились и говорили что так нельзя, и что деньги нужно срочно сдать куда следует. Вторые сказали что можно, но нужно деньги разделить, туалет-то общий. Когда я спросил бабушку, за кого она, баба Дора ответила: - Я ни за кого. Они просто завидуют. И те и другие завидуют. А одноногий дядя Слава сказал, что деньги не пахнут. При этом снял с веревки пять рублей и помахал купюрой перед носом бухгалтерши. От него отстали, но мне всё-таки кажется, что те деньги пахли говном. Я даже не помню, когда умер дед. Бабе Доре стало скучно ходить в туалет, и она ушла вслед за дедом. Почти сразу, видимо он и оттуда продолжал звать её истошным голосом. В моей жизни происходило и происходит много интересного, но на многое я смотрю через призму краснодарского дворика. Ведь совсем необязательно писать говном на стенах, чтобы тебя обвинили и наказали за это. Я уяснил, что кошельки тянут не только подозрительные мужики с бегающими глазками. Можно верить в милицию, а можно в бога, но нельзя верить в то и другое одновременно. А деньги… деньги действительно пахнут, и теперь я точно знаю чем именно. |
Понимаешь, я была очень счастлива как женщина. Очень
Он шёл на операцию, а она его несколько дней перед этим успокаивала. Плановая операция, уже очень надо сделать, ничего страшного, это всего лишь пару часов, подобное поставлено на поток, у него хорошие анализы, крепкое сердце… Говорила одно и то же, как заведённая. Он улыбался, гладил руку и молчал. И ей казалось, что он её не слышал, что всё это она рассказывает себе, себя успокаивает, себе объясняет. Впрочем, так оно и было. Он слушал её, но не слышал. Просто смотрел, как она двигается по квартире. Как накрывает на стол. Как пьёт кофе, заботливо сваренный им на завтрак. Как хмурится и беспокоится. Как сто раз перебирает в пакете его больничные принадлежности. Как напоминает позвонить сестре в далёкую страну. Они уже давно живут только вдвоём. Половину той жизни, что прожили с родителями, сыном, внуками. Родителей похоронили, сыну купили квартиру. Остались вдвоём и по выходным накрывали столы, как раньше, звали друзей. Летом ездили в отпуск. И всё время ходили, взявшись за руки. Перешагнули 60-летние рубежи, а рук так и не расцепили. Они были таким единым целым, что даже имена не имело смысла произносить раздельно. Что они пережили, долго рассказывать. Всё было. Она детдомовская. Но вдруг, когда уже даже вырос её ребёнок, нашлась мама. Больная, брошенная, никому не нужная. Она, не задумываясь, взяла её к себе. В свою тесную городскую квартиру. Практически все крутили пальцем у виска. Мама её оставила в крошечном возрасте. И никогда, никогда в жизни не вспоминала о том, что у неё есть дочка. Она и вправду не понимала, чего от неё хотят? Чтобы она бросила маму? Так же, как мама бросила её? Но ведь ей было больно, все эти годы было очень больно! Она не хочет, чтобы так с мамой…Маму досматривали вместе с мужем. Она пролежала несколько лет, два последние годы лишилась рассудка. Но они не роптали, молча ухаживали, кормили — поили, меняли подгузники и постель, лечили…Она, собственно, всё могла. Когда он был рядом. И ничего её не пугало. Когда он был рядом. На операцию она его провела. И сидела под дверью. Ждала. Пустяковая операция, но всё равно куча переживаний. Он никогда серьёзно не болел. И ей было немного странно сидеть и ждать окончания его операции. Машинально сунула руку в сумочку, нащупала конверт. Удивилась, вроде никаких конвертов у неё в сумочке не должно быть. Вытащила. Ещё больше удивилась — письмо от него. Когда он успел написать? Когда в сумочку успел запихнуть? Они ж вроде всё время были рядом, она бы заметила. Прочитала. Очень странное письмо. Он вроде прощался. Она сидела, боясь пошевелиться. Она всё поняла. Ещё до того, как врачи вышли из операционной.Пустячную операцию он не перенёс. Остановилось сердце. То самое, вроде здоровое и никогда не болевшее. А потом, после похорон-валерьянок-пустоты-нечеловеческой боли, она вытащила из шкафа свою кофту и в кармане нащупала листик. Это была смешная записка. От него. Потемнело в глазах. Полезла в другой карман, зимнего пальто. И там записка. С пририсованной смешной рожицей.У неё в квартире оказался миллион этих его записок. Написанных до остановки сердца на операционном столе. И найденных ею после его похорон. Она сначала плакала, не могла читать, физическую боль вызывал даже его почерк… Потом начала читать. Он шутил, приободрял, спрашивал, предполагал, жалел, любил… Он был живым и прежним, в тех записках. И, глядя мне в глаза, она вдруг говорит: — Понимаешь, мне даже стыдно сознаться в том, что я тебе скажу. Стыдно, когда вокруг много горя и много проблем, когда вроде так и не бывает, все друг на друга жалуются… Понимаешь, я была очень счастлива как женщина. Очень. Я не могу об этом рассказать. Но я была очень счастлива.И десять лет, каждый вечер, она перечитывает его записочки. Те, которые находила в квартире ещё долгое время. Те, которые ей тогда помогли не сойти с ума. Те, которые продолжают хранить его тепло. И его любовь. Zoya Kazanzhy |
Самая короткая консультация у психолога
Пришли вдвоем. Муж и жена. Первый раз у меня. Я уставшая (5-я консультация), голодная и от этого почему-то спокойно-невозмутимая. — Я первый раз у психолога! — говорит раздраженно мужчина. Желваки ходят. Всем видом — «какого черта!». — Меня жена уговорила! — И? — Что и?!! Сын у нас. У меня. Дебил! — распаляется он. — Дебил — это психиатрический диагноз, — устало говорю я. — Ваш сын в этом смысле дебил? Мужчина уже на меня смотрит как на дебилку. Потом переводит взгляд на жену с немым вопросом: «Ты к кому меня привела, ваще?!!» Она съежилась, сидит на краю стула, глаза отводит. Руки зажала между коленями. Он досадливо морщится, поворачивается ко мне, молчит. Я тоже. Не выдерживает. Злится еще больше. — Вот вы же как бы психолог, так? Хм. Ну так объясните мне тогда, что мне с ним делать? — С кем? — С сыном! — А что с ним? Мужчина округляет глаза, удивляясь моей тупости и неспособности читать мысли. Опять поворачивается к жене с выражением: «Где ты эту дуру нашла?». Но жена — опытный боец, сидит не поднимая глаз, и лишь по тому, как бледнеет ее лицо, я понимаю — все силы у нее ушли на то, чтобы привести мужа ко мне. — Он берегов не видит, понимаете. Сопляк. 14 лет, а ведет себя как, как... — Как? — Прихожу домой. После работы. Ботинки посреди коврика стоят. Я ему: «Ты хоть что-нибудь в этой жизни умеешь? Ботинки хотя бы на место поставить». Сто раз говорил ему ставить ботинки сбоку, так, нет, как дебил, ничего не понимает. Все в жизни легко достается. Телефон вот сломал. Не ценит. Не делится ничем со мной. Матери вон хамит. Дома ничего не делает. Все слова как об стену горох. Ни стыда ни совести. И вот как, как себя с ним вести?! Как общий язык найти. Вы же психолог, ну так посоветуйте!!! Есть у вас рецепт? — Есть, — отвечаю, нарушая все каноны психологической консультации. — И решение есть? — Есть, — обалдеваю от своей наглости еще больше. Понимаете, есть алгоритм психологической консультации. Особенно первой. И меня учили, что первая встреча — это сбор информации, определение запроса, налаживание контакта. Ни о какой терапии речи нет. Тем более о каком бы то ни было решении. Что на меня нашло... ((( — Я правильно поняла, что вы не знаете, как разговаривать с сыном, и не можете найти с ним общий язык? — Ну да, сказал же! — Решение есть, очень простое. Но не знаю, справитесь ли вы с ним, — с абсолютно искренним сомнением говорю я. — Ну? Говорите! — Это не говорить, это сделать необходимо. — Чего сделать-то? — Как имя вашего сына? — Антон. И тут я совсем борзею (коллеги меня поймут, о чем я), достаю лист бумаги, маркер, пишу на нем «сын Антон, 14 лет», кладу в дальний угол кабинета и предлагаю мужчине представить своего сына стоящим на этом листе. — Получилось? — спрашиваю. — Да. — А сейчас медленными шагами подойдите к листу, встаньте на него, войдите в образ сына и станьте им. С явным сомнением на лице он делает это. Закрывает глаза. — А теперь скажите, что чувствуете? — Одиночество страшное. Слезы в горле. Плакать хочу. — Почему? — От обиды. Все дергают, шпыняют. То не так, это... Жить не хочется. Я как урод какой-то для всех. — Для кого — для всех? — Ну для всех. — Для кого? — Ну отца. — А чего бы хотелось от него? — Чтобы хоть раз похвалил. Спросил, как дела. Чтобы не орал. Чтобы... я же тоже мужчина, чтобы гордился мной. — Сделайте вдох и на выдохе выходите с листа. Мужчина молча подходит к стулу, садится. Тишина. Женщина вытирает слезы. — Я все понял, — вдруг тихо, почти шепотом говорит он. — Все понял. Я себя так же маленький чувствовал. А от отца одни упреки. Теперь я так же. Я понял все. Спасибо. Глаза у него и у жены зеленые. Ясные. И уши у него какие-то добрые, трогательные... 18 минут все длилось. Первый раз в моей жизни. © Екатерина Савинова |
 Я расскажу вам за Пномпень алена лазебная Я живу в Пномпене, это город в Камбодже. Вы можете сказать, что стыдно, жить в городе с таким названием. Но, так уж вышло. Я живу в Пномпене, угол 130-й и Риверсайд. Мой приятель Серега говорит, что 130-я это самое то место, где хорошо сходить с ума. Улица, на которой я живу, никогда не спит. Никогда. Ресторанчики, кафешки, бары. Шелковые и ювелирные лавки. Караоке, ночные клубы и массажные салоны. Маленькие супермаркеты, магазинчики бытовой химии, сумок, кошельков, ворованной косметики, французских и итальянских вин и вечно снующие торговцы уличной едой. Наша улица не то, что не спит, она даже не дремлет. Звон монашеских колокольчиков, скрежет скрипок слепых музыкантов, пронзительный визг клаксонов сборщиков мусора. Протяжные крики продавцов фруктов, смех проституток, визг моторов мотобайков. Грохот автомобилей с выдранными глушителями, призывные крики извозчиков и азартные вопли игроков в карты. Бегущие по балконам обезьяны и мелькающие в темноте крысы. Каждый день, каждую ночь, каждую минуту я слышу неумолкающий шум Пномпеня. Почему этот город не спит, не дремлет, не замолкает ни на минуту я не пониманию. Почему местные жители не устают от этого шума и не делают друг другу замечаний я не пониманию. Я многого здесь не понимаю. Я просто не сплю. По ночам я слушаю, как девушки зазывают в бары клиентов, как веселятся местные картежники и продавщицы магазинов. Я наблюдаю, как по улицам бегают дети и выпрашивают деньги у белых туристов. Я смотрю, как тщедушные кампучийки волокут в отели отчаянно орущих песни австралийцев, немцев и британцев. Я вижу пьяных до смерти французов и яростно веселящихся, раскатывающих на тук-туках, русских. Я ложусь спать в четыре-пять часов утра. Зачастую, к этому времени я так напиваюсь, что падаю замертво и засыпаю, не обращая внимания на продолжающийся за окнами вечный праздник. Мы живем на 130-й, угол Риверсайд, флэт ту. Приезжайте. В городе под названием Пномпень, я живу не одна. У меня есть муж. Он не кхмер, как подумали некоторые из вас. Мой муж - одессит, что ничуть не лучше. Моему мужу настолько нравится Пномпень, что иногда я думаю, что этот город придумали его одесские родственники, для того чтобы мне было хреново, а им хорошо. Пномпень - город, просто созданный для одесситов. Безобразная какофония пномпеньских улиц, моему мужу кажется замысловатым джазом. Безвкусное сочетание ярких одежд – этническим дизайном, а визжащие тормоза неисправных машин - голосом мегаполиса. И главное. В Пномпене сбывается мечта каждого одессита. Здесь они все время на виду, постоянно окружены вниманием и подобострастием аборигенов.. Белых здесь обожают, как зрелище и рассматривают непрестанно и восторженно. Каждый день мой муж просыпается в шесть часов утра. Вернее вскакивает. Знаете, бывают люди подвижные, а бывают неукротимые. Вот мой именно такой. В шесть часов утра он вскакивает и сразу включает телевизор, компьютер и музыкальный центр. Затем хватает гантели и начинает делать зарядку. В случае, если я проснулась под Майкла Фрэнкса - это победа. Если же под Эрс Винд энд Файер, то мою несчастную, невыспавшуюся голову можно сразу отрезать и выбросить на съедение крысам. К тому моменту, когда я выхожу из спальни, супруг успевает разбить что-нибудь из посуды, поболтать с балкона с местными попрошайками, выскочить в магазин, сжечь чайник и сбегать на рынок. Узнать новости из Одессы, Нью-Йорка, Киева и прочитать Пномпень Пост. К моменту, когда я просыпаюсь, меня ждет столько новостей, что сразу хочется выпить водки и умереть обратно. Мы живем в Пномпене, на 130-й. Второй этаж. Выслушав новости «от мужа», я варю себе кофе, беру комп и осторожно выхожу на балкон. Я надеюсь, что там меня никто не достанет. Но, не тут-то было. Именно в это время русскоязычные пномпеньские мамаши везут в школу детей. Проезжая на байках мимо нашего балкона они останавливаются и неистово орут на весь Риверсайд: «Алёёё-Наа!» В кхмерском языке частица наа, является частицей усиливающей действие. В ту же секунду, казалось бы, занятые своими делами кхмеры, задирают головы, ослепительно лыбятся и, глядя на наш балкон, дружно вопят: наа, наа, наа. Почитать не удалось. Творю на лице дружелюбный оскал, благодарно киваю кхмерам и выслушиваю репорт о ночных происшествиях в русской диаспоре Камбоджи. Ленкин любовник, бельгиец, умер в публичном доме. Мать троих детей, проститутка Мишель, уехала на заработки во Вьетнам. Кхмерская няня опять украла детей Сергея и требует выкуп. Наши парни поймали вора и отрезали ему палец. Полонский вышел из тюрьмы и набирает стафф на остров. Разбился на байке пьяный русский турист. У русскоязычного полицейского Остапа новая тачка, а казахи открыли ресторан… Всё. Пора ехать в офис. В офисе воняет только что сожранной кхмерской едой. Менеджеры неистово орут по-английски и надеются, что так я их лучше пойму. Опять забыли оплатить интернет. Телефонная связь с Россией и Украиной не работает. Монивонг перекрыт, бастуют швейники. Китаец не вышел на работу, а болгарин ушел в запой. Полдень, кхмеры бегут на ланч. ТИШИНА. Тридцать минут. И все по-новой. Тарелка тайского супа в местной кафешке. Магазин, рынок и два часа у плиты. Вечер. Гости. Вино. Сигареты. Клуб. Наши музыканты играют у французов. Французы дурачатся и поют «Дорогой длинною». Тук-тукер не знает, где находится наша улица. Попытка ограбления, отбились, посмеялись. 130-я, ночь, крысы, крики, визги, песни, смех. Кхмерская, русская, английская, французская речь. Вино. Новая книга. Литсайт. Фейсбук. Я не сплю. Я почти не сплю. Я живу в Пномпене, это город в Камбодже. |
История очень тронула. После ухода из жизни по-старости моей зонарно-серой овчарки даже не пытаюсь завести собаку - невыносимо тяжёлое прощание с самым преданным Другом... (
Ходил к нам в клинику мужчина с немецкой длинношёрстной овчаркой по кличке Вайс. Неземной красоты собака, исключительного интеллекта. Пёс был воспитан как военная машина, беспрекословный, отличный защитник хозяина и очень нежный и ласковый пёс. Сказать, что все мы любили Васю — это ничего не сказать. Мы его обожали. Хозяин тщательно следил за его здоровьем и в общем видели мы его достаточно часто. То ушко заболит, то глазки, когти подстричь, прививку поставить. Или просто приходили в гости за вкусняшкой. И вот интересная привычка у него была: когда ему ставили укол или делали неприятные процедуры — он аккуратно брал зубами штанину врача или хозяина и зажмуривался — терпел. Но вот на 14-ом году жизни Вайса был диагностирован рак. Почти 2 года весь наш персонал и хозяин Васи каждый день боролись с настигнувшим недугом, и каждый день он брал в зубы, то штанину, то рукав, то нижнюю часть рубашки и все так же зажмуривался. Но рак есть рак… Рано или поздно он берет верх и побеждает. 6:00 звонок — Вася уже не встаёт и воет, закатив глаза… Слышу в трубке его вой. Отправляю коллегу к ним домой. Капельницы, обезболивающие, анализ крови. Коллега возвращается бледная и в слезах. Даем анализы в лабораторию по «цито». Через 2 часа получаем результат… Васе осталось совсем недолго. 18:00 опять звонок и долгий разговор с хозяином. — Я больше не смогу смотреть как он страдает, воя от боли. Уколов хватило на час, и он поспал, но сейчас он продолжает выть. Я привезу его к вам усыплять… Говорю хозяину, что жду их, кладу трубку и начинаю плакать, напарница тоже ревёт. Приезжает хозяин с супругой, заносят Вайса на руках, я не выдерживаю от вида когда-то огромного, мощного красавца, который превратился в скелет. Хозяева просят разрешения не присутствовать на эвтаназии и уходят на улицу, ожидая нашего приглашения. Все органы Васи отказали, только сильное собачье сердце продолжало упорно качать кровь по организму. Ставим внутривенно наркоз и он засыпает, прекратив выть, уходит и судорога. Ещё доза наркоза и сердце покорно сдается. Вайс тяжело вздыхает и этот вздох становится последним. — всё… говорю напарнице. Обе плачем… утираем сопли и опять плачем. Иду звать хозяина и вижу как строгий мужик, который прошёл через жизнь длинною в 15 лет бок о бок с другом, который каждую минуту боролся за его жизнь сидит у крыльца и рыдает в голос. Говорю, что Васе не было больно, что он просто уснул и прочие соболезнования и всё сквозь слёзы и сопли. Хозяин благодарит, что мы были рядом с Васей в этот тяжёлый момент. Клял себя за то, что не смог быть с ним до конца и смотреть на его смерть. Забирает Вайса, завернув в плед, и уезжает. Проходит несколько недель. Приезжает молодая пара с 2-х месячным щенком немецкой овчарки на прививку. Мальчуган сильно напуган. Подхожу его подержать и успокоить, пока коллега будет колоть и тут, щенок хватает меня зубами за рукав и сильно зажмуривается, даже не пискнув на укол. Начинаю плакать… — Привет, Васька… Я скучала… |
 Карабинерша Псих 13 Её звали Люба, но она настолько была похожа на мужика, что настоящие мужики, даже итальянцы, кому всё равно с кем, не могли представить её в постели или даже в машине, делающей минет, а один любовник одной нашей сказал о ней однажды: "Это не женщина, а какой-то карабинер!" и с тех пор её прозвали "Карабинерша", хотя никакого карабинера у неё и в помине не было. У неё были усы как у прапорщика, хотя менструации ещё не прекратились, и по своей сути она была женщиной, но она настолько привыкла командовать мужиками, когда работала диспетчером в автопарке, что даже те, кто её хорошо знал, не воспринимали её как женщину. Однажды она на ходу поймала за рукав одного мента, который работал разнорабочим в одном загородном борделе и грозно прорычала ему в лицо: "Эй, пид@рас!Ты когда поставишь нам бутылку? Или всё за бабский счёт привык?", а он, униженно хихикая, забормотал, что хозяин вовремя не платит, но на самом деле, он всё отсылал на Украину своей жене, которая путалась с местным участковым в его отсутствие, а сам он жил на иждивении одной русской, которая любила выпить и ему наливала, а потом они шли в постель. По выходным она приходила в тот парк, где собирались такие же, как и она женщины, которые работали "на тюрьме", так называли они такой тип работы, когда сиделка обязана проживать вместе с каким нибудь больным или безумным старичком или со старушкой,без права выйти на улицу в течении рабочего времени, и которые всю неделю ждали воскресенья, а потом собирались вместе в глубине того парка, напивались и горланили русские и украинские застольные песни, а местные искатели любовных приключений со страньершами даже боялись подойти к ним близко потому, что уж очень дико и агрессивно звучали эти песни для чувствительного итальянского уха. Нужда и желание заработать привела однажды их в Италию из российского посёлка под названием Красавка, и они превосходящим большинством, потеснили украинскую диаспору, которая властвовала и строго следила за распределением работ и распространением сплетен в том небольшом городке, до того как там появились "красавицы", как их называли немногочисленные русские из других регионов, а прежние "властительницы Италии" презрительно называли их "русские" и всё. А потом многие из "красавиц" уехали на Север, где заработки были гораздо выше, и перетащили своих односельчанок туда и Люба уехала тоже, что дало легко вздохнуть украинским первопроходцам, которые даже там, где всем приходилось нелегко, не забывали о том, что "москали зъилы всё наше сало" и очень активно доказывали друг другу, что Ющенко лучше, чем Янукович потому, что Янукович "продался москалям", да... а односельчанки очень уважали Любу и называли её Гризоглазихой, а жену брата её мужа, которая была маленького росту и очень женственной, они ласково звали Гризоглазкой,а на самом деле у них была фамилия Гризоглаз. Люба Карабинерша и её односельчанки прожили на Севере несколько лет и у них был общий котёл, куда они скидывались друг дружке на дни рождения или чтобы занять денег тем, у кого умирал старичок или старушка, и они оставались на улице и должны были жить на квартире пока не найдут новую работу, а Люба и сама надавала кучу денег в долг тем, кто просил, и однажды в воскресенье, все те, кто были ей должны, все вместе отдали ей две с половиной тысячи евро долгу, а она устроила им праздник и накрыла шикарный стол со всякими вкусностями потому, что это был день рождения её внука. Они собрались в одном маленьком кафе за городом, куда их всех привезли итальянские любовники на машинах, и только Люба приехала туда на электричке потому, что у неё не было любовника, да и в мыслях ни у кого не было завести шашни с "этим карабинером", но её это нисколько не трогало. Они очень хорошо посидели в том кафе до вечера, выпили, наелись до отвала любиных салатов и колбасы, купленной по случаю в русском магазине у одной нашей, которая много лет назад вышла замуж за больного старика, с которым работала "на тюрьме", а после его смерти она уже была итальянской гражданкой и получала пенсию старика потому, что в Италии так полагается, да, а в магазине том всё было наше, а значит намного вкуснее, чем итальянское, и даже очень многие итальянцы, которые по началу боялись, решившись на такой подвиг и отведав "этой гадости", приходили туда ещё и ещё. А под конец гулянки все сразу отдали Любе долги, о чём уже говорилось раньше, а она так в охотку напилась, как в автопарке, где она когда-то работала грозным диспетчером и где они тоже праздновали всегда вместе и она пила наравне с шофернёй, и где её побаивался даже начальник того автопарка, и пела диким голосом русские застольные песни и все подпевали ей, даже итальянцы, которые терпели всё это безобразие только из-за своих подруг, изголодавшихся по мужской ласке. А когда пришло время возвращаться, то все наперебой стали предлагать отвезти Любу туда, где она жила и работала с одним злобным, как чёрт, отставным марешалло, что означало вовсе не "маршал", а всего навсего "прапорщик", но Люба стала противиться и даже выпала из машины, куда её, необъятную, с трудом погрузили односельчанки, и грозно всем объявила, что она как приехала, так и уедет, то есть на электричке, и они не посмели ей перечить, а когда она вышла на своей станции, то вдруг покачнулась и свалилась на рельсы прямо под прибывающий поезд с другой стороны платформы и то, что от неё осталось, страшно соскребали, срочно вызванные для этого работники специального подразделения. Как это ни странно,однако, все все те деньги, что вернули ей односельчанки, остались целы и их никто не забрал, их просто отмыли от крови и отдали односельчанкам и те отправили их мужу Любы, который сказал им по-телефону, что ему не интересно где похоронят эту алкашку, и её похоронили за казённый счёт в Италии... на католическом кладбище, да... А на Юге, те, кто знал Любу-Карабинершу, отказывались верить, что она так ужасно погибла и она так и осталась в их памяти грозной и доброй Карабинершей, которая не имела никакого любовника в Италии, а просто была хорошим человеком и всё. |
 Предчувствие гражданской войны евгений борзенков Кёльнер Келлер клеит Клер. Мой дядя правил, правил самых честных. Когда не в шудку зане мох. Мой дядя Келлер из той страны, с той стороны, где над здравым смыслом мягко доминирует сало и маленькие оранжевые революции, похожие на коллективные поллюции сумасшедших, надышавшихся веселящего газа, или ссору на коммунальной кухни из-за кастрюли борща. От их певучей мовы мне неизменно хочется мочиться на снег по-украински. В тот день, когда я попрал своим донецким кедом киевский перрон, мне было двадцать с небольшим. Я приехал к своему дяде, а он жил с тётей Клер. У них была маленькая Бьюти, годик и неделька, пушистый мягкий комочек. Когда я вошёл, она танцевала в манеже и схватила меня крошечным кулачком за палец. Бьюти Келлер. - Агу, - сказала Бьюти. - Всегда агу! – салютовал я. - Янг, ты будешь жить в нашем чайном домике. Пойдём, покажу, - Келлер махнул в сторону поместья. Домик был небольшой, двухэтажный, компактный. На втором этаже покатые стены спальни были расписаны местным богомазом Тихоном. Титанические полотна, нанесённые на опилочное ДСП малярной кисточкой – на одной стороне «Постоянство памяти», на другой – «Податливое сооружение с варёными бобами (Предчувствие гражданской войны)». Сэнкью твою матч, Сальвадор. Вот под этой картиной, увы мне, я и выеб@л тётю Клер – бандеровку из Тернополя. Выеб@л и вытер х.. чем-то жовто-блакитным, висевшим в углу на трезубых вилах. Не надо мне шить тут политику - просто этим очень удобно вытирать х... Мой дядя Келлер был маленький, метр шестьдесят, подвижный и слегка рыжий латентный педераст. Не помню, что заставило меня так думать, но это ощущение крепло с каждой нашей встречей, хоть виделись мы редко. Всё его тщедушное рыльце и тельце, руки и грудь, поросшие рыжим войлоком, аккуратные копытца ступней, резиновая, неприлично развитая нижняя губа, нос, скрученный в агрессивный кукиш – все служило лишь оправой для глаз. Глаза были – какие надо глаза. Он не любил ими моргать, поэтому эти бельма навыкате под приспущенными веками, глядели тебе в переносицу, в кадык или в лоб. Они глядели насквозь. В них всегда еле брезжил пасмурный похмельный рассвет и никогда не было улыбки, эмоций, интереса. Наглые беньки бездушной скотины, способной на всё. Надеюсь, что так он смотрел только на меня, потому что не любил с детства. Он не любил чужих детей, даже племянников, но обожал свою Бьюти. У моей кумы есть кот, которого она как-то наказала, и он ей отомстил. Кот залез на стол и насрал в сахарницу. Когда я видел своего дядю Келлера, я вспоминал про кота кумы. Кумыкота. И искал глазами сахарницу. Клер была ровно вдвое больше. Выше, сильнее. Чёрные коровьи глаза без зрачков, отличные зубы, глубокая глотка. Кулаки и сорок пятый размер ноги. От её голоса куры переставали нести яйца, а соседские собаки лаяли как-то вопросительно-робко. Она была выше меня на две головы, что там Келлер. Вдвоём они производили странное впечатление; первой мыслью всегда – как же они занимаются любовью? Он вполне мог сойти за лобковую вошь, которую добрая Клер раскормила до чудовищных размеров и выдрессировала. Научила говорить. Когда она нагибалась, чтобы что-то поднять, он тут же прилипал сзади, обхватывал её ручками чуть выше колен, вжимался щекой в глубокий овраг между могучими булками и исполнял клоунские фрикции, подпрыгивая для правдоподобия контакта. Он называл её своим гладиатором, а себя ланистой. Латентный ланиста. Келлер был ярый наци и трещал только на хохляцком. Я смотрел на него и понимал, что в моей крови течёт мутный поток из четырёх мастей – немецкой, еврейской, украинской и русской. Кто же я, никто с именем Янг? Я потусовался с ними дней пять. Мы бухали и жарили шашлыки. Ходили в лес «по ягоды». Я нянчил на руках Бьюти, катал её в коляске, а Клер, прищурившись, говорила: - «Глянь, как Янг прётся от нашей девочки…» Для смеха они хотели подсунуть мне соседку – олигофренку. Лариска в общем, неплохая девчонка, мне было жаль её, и кажется она запала на меня по уши. Но как можно еб@ть олигофренов? Как? Хотя…. Она покупала шампанское, чтобы опоить меня, пела и танцевала, и это выглядело так, что меня пробирал понос и рвота, а эти двое хватались за животы. Они думали, это смешно. Мы ходили на речку и я смотрел, как вода выходит из берегов, когда Клер погружала в неё мощные стэгна. Она выходила на берег, фыркала, встряхивала мокрой гривой, ступала по песку, и пляж приходил в движение от гула её шагов. Когда она ложилась на спину, раскинув колонны ног, я глаз не мог отвести, а Келлер толкал меня в плечо и смеялся: Скажи, какой здоровенный лобок, а? Клер, он смотрит на твой лобок! Знаю,- отвечала Клер, не открывая глаз. Она знала. Бабы это всегда знают. Когда я засобирался уезжать, мы решили отметить это дело хорошенько. Набрали сухаря «Променистэ» в местной бакалее. Хороший сухарь. Келлер говорил о нём, подкатывая глаза и сладострастно поглаживая горло: «Это ручей… это прохладный лесной ручей…» Они оба предпочитали только сухарь и шампусик. У них была капитальная разница в возрасте, но что Келлер, что Клер являлись и по духу и по мировоззрению хиппи. Удивительно разные внешне, - слон и Моська – они гармонично дополняли друг друга, даже когда ссорились. Свободные изнутри, обаяние каких-то непонятных семидесятых; их дом был забит пластинками битлов, роллингов, Джимми Хендрикса. Каждое движение в этом доме сопровождалось рок-н-ролом; все перемещались пританцовывая, попадая в ритм, запах кофе, сигарет и мяты въелся в деревянные перекладины потолка. Они укладывали ребёнка спать, даже не думая немного приглушить звук и Бьюти спокойно посапывала, подрыгивая ножкой под Чака Берри. Вечер сложился неплохо. Была ещё подруга Клер, тоже такая же огромная кобыла, не помню, как звать. Мы выжрали всё вино, кажется танцевали, Лариска в слезах ушла почти сразу. Видимо, приревновала меня к этой лошади. Потом Келлер и Клер начали выяснять пьяные отношения и я пошёл провожать кобылу. Как же её… Помню только очки, какой-то ехидный их блеск, охапка рыжих волос вокруг неаккуратно разношенного лица, злая прорезь рта поперёк и то, что я смотрел на неё снизу вверх. Даже стала шея болеть. Она делала один шаг, а я два и это создавало ощущение существования в различных часовых поясах. Разговор не шёл, мне все казалось, что я семеню и путаюсь у неё под ногами. Когда дошли к её подъезду, я, превозмогая себя, сделал вялую попытку обнять её за талию. Просто как дань вежливости. Просто так надо. Она без лишних слов так же просто опустила ладонь мне на плечо и у меня просели колени. После этого я сдержанно попрощался, а она презрительно хлопнула меня напоследок по жопе. Я вернулся в свой чайный домик, разделся и… Да. Конечно, скрипнула дверь. - А чо ты ещё не спишь? – Клер первым делом подошла к стопке пластинок, выбрала одну, опустила иглу, и негромко заиграл блюз. Я бессовестно лежал на спине и молча наблюдал. Хмель мгновенно рассеялся, от ударов сердца у меня подрагивали ступни. Она скинула халат, легла рядом со мной, в зеленоватом пламени вертушки сияли её белые трусики. Она занимала собой всю комнату, половина Клер свисала с кровати. Она была такой огромной, в ней было так много голой плоти, что я вспотел от ужаса. Её трусы я мог бы носить вместо жилетки. - А где мой дядя? – просипел я шершавым голосом. - Укачивает Бьюти. - Надо бы дверь замкнуть, - потихоньку наглел я, храбрясь. - Нет. Так он сразу догадается. Слушай, Янг… я выпить хочу. Пойди, там бутылка сухаря осталась под яблоней в саду, я припрятала. Я встал, перелез через неё, вышел и вернулся с сухарём, уже совершенно не стесняясь своего выпирающего из трусов х... Мы выпили по стакану и поцеловались взасос. Ну а потом и все остальное. Не помню, сколько кинул палок – надеюсь, что достаточно. У Клер был здоровенный клитор, просто невероятный, я даже после никогда такого не встречал. Как маленький кулачок Бьюти. Он упирался мне в лобок и Клер своими криками заглушала блюз. Где же Келлер? Единственно, что слегка напрягало, это ожидание скрипа двери за спиной. Мы оба совершенно точно знали, что он не спит и может войти в любую секунду. Наконец мы отцепились друг от друга и дышали как рыбы, блестящие от пота дельфины, разглядывая полотна Дали. - А давай импровизировать… - Начала она, но тут дверь наконец скрипнула. - Ага, хорош импровизировать, - Келлер стремительно вошёл пружинным шагом, снял иглу с пластинки – игла взвизгнула, - давай, пошли, иди дитя укладывай. Она капризничает. Пока, Янг, - он кивнул мне от двери, задержав взгляд только на секунду. Только на секунду. И её было достаточно. Клер, без спешки оделась, вышла и тут же вернулась. Впилась мне в рот, проникая языком в гортань. Это был сильный поцелуй. - Если расскажешь кому-нибудь, убью! – выдохнула она, нависнув надо мной. Её волосы касались моих щёк, в глазах полыхал огонь. Она смеялась одними глазами. Её рука в последний сжала мой вновь одеревеневший член под корень. Больше я её не видел. Я проснулся в шесть утра, вспомнил все и понял, что надо валить. Покидал вещи в сумку, забросил её на плечо. Зашёл к ним. Келлер на кухне варил кофе. - Привет, - сказал я. - Привет. – Он не повернул головы. - Можно воды попить? - Пей. Я зачерпнул кружкой из ведра родниковой воды и выпил в три глотка. Набрал ещё. Выпил три кружки. - Ладно, я погнал, - я вытер рот и взялся за ручку двери. - Ну давай. Пока. – Сказал он и повернулся лицом. И знаешь, Келлер, сейчас я говорю это тебе: твои глаза изменились в то утро. Я увидел, что в них нет твоего привычного равнодушия. Нет цинизма. Усталого презрения к двуногим тварям вокруг. В них не было пустоты. Вместо пустоты там была боль. Ощутимая боль раненого живого существа. В то утро я наверное впервые увидел в тебе человека. Тебе наконец-то было больно, и это сделал я. Я всё-таки насрал в твой сахар, Келлер. Взял билет на автобус и, почти издохший от похмелья, сушняка и духоты, через два часа был в Киеве. День я закончил на вокзале. Неприлично растянувшись на лавочке, подложив под голову сумку, я забил на косые взгляды мешочников, которым негде было присесть, и ждал свой поезд. Я втыкал в грязное киевское небо и понятия не имел, что когда-то это небо, как и весь город, как и все эти люди - станут мне чужими. слава героям, бл@ть. |
 Украинское сало Псих 13 Было время золотое, когда судьба многократно и регулярно забрасывала меня в Турцию, и вот какое открытие я сделал в те благословленные времена: люди способны понимать друг друга, если турок, который ни бум-бум по-русски, а русский - ни бум-бум по-турецки, часами разговаривают не по телефону, а в естественных условиях, то есть видя мимику и жесты инакоговорящего собеседника, да. Мои первые познания о жизни, истории, достопримечательностях и взаимоотношениях местных жителей и гостей страны были почерпнуты именно из таких бесед тет-а-тет с добровольным моим гидом по имени Рамазан, с которым случай свёл меня в бывшей столице Турции, городе Эдирнэ что в двух шагах от границы с Болгарией, да. Причём Рамазан ничего не требовал взамен за свои бесценные для меня услуги, разве что парочку простеньких сувениров типа бегающей на резинке пластмассовой мышки и заводного пластмассового "геликоптера", вертолётика то бишь, да шмата украинского солёного сала, на который он, стесняясь и краснея, показал мне пальцем, произнеся румынско-турецкую фразу: "Манжаре мырк!", два раза выразительно хрюкнув при этом. Это, сочащееся жиром на 30-ти градусной жаре, настоящее украинское сало, как раз разложил на белой скатёрке, постеленной на капоте своей "шестёрки" мой случайный попутчик Сергий, с которым мы, отважно отправившиеся в первый свой вояж за границу в бесшабашном одиночестве, познакомились на просёлочной дорожной развилке, не зная куда сворачивать и опасаясь, что машина с дорожными рэкетирами, что преследовали нас с самой румынской границы, вот-вот появится из-за поворота и тогда киздец нашим челночным начинаниям под кодовым названием "туризм". Сергий, здоровенный, мордастый детина,первым, наигранно грубо, окликнул меня. - Ну шо там? - Да, вроде как всё путём... - Так ты до Турчи или с Турчи? - Я до Турчи. - Так поихалы? Так мы и поихалы до Турчи вместе, да. И вот мы, сплочённые, как первые переселенцы из Старой Англии, добрались, наконец, до маленького базарчика в Эдирнэ и, сориентировавшись на местности, занялись тем ради чего приехали. Тут и Рамазан подкатился, счёту турецкому учить стал...бир, ики, уч, дёрт, беш, алты, йеди, сэкис, докуз, он... А когда мы "закрывались на обед", Рамазан деликатно отходил в сторонку, не сводя глаз с кусков, оплывшего на жаре сала, которые Сергий вытряхивал из стеклянного трёхлитрового бутыля на скатёрку, да ещё красный злой лук, соль, а за хлебом турецким, невозможно белым и воздушным, Рамазан бегал, и стаканы наши мыл в ближайшем источнике-фонтане, и воды оттуда нам приносил в большой пластиковой бутылке из-под Кока Колы. Когда я заметил повышенное внимание Рамазана к салу, то, несмотря на знание основных мусульманских ограничений в еде, которых, будучи стопроцентным совком никогда не соблюдал, я почему-то подумал, что Рамазан хочет, чтобы мы угостили его этим благословленным продуктом и даже поделился этой мыслью с Сергием, на что тот логично возразил: "Ты шо, блин, не знаешь шо воны не жрут сала? Им религия не позволяет. Международного скандалу хошь?", а потом, неуклюже-извинительным тоном крикнул Рамазану: "Во, кунак, видал шо жрут коммунисты?" Да, да - вкрадчиво по-русски пропел Рамазан - Манжаре мырк! - Слушай, Сергий, а может он говорит, что сало протухло на жаре, типа мырк? - предположил я, а Сергий возмущённо гаркнул: "Шо мырк? Норма!" - Да, да... норма! - обрадованно пропел Рамазан - Манжаре мырк, гуд, гуд! - Блин, а мусульман-то и точно сала хочет - фигея пробормотал Сергий и поманил Рамазана рукой... Тот охотно приблизился. - Слухай, пробачай, кунак, я ж думал, шо ты мусульман, мырк не можливо жеж... та шо мне шкода, шо ли? На! - Но мусульман! Коммунист! - Радостно воскликнул, ударяя себя кулаком по груди, Рамазан. Сергий завернул шмат сала в салфетку, услужливо протянутую Рамазаном, и тот, окрылённый унёсся от нас и мы не увидели его до вечера следующего дня, а когда он наконец-то появился на том маленьком рынке, то на лице его блуждала мечтательная улыбка и огромные мешки набрякли под его, похожими на чёрные греческие маслины, глазами. - Ну шо,кунак, как мырк? - добродушно ухмыльнулся Сергий. - Виски дринк-дринк, манжаре мырк, супер гуд окей! - воскликнул Рамазан и, покачнувшись схватился за голову. - Шо, головка вава? - захохотал Сергий. - Да, даааа...- благодарно прошептал Рамазан. Прошло лет пять, я продолжал регулярно посещать мою историческую родину, но это уже всегда был Истанбул, а не Эдирнэ, но однажды выпала оказия побывать снова именно там, и я предусмотрительно захватил с собой два кило отменного украинского сала... для Рамазана, но русские ребята, которые изобрели собственный бизнес привозя товары из Истанбула и продавая их на том самом маленьком загородном рынке, не смогли сообщить ничего вразумительного о Рамазане... они о нём даже и не слыхали, а когда я ответил на их вопрос, типа зачем мне этот чучмек, что сала ему привёз, то они очень оживились, а один из них сказал: "Слушай, друг, мы тут уже три года зависаем. Продай ты нам это сало, а!" Чего уж там "продай"? Так отдал я, истосковавшимся по нашей еде землякам, то, чем хотел порадовать нашего "коммуниста" Рамазана. ****************** Иногда я думаю, где он, почему он исчез с того маленького загородного рынка? Однажды он рассказал мне, что он был профессиональным боксёром, а потом случайно в драке покалечил человека и просидел четыре года в тюрьме. Жесты... я понял всё, не зная ни слова по-турецки. Жена его умерла пока он отбывал срок... он сложил ладони лодочкой, подложил их под голову и закрыл глаза, рассказывая об этом, а я спросил, догадавшись: "Умерла?" - Да... да... умерла - тихим эхом отозвался Рамазан... Он сразу понял значение этого печального слова. |
Мальчик написал одно желанье...
Мальчик написал одно желанье: «Дед Мороз, подарков не неси! Сохрани мою ты просьбу в тайне, папу моей маме привези. Самой лучшей мамочке на свете не хватает сильного плеча. Мы с сестрой… пока всего лишь дети, а она сгорает… как свеча. Я стараюсь в доме быть мужчиной, и всегда целую перед сном. И посуду сам давно я мою, дел не оставляю на потом. Уложу сестренку, если надо, и как кран чинить… теперь я знаю. Я всегда помощник маме рядом, как никто я маму понимаю. Вижу, как всё прячется и часто в комнате, укрывшись пледом плачет. Для меня улыбка моей мамы слишком много в этой жизни значит. Ведь она в душе… прям как сестрёнка, тоже верит в сказки и мечты. Привези, пожалуйста, ей папу, а уж я куплю ему цветы. Подскажу, что любит она утром пить без сахара зеленый чай. А когда волнуется, то ухо пальцем задевает невзначай. А когда ей грустно, как котёнок в старом кресле скрутится клубочком. А переживая… лист в блокноте обрисует весь сплошным цветочком. Ей не нужен тот, кто в День Рожденья ей бы бриллианты покупал. Нужен тот, кто снимет груз мучений, скажет: „я всю жизнь тебя искал!“ К самой нежной, милой и ранимой пусть мужчина в двери постучит. Это ложь, что ей любви не надо! Просто из-за нас… она молчит. Я ей самый преданный мужчина, но… болит по-взрослому в ней рана. И тому одна всего причина: очень одинока моя мама. Пусть её найдёт простой, надёжный, и счастливой снова стать поможет. Ни о чём не попрошу я больше, Буду за неё счастливым тоже!» Дед Мороз побрился… приоделся, и нашел тому одну причину: — Сам хочу на женщине жениться, что растит такого вот мужчину! Cherry |
 Кукушка над пропастью Станислав Кутехов Из цикла: «Армейские истории» Скоро рассвет. Я его почувствовал не глядя на часы. Это хорошо - прибор ночного виденья станет не нужен. Самое дурацкое время между темнотой и рассветом. Хочется спать. Нет сил удерживать в открытом состоянии тяжелые веки. Устали локти. Сводит от холода ноги. Сейчас пока еще холодно, а встанет солнце - будет жарко. Невыносимо жарко. Примерно около пятидесяти градусов в тени. На открытом солнцепеке днем вообще находиться невозможно. Но мне и не нужно - я лежу в снайперском укрытии. Я его сам сделал с помощью двух десантников, вечером, под прикрытием «вертушки». Бруствер из камней в виде подковы, а сверху маскировочная сеть, лежащая на палках и сложенная в несколько раз, чтобы солнечные лучи ее не пробивали. Сектор обстрела приличный, чуть больше девяноста градусов. Больше и не нужно. Скоро, очень скоро встанет солнце. Интересно, кто кого сегодня? До меня на этой скале трех наших спецов уже грохнули. Это вторая моя командировка в гости к моджахедам. Первая оказалась удачной. Для меня удачной. Всего одна стычка и пару царапин. Для части, в которой я проходил службу, ту командировку удачной считать никак нельзя. Из трех бойцов отправленных на секретное задание, вернулся один я. Нас, как специалистов, редко дергали в места боевых действий. Ценили, наверное. Помню, после того раза, я уже в части - снимал стресс самогонкой. Причем почти официально. Числился больным и лечился вторую неделю подряд таким образом в медпункте. Первачок и закуску приносил сам замполит. И даже иногда составлял мне компанию - то есть, довольно-таки своеобразно проводил воспитательную работу. Но уж – как умел. Окончательно вышел я из того состояния после марш-броска на десять километров. Утром пришел замполит и сказал: - Эй, лежебока, харе валяться и харю плющить, во уже какую будку наел – за три дня не обсерешь. - А что делать опять нужно….. - Да не дрейфь, ничего страшного. Комиссия из Москвы приехала. Генерал армии с начальником нашего управления, и еще дюжина разных генералов-полковников. Хотят посмотреть нашу боевую выучку – на что мы способны. Со «сверчками» (сверхсрочники) понятно – они за свое умение деньги получают, значит, что-то умеют. А вот что срочники могут – им вынь да положь. - Товарищ капитан, я так и не понял – что генералам показывать-то будем? - Да ничего страшного – десять километров пробежать хорошо нужно. - И все? - Да не все. - А что еще? - После марш-броска полоса препятствий. Затем, учебный рукопашный бой и на стрельбище - пух, пух по движущимся мишеням. - Опять рукопашный бой….Знаешь, капитан, как после него руки трясутся? В «молоко» и то промазать можно. - Стас, а что делать? Не «батя» же всю эту хрень придумал (батя – это наш генерал). Марш-бросок давался на удивление легко. Я до этого, как лев, спал целыми сутками и теперь, накопив силы, парил над землей, то есть бежал не чувствуя полуторакилограммовых сапог. Страшила только полоса препятствий: а вдруг она такая же сложная, как в учебке. В последний раз я ее форсировал год назад. Думал, все, больше не будем заниматься херней всякой, ан нет, пришлось вспоминать забытые навыки. Преодоление разных препятствий давалось хуже, нежели пробежка с оружием. Сказалось двухнедельное безделье, и как следствие – лишний вес, который не способствует проворству. Уф, как мне тяжко было… Особенно устаешь, если полоса препятствий незнакомая. В конце, после того, как я прополз на брюхе под колючей проволокой метров так пятьдесят, меня ждал рукопашный бой. Учебный правда и короткий, но все равно утомительный. Я отдал свой автомат и взамен получил резиновый нож. Дальше нужно пройти специальный лабиринт со стенками около трех метров высотой, без перекрытий. Где-то за поворотом на меня неожиданно должны напасть. Может один человек, а может быть и больше. Это уж, как решат отцы-командиры. Они, на самом деле, сидят сверху и смотрят, кто и как справляется с этим упражнением. Навстречу мне выскочил соперник в черной маске. Ему тоже дали резиновое изделие, только в виде автомата. На все про все – двадцать секунд и необходимо уложиться в это время, чтобы пройти дальше. Если не успел – проиграл. Долгий бой – это драка. А драка в нашем случае – поражение. Если не визави убьет, так кто-нибудь другой. Ноги стали ватными после десяти километров. Руки, после полосы препятствий – естественно тоже. Работает только голова. Я остановил время. Не в прямом смысле, а в переносном. А именно, я вогнал себя в специальный боевой транс. Попробую описать. В радиусе пяти метров необходимо окружающее пространство сделать сначала вязким, а затем практически непроницаемым. Ощущение примерно такое, как будто бы ты под водой, только вода плотнее в десятки раз. В этом состоянии даже перестаешь слышать. Так, шансы уровнял. Теперь думать. Еще раз – думать. Он свежее, в сто раз свежее. Вдобавок крупнее меня. Более фактурный, можно еще так сказать. Стойка классическая. Приклад в правой руке, чуть выше штык-ножа, который смотрит мне в правое колено. Ноги спружинены. Взгляд рассеянный – направленный в область моей ключичной впадины. Похоже, нападать он не собирается, а просто хочет выиграть время. Придется мне играть белыми. Белые начинают и выигрывают. Правда не всегда. Посмотрим, как в моем случае. Я держу свой резиновый нож в правой руке, лезвием почти касаясь локтя, рукоятка на петле, предплечье прикрывает печень. Левая нога впереди, осторожно нащупывает землю, вся тяжесть - на правой. Левая рука расслаблена и согнута в локте, а далеко отставленная кисть висит на уровне лица. По форме такое положение руки напоминает насекомое - богомола. Прошла секунда, сейчас посмотрим - какой ты Сухов. Я незаметно перенес вес на левую ногу, а правой заступив вперед и сделав так называемое скрещиванье - молниеносно оттолкнулся. Мое тело, как пружина полетело на противника, одетого в черную маску. На самом деле я летел на него не по прямой, а слегка под углом, как будто бы он стоит в полуметре от того места, где находится сейчас. Задумка маневра простая – заставить автомат повернуть в мою сторону и приподнять штык немного выше. Тогда я смогу тыльной стороной предплечья своей руки полукругом его блокировать, а затем, почти одновременно костяшками пальцев хлестко, почти наотмашь, словно кнутом хлестнуть противника по глазам. Такой удар практически нельзя парировать, а последствия от него огромны – секундное, а то и двухсекундное гроги. Мне две секунды и не нужно, чтобы его добить - достаточно одной. Он, конечно, может отскочить в сторону и не принять бой. В этом случае мне еще и лучше, я просто оттолкнувшись от стенки пробегу мимо него. Пространство стало твердым. Я уже ощущаю, как воздух мне давит на тело. Между нами застыла муха, как при нажатии стоп-кадра при воспроизведение фильма о жизни насекомых. Пока все получается гладко. Глаза соперника среагировали раньше тела. Штык-нож стал медленно подниматься и слегка перемещаться в мою сторону. Понятно, отскакивать он не собирается. Пока все по плану. Все, как и задумал. Муха слегка переместилась в сторону, освободив полностью сектор обзора. В тот момент, когда моя тыльная сторона предплечья по круговой амплитуде почти коснулась ствола автомата, я почему-то не почувствовал ожидаемого сопротивления. Одновременно с этим я понял, что сам попал в ловушку. Сейчас ствол начнет, облизывая мою руку, уводить ее в сторону, а приклад при этом, на встречном движении ударит в лицо. Теперь инициатива на его стороне, уже я работаю вторым номером. А парень не прост. Очень не прост. Я затормозил движения своего тела, вернее, верхней его части. Ноги и нижняя часть туловища еще перемещаются. Моя голова резко остановилась. Орбита движения приклада такова, что если голову не убрать, произойдет их неминуемая встреча. И не очень приятная для меня. Неприятная – это я еще смягчил, скорее даже трагическая. Где моя левая рука? Она ближе всего к прикладу, ей и защищаться. Ладошка повернулась в сторону противника и полетела на перехват быстро летящему в моем случае куску резины. А если бы не резины, а кованному прикладу? Левую ногу при этом я резко согнул в колене и приподнял на уровне пояса, а правой подсек сразу же две его лодыжки. Прием называется ножницы. Мы с ним оба повисли в воздухе. Оба падали. Я его закручивал к земле своими ногами, а он меня - инерцией тяжелого автомата. Соперник оказался как кошка. Он в полете умудрился повернуть свое туловище так, что упал не на спину, а на плечо, при этом скручивая свои ноги, как танцор брейк-данса, одновременно заплетая мои. Теперь мы с ним почти на равных, оба в партере. Держать меня на дистанции своим штык-ножом он уже не может. А у меня козырь, да нет, даже не козырь, а маленький джокер. Джокер в виде резиновой финки. Но мой оппонент не дает им воспользоваться. Вот уж действительно, из породы кошачьих. Не человек, а гепард. Как он умудрился сделать кувырок через спину и встать опять на ноги в двух метрах от меня и, при этом, сохранить в руках автомат? Да кто же это такой? Вот, черт. Неужели это прапорщик по прозвищу Горилла. Тогда выиграть у него схватку практически невозможно. Он нам иногда преподавал рукопашку. Красавец брюнет, с длинными волосатыми руками, как у обезьяны. Мой противник стоял, скорее всего ,это был прапорщик, больше не кому, в двух метрах от меня, почти в такой же стойке, как и перед молниеносной схваткой. Я же в отличии от него в несколько худшей позиции - правым боком к нему, на левом колене. Поединок длился секунд восемь и до этого одна - получается девять. Осталось всего одиннадцать - и я проиграю. Он уже почти выиграл это единоборство. Но почти не считается - ведь еще не вечер. У меня чуть больше десяти секунд. Это на самом деле много. Очень много. Все! Была - не была. И я иду ва-банк: Мгновенно разжимаю кисть правой руки и крутанув на ремешке перехватываю свое резиновое оружие в форме десантного ножа другим, прямым хватом - клинком вперед, как меч. При такой технике есть плюсы и минусы. Минусы - практически невозможно скрытно нанести смертельный удар. Особенно если напротив специалист. Плюсы - можно держать противника на дистанции, угрожая поразить шею и лицо. Но самое главное, в этом хвате - появляется возможность неожиданно его метнуть. Если ты конечно умеешь это делать. То есть, сильно и точно, из ложного амплитудного замаха. Прошла секунда. Время еще есть. Думать, еще раз анализировать и думать. Скорее всего, при попытке встать он меня сразу же атакует. Позиция у него для этого замечательная, да и раззадорил я его неслабо. Что же делать? Что же делать? Ага, по-моему я знаю, что делать. В классической схватке его не одолеть - понятно, а как он будет действовать в дворовой стычке? В уличной драке нет правил и приемов, а есть опыт, напор и импровизация. Посмотрим? Посмотрим. Я сделал движение вперед, показывая всем своим видом, что сейчас вскочу на ноги, даже правую руку с ножом выбросил в сторону противника. И он купился на мой маневр. Действительно я его разозлил. Пока он летел на меня с поднятым прикладом, как будто наперерез моей траектории, я резко передумал вставать и параллельным с ним курсом, сделал кувырок назад - навстречу ему. Мы разошлись, как в море корабли. Удачный для меня маневр. Пока он реагировал на него и поворачивался в мою сторону, я уже вскочил на ноги и описывал ножом перед его лицом большую окружность. Естественно, он успел отскочить и прикрыться автоматом, но не успел закрыть глаза. Нож, на самом деле, отвлекал от главного. А основной задумкой была с силой брошенная в лицо горсть песка, которой я вооружился в момент кувырка. Я даже не стал его добивать потому, что заканчивалась девятнадцатая секунда моего поединка. Я просто прошмыгнул мимо и закончил упражнение лабиринт. Уф. Полосу препятствий я проходил первым. И с рукопашкой справился тоже. Хохма. После своего поражения, прапорщик Горилла так завелся, что больше никому не проиграл. Осталось теперь хорошо отстреляться. Пока я воевал в лабиринте, мне зарядили автомат и объяснив задачу, вывели на огневой рубеж. Задача обычная – попасть. Сначала встанут и начнут движение по диагонали ко мне пять ростовых мишеней на расстоянии четыреста метров. Затем столько же полуростовых – на расстоянии двести метров побегут уже в другую сторону, с права налево. Ну и самые сложные – грудные мишени. Они движутся со ста метров вперед не просто по диагонали, а как бы раскачиваясь из стороны в сторону – имитируя ползущего по пластунски пехотинца. На упражнение дается тридцать патронов. Пока я вспоминал, горы осветил первый лучик солнышка. Рассвет в горах происходит более резко, нежели в равнинной местности. Раз, и уже светло. Сейчас, наконец, я смогу более внимательно осмотреть свой сектор обстрела. Сектор как сектор. Я с одной стороны глубокого ущелья, а почти вертикальная стенка и неровное ступенчатое плато – с другой. Солнце встанет сзади меня и мне нужно наблюдать рассеянным взглядом, в надежде уловить блик какой-нибудь оптики. Нет ничего более утомительного, чем вот так ждать, и все время сравнивать мельчайшие несоответствие пейзажа. Так, так, так. Почти напротив, азимут одиннадцать часов, тридцать минут слева - подозрительно большая щель между валунами. Надо ее будет запомнить. Пока все тихо. И слава богу не жарко. Я, тем временем от нечего делать, продолжаю свои воспоминания. Учебное стрельбище. Мишеней пятнадцать, а патронов тридцать. Получается короткими очередями по два патрона на одну штуку. Жестко. Придется экономить. Я поставил шептало затвора в положение одиночная стрельба. Придется вспоминать тренировки и соревнования по биатлону. Вот где практики было предостаточно, не то что в учебке. Там стреляли мало – один раз в день, не больше. В основном, сплошная теория. Как летит пуля, как ее сносит ветром. Что такое девиация от вертикальной биссектрисы. Почему вода притягивает пулю сильнее, нежели земля. Как стрелять в условиях гор. Горизонтально над пропастью в дневное время пуля, оказывается, летит совсем иначе, нежели вечером. А в дождь….Не буду вдаваться в подробности, теория – это скучно. Мой первый тренер по стрельбе был восьмидесятипятилетний старичок в секции биатлона в спортивном обществе «Трудовые резервы». А оказался в этой секции я так: Пробежав на лыжах две дистанции – десять и двадцать километров за свой техникум, я не просто два раза занял первое место, а еще выполнил норму кандидата в мастера спорта. Там же, после второй гонки ко мне после финиша подошел мужик в спортивном костюме с оттянутыми коленками, неопределенного возраста. По габитусу я сразу же определил – физкультурник. По огромной двухметровой фигуре он напоминал штангиста-тяжеловеса, по выбитым передним зубам – хоккеиста, а по сломанному во многих плоскостях носу – боксера. Одним словом – настоящий спортсмен. Он привлек мое внимание резким свистом, а потом обратился ко мне. Передаю почти дословно: - Э! Бегунок! Пади ссудой…Чё запыхался, устал что-ли? Где лыжами занимаешься? Кто тренер. Может я знаю его? - Каалесто Нина Ивановна мой тренер, олимпийская чемпионка. - А, Нинка, знаю, знаю сучку, хорошо в свое время бегала. А тебя, как звать то? - Стас… - Короче, Стасик, слушай сюды… Дело предлагаю… Ну х*йли ты ссышь заранее… - Да я и не ссу… - Ссышь, я же вижу... короче… Биатлоном будешь заниматься? - А что это такое? - Во бля… Впервые такого придурка вижу. Стреляющие лыжники. Поел? - Ну, теперь понял… - А в тире стрелял когда-нибудь - хотя бы из духовушки? - Ну, стрелял. - Слышь ты, х*йли ты все нукаешь – сука. Не запряг.. Поел? И х*й когда запряжешь. Никто еще не запряг. Ты понял? Поел, ****ь? Поел? (понял, он говорил, как – пОел) Последние слова он уже почти кричал истерическим фальцетом, причем с пеной у рта. Мне даже стало немножечко страшно. С каждым словом – Поел – он все ближе и ближе ко мне подступал. Левый глаз его начал сильно дергаться вместе со щекой, а рот от этого стал ухмыляться односторонней беззубой улыбкой. Мне захотелось отступить назад, но я не мог этого сделать потому, что огромный монстр стоял двумя ногами на моих лыжах, которые я еще не успел отстегнуть после гонки. От такой жесткой вербовки заниматься биатлоном сразу же расхотелось. Вдруг буду в последствии таким же. Не приведи Господь… Аркадий Львович – так его звали, как я потом узнал, принялся трясущимися большими руками чиркать тоненькие спички, чтобы прикурить смятую в зубах беломорину. Наконец, прикурив с третьей попытки, и, сделав несколько затяжек, он уже без нервных тиков, выдохнув мне в лицо большое облако сладкого дыма, сказал: - Ну, чё ты, бля, ссышь… Не передумал еще заниматься биатлоном? Я со страха сказал, что не передумал. - Молоток, бля, я из тебя сделаю настоящего биатлониста. Поел? Одновременно с этим словом, он дружески хлопнул меня по плечу. От такого проявления дружеских чувств я упал на бок и сказал, что пОел. Так я и стал биатлонистом. Кстати, Аркадий Львович был у нас тренером по общей физической подготовке. Он действительно имел три звания мастера спорта. По боксу, по штанге и, как не странно по хоккею. В хоккейной команде «СКА» он даже завоевал бронзовые медали чемпионата СССР. Его амплуа было – защитник. Поговаривали, что он плохо катался на коньках и за все время своего выступления забил только одну шайбу, да и то в свои ворота. Он вообще, редко по ней попадал. Зато наводил на соперников ужас, даже если находился у противоположного бортика или на скамейке запасных. Мы у него, как у тренера по ОФП занимались старательно и не сачковали. Как-то не хотелось. Стрельбу, как я уже говорил, преподавал живенький старичок. Нам он представился, как Борисов Борис Борисович. Поговаривали, что это не настоящее имя. Ветеран и инвалид Первой Мировой, обладатель Георгиевского креста отметился еще и в Великой отечественной. Правда, в меньшей степени. Начал он воевать с фашистами в дивизии народного ополчения под Ленинградом на Лужском рубеже, а закончил в югославском партизанском отряде. Медалей за вторую войну он не получил, а получил длинный «срок», как враг народа, потому, что два года находился в немецком плену. После смерти "отца народов", вчистую амнистированный, он решил не возвращаться в Ленинград, а остался в тайге, недалеко от Бодайбо. Родственников не осталось, квартиры тоже. К тайге же он за десять лет привык и уединившись в охотничью сторожку промышлял пушниной - стрелял белок в глаз из мелкокалиберной винтовки. Так он и жил отшельником почти двадцать лет до семьдесят четвертого года. В этот год его житие-бытие – кардинально поменялось. В один прекрасный сентябрьский день он случайно набрел на лагерь туристов, которые сплавлялись на плоту вниз по бурной сибирской реке. Среди четырех человек он узнал бывшего «сына полка» в партизанском отряде, которого он еще в сорок четвертом году учил стрелять из винтовки. Прошло тридцать лет, но они все равно узнали друг друга. Борис Борисович почти не изменился. Такой же сухой и жилистый и с такой же окладистой бородой. Бывший же «сын полка» по имени Алексей, напротив – возмужал. Не просто возмужал, а стал всесоюзной и мировой знаменитостью, завоевав на олимпийских игр в Мельбруне две золотые медали по биатлону. После бурных объятий туристы устроили охотнику теплый прием с горячительными напитками. Когда все было выпито и рассказано, однополчане решили провести между собой турнир – кто лучше стреляет. Пуляли из дедовской винтовки с расстояния сорока метров по медным монеткам, которые вставили на треть в трещину упавшего дерева. Победил опыт. Может диаметр трехкопеечной монеты в три раза больше чем глаз у белки, а может быть винтовка уже своя, пристреленная. Но не это главное. Главное то, что Олимпийский чемпион, проиграв, пообещал через олимпийский комитет выбить для ветерана квартиру, взамен согласия Бориса Борисовича тренировать подрастающее поколение биатлонистов в пулевой стрельбе. Как тренер и как человек дед был весьма своеобразен. За глаза мы его звали ББ. Говорил он на смеси петербургского дореволюционного диалекта и современной лагерной фени. Получалось примерно так: «Миль пардон, любезнейшие, что вам мешаю шептаться, но я хочу, чтобы вы настроили свои молоденькие ушки на тембр моего тихого голоса. Дети, я хочу слышать тишину. Я хочу слышать, как летает за окном комар. Я уже далеко не молод и не могу вас всех перекричать. Так, что милейшие, сделайте одолжение и постарайтесь мне не мешать вести занятие… В противном случае, я своей вафлей заткну ваши вонючие хлебала от словесного поноса по самые яйца, пока вы не проблюетесь и не поймете, жалкие шавки, что если молвят старшие нужно беззубо молчать в тряпочку, а не базлать, как гнойные пидоры». Его мягкий старческий взгляд мог за время разговора несколько раз поменяться. Когда он хвалил или давал понять, что доволен результатом, глаза просто-таки гладили и ласкали. Ежели дед сердился, взгляд его становился острым, как бритва и таким пронзительным, что по мокрой от пота спине бегали холодные, как снег, мурашки. Он своим убийственным взглядом мог вогнать в ступор любого человека и, почти за секунду, от еле уловимой улыбки краешками глаз, из этого состояние вывести. Как у него это получалось, до сих пор не пойму. Боже мой, как ББ нам много всего дал. Это я стал понимать только сейчас. Мы тогда, еще безусые юнцы с жадностью птенца и с возможностью губки впитывали в себя все его накопленные за долгую жизнь знания и опыт. Он нас учил после физической нагрузки останавливать дыхание и контролировать удары сердца для того, чтобы влиять на амплитуду движения ствола. Видеть будущую траекторию полета пули и смотреть, как она летит после выстрела. Думаете, это не возможно? Ошибаетесь. Еще оказывается, можно без оптики приблизить к себе мишень и как бы слиться с ней невидимым энергетическим каналом. Если ты это умеешь, промазать практически невозможно. Стрельба, вообще, это некий дар. Он как музыкальный слух, или он есть, или его нет. Поэтому, сюда, в эти горы я попал именно из-за биатлона и за свое умение стрелять. А может и из-за женщины. Cherchez la femme, ищите женщину. Как без нее? Воспоминания продолжились. Все началось в холодном Барнауле. Стояли морозы. Хорошо, что с нами поехал ББ. Он в первый же день дал мне три рубля и отправил в хозяйственный магазин за керосином. Я сначала недоумевал. Думал, вши у кого-нибудь завелись. Оказалось для других вещей. Чтобы у нас винтовки не отказывали на морозе, мы их по наущению ББ вместо смазки смазали керосином. При этом затвор в мороз становится легким, как летом в тире. Оказывается, они еще в Первую Мировую так свои трехлинеечки обрабатывали. Вроде пустяк, но как приятно стрелять. В итоге, наша команда почти не мазала и не бегала штрафные круги. Была от керосина и еще одна польза, мы им грели руки. Да-да, именно грели, перед забегом. Просто брали его в ладошки и интенсивно растирали, как будто оттирали от грязи. Ну и последний плюс, мы им даже лечили горло. Просто-напросто полоскали если оно болело. Там же я и познакомился с Лейдой. Это была любовь с первого взгляда. В первую очередь её взгляда, а потом уж моего. Шел легкий снег. Пушистый, пушистый. Он медленно оседал на разлапистые ели, на макушки сосен, на наши зимние, спортивные шапочки. Межу забегами оставалось времени около часа и я, пытаясь заглушить вкус керосина во рту (у меня немного прихватило горло), пытался наслаждался этой красотой. И вдруг я почувствовал ее взгляд. Наши глаза встретились, когда она отодвигала от лица большую, еловую лапу. Нас разделяло не более трех метров. Тем не менее, я увидел, что глаза у нее такие же синие, как и ее спортивная шапочка. Они были очень необычными. Мало того, что они оказались просто огромными, так они еще имели миндалевидную форму. Обычно такой разрез глаз у меня ассоциировался с восточными девушками. Но у них цвет глаз был другой, скорее агатовый. А тут ярко голубой. Мы встретились взглядами и похоже сразу же сразили друг друга взаимной энергетикой. Такую энергетику кроме ББ я еще ни у кого не встречал. Это была не просто энергетика, я оказался в состояние некого гипноза, и похоже взаимного. Мы, словно зайцы в темную ночь попали в свет автомобильных фар и кроме них больше ничего не видели. Я больше ничего и не хотел видеть, только этот разрез глаз, только эту ярко-синюю оболочку зрачков, только эти распахнутые ресницы, загибающиеся кверху и каждый раз моргающие, когда на них попадала снежинка. Я первым вышел из ступора и шагнул навстречу. Вернее, сделал переменный шаг, оттолкнувшись двумя палками, так как был на лыжах. Они с легким шуршанием, как в замедленной съемке плавно довезли меня до большой еловой ветки, которая нас разделяла. - Привет, меня Стас зовут, а ты новенькая? – начал я разговор. - Таа… - сказала она с эстонским акцентом. – Меня зовут Лейда. Я уже тфа месяца живу в Ленинграатте. Я сама из Таллинна. Я там тоже занималась биатлоном и месяц хожу в вашу секцию. - Да ты что. А я тебя и не видел до поездки, причем не разу, только в поезде издалека заметил. - А я тебя заметила сразу, у тебя глаза красивые. - У тебя тоже красивые и очень необычные. Миндальные. - Глаза у меня в папу. Он у меня из Сухуми, они там с мамой и познакомились. - Ясно, ответил я, - а сам подумал: при смешении получаются красивые дети. - А почему от тебя пахнет керосином? - Горло прихватило, вот керосином и полоскал… - Керосином? - при этом она очень заразительно засмеялась, - ой, умора, керосином. Я тоже засмеялся. Потом мы просто молча улыбаясь глядели друг на друга. Я на нее смотрел сверху, так как был прилично выше ростом. Лейда же была вынуждена запрокидывать высоко голову и из-за этого пушистые снежинки иногда попадали ей не только на длинные реснички, но и на скуластые щечки. Мы смотрели друг на друга как привязанные, невидимым прочным канатом. Из этого состояния нас вывел Аркадий Львович: - Але, голубочки, старт через десять минут, быстренько разлетелись… С этого дня у нас с Лейдой начались те самые отношения, которые потом серьезно отразились на наших судьбах. Это была платоническая любовь. Большая и всеобъемлющая. Мы ходили всегда вместе, взявшись за руки. Нам уже только от этого было хорошо. Да и хорошо не то слово. Когда мы брались за руки, меня прошибало разрядом тока и потом становилось тепло-тепло. Я у нее попросил разрешения называть ее не Лейда, а Лида. Она не разрешила, сказала, что это разные, не похожие имена. Тогда я ее иногда дразнил: «Лейда-лейка, ну-ка, налей-ка». Она меня из-за запаха керосином в первую нашу встречу дразнила: «Стас – керогаз». Но я не обижался, ведь это она говорила только мне. На людях она меня называла Ста-а-ас. При этом мое короткое имя у нее получалось длинным и каким-то мягко- ласковым. У меня выросли крылья, да и у нее тоже. Мы стали летать по лыжне. Не просто стреляющие лыжники, а летающие лыжники. Достаточно сказать, что я за один турнир из кандидатов в мастера спорта, стал мастером и даже занял третье место в индивидуальной гонке на двадцать километров. Стрелял я всегда хорошо, я просто добавил в скорости и в выносливости. Лейда же заняла вообще второе место, даже не смотря на то, что после каждого огневого рубежа бежала сто девяносто пять метров (раньше столько и бегали, это теперь штрафной круг 150 м.). Ровно через месяц мы с ней вдвоем из Ленинграда попали в юношескую сборную СССР и поехали на университетские игры во Францию. Там то все и случилось. В красивом горном местечке, недалеко от границы со Швейцарией. Помимо тренера сборной и его двух помощников со сборной поехал партийный работник из московского Горкома. Не буду называть его фамилию. Было ему уже за пятьдесят. Такой холеный, седеющий пупсик. Каждое утро читал нам политинформацию и говорил, что нужно этих проклятых империалистов заткнуть за пояс. Поехал он не один, взял с собой молодую жену. Звали ее Лена. Относительно своего мужа, она действительно была молода. Немного за тридцать. Нам же она казалась уже достаточно зрелой тетей. Кстати, она была в прошлом спортсменкой, и даже чемпионкой СССР по спортивной гимнастике. Программа соревнований обычная. Мужские старты проходили через день, как и женские, то есть, друг за другом. Вечером встречались все на ужине, а потом шли в бар на дискотеку. Там нашу нравственность блюли помимо тренеров, партийный пупсик со своей женой. Впрочем, Леночка сама украдкой от мужа умудрялась налить себе в бокал с апельсиновым соком немножко водки. Нам же нарушать спортивный режим из-за отсутствия франков оказалось чрезвычайно сложно, но все же мы умудрялись. Каждый с собой взял несколько русских матрешек, которые потом у барменов менялись на бутылку джина. То есть, одна матрешка, на одну пол-литра. Затем мы брали причитающий спортсменам бесплатный тоник и делали коктейль. Пили его сами, угощали наших лыжниц, потом танцевали с ними. Я же танцевал только с Лейдой. На третий вечер мы уже с ней целовались в темноте под лестницей. Я даже и не думал о большем. Куда уж больше? Так прошла неделя. Вернее, пролетела. Наша сборная благополучно провалила почти все индивидуальные забеги. Мой лучший результат – попал в пятерку, то есть, занял четвертое место на своей излюбленной двадцатке. На следующей неделе нам предстояли три мужских и три женских эстафеты. Меня поставили на последний этап три по пятнадцать километров. Отлично, три дня отдыха. Тут-то и начались для нас с Лейдой эти судьбоносные события. Начались неожиданно. Партийного функционера вызвали в Москву «на ковер». Леночка от радости вечером напилась и в отсутствие Лейды, которая немного приболела, положила на меня глаз. Мы с ней танцевали почти все медленные композиции, а после каждого танца, она меня тайно угощала водкой с апельсиновым соком. Примерно за час до закрытия бара она меня попросила проводить ее в номер. Попросила примерно так: - Стасюня, что-то я перебрала, отведи меня спать. - Пойдемте, - сказал я (На «ты» я так и не перешел). Жила она со своим мужем на третьем этаже, то есть, на женском, а мы с ребятами и с тренером – на втором. Номер у них оказался большим: гостиная, спальня и даже раздельный сан-узел. Одним словом – хоромы. Я и не думал, что окажусь внутри. Предполагал просто проводить до двери и все. Оказалось все с точностью наоборот. - Проходи, - сказала она мне, открывая дверь. - Только после Вас, воспитание не позволяет, знаете ли, впереди дам входить в дверь. - Не выебывайся, Стасюня, давай заходи, кому говорю. От такой триады я немного опешил и машинально подчинился. Ключ из замочной скважины ловко перекочевал в те же пазы, только уже со стороны номера. Последовало быстрых два оборота. Я в оцепенении наблюдал, как он извлекался из двери и погружался в глубокое декольте. Скосив голову в сторону, она выдала: - Ну что, товарищ биатлонист, арестован ты до утра. - Как до утра? – прохрипел от неожиданности я. - Ладно, шучу, не до утра, режим есть режим. Хотя у тебя эстафета через день. Так что будет у нас с тобой взрослый режим. Знаешь какой? - Неаа… - промотал я головой. - Режим – наебемся и лежим. После этой фразы она громко рассмеялась, причем таким звонким смехом, как будто ей было не за тридцать, а всего лишь пятнадцать лет, а потом добавила: - Ладно, Стасюня, покажи себя настоящим мужиком и иди спать. - Да как-то….. – стал я мямлить… - Все будет хорошо, мой робкий мальчик. Я даже мертвого мужа реанимирую, когда мне очень хочется, а сейчас мне не просто очень хочется, а прямо-таки безумно хочется. Я когда увидела твои глаза близко, сразу же захотела почувствовать тебя внутри. С этими словами она включила магнитолу и, подойдя ко мне, плавно, скользя по полу туфлями села передо мной на прямой шпагат. Пока я опешивши стоял, она стала стягивать с меня спортивные штаны. Те не снимались, мешала тесемка завязанная на бедрах бантиком. Очнувшись, я сделал назад шага два. Мое сердце стучало, как мне казалось, на весь номер. Леночка не вставая, взяла свою правую ногу и с легкостью закинула ее себе за спину. Тоже самое она проделала и с левой ногой. Снаружи остались руки. Расставив локти, она стала медленно поднимать к груди свою и так не длинную юбку. Под ней оказались розовые, полупрозрачные трусики. Лена, двумя большими пальцами залезла в них со стороны бедер и дойдя вниз до самого узкого местечка, немного оттянула их от своего тела и стала перемещать из стороны в сторону эту натянутую, узенькую полоску. Кружевная шторка под музыку Деми Мура заманчиво двигалась то влево, то вправо, на секунду открывая интимную щелку. Она, к моему изумлению, оказалась совершенно голенькой, как у неполовозрелой девочки. Затем она освободив одну ногу, с поворотом резко встала и в повелительном тоне скомандовала: - А ну, быстро в ванну. Там есть пробка на цепочке. Наберешь воду и еще, не забудь добавить шампунь, хочу ванну с пеной. Через пять минут мы уже сидели друг напротив друга, по плечи в пене. У меня наконец-то пропало стеснение. Я поддался этому натиску разврата и похоти. Мне уже быстрее хотелось доказать, что я давно не мальчик, ведь я уже имел интимные отношения с тремя девушками, с одной за месяц аж три раза. Мне казалось, что я уже все знаю, все умею. Как же я ошибался. Отдыхая после второго раза, она мне сделала комплемент: - Стасюня, ты молодец, наконец-то ты перестал торопиться. Умничка. Все же старайся чувствовать себя, когда ты у меня внутри. И еще, не забывай меня при этом ласкать. Я хочу все же кончить вместе с тобой одновременно. Одновременный оргазм в самом конце самый сладкий. Когда мы кончим, не выходи сразу, а продолжай целовать. Подержи меня подольше в этом состоянии, целуя соски. Вот тогда можно будет сказать, что ты настоящий любовник. Понял. - Понял, сказал я. - Ну-ка, посмотрим на твою готовность. О, молодец, быстро восстанавливаешься, даже целовать не надо. А меня надо. Не бойся моей киски. Она сладкая. Она так любит когда ее целуют. Смотри, какая она голенькая, нежная и красивая. Ну же, Стасюня, я уже опять хочу тебя, - сказала она, закинув опять свои ноги себе за плечи. В третий раз я сделал все так, как и было наказано. Самое интересное, что она действительно еще долго, после того, как я уже закончил, сокращалась по затухающей после моих поцелуев в длинные сосочки, которые забавно смотрелись на относительно небольшой груди. Она так и заснула подомной, широко раскидав в с стороны руки и ноги. Пора было выбираться из этого любовного местечка. Интересно, куда она задевала ключ? Быстро одевшись, я принял решение уходить через балконную дверь. Открыв ее, я нос к носу столкнулся с Лейдой. Она, как истукан стояла возле окна, продолжая смотреть в глубь номера совершенно заплаканными глазами. Неужели она все видела? Боже мой! Я тоже застыл в оцепенении, не решаясь полностью выйти на балкон. Лейда первая пришла в себя и сказала с чудовищным эстонским акцентом: - Ты своляч, тты не должен жить. И я тибья убъю. Сказав эту жесткую, как пощечина доской фразу, она повернулась ко мне спиной и пошла по длинному балкону, который тянулся вдоль всех номеров по третьему этажу. Теперь уже была моя очередь стоять истуканом в ступоре. Я до сих пор не верил в произошедшее. Как же так, почему мы не задернули занавески? Кто ей капнул про меня, вернее, про нас с Леночкой? Господи, как глупо. Минут через пять, придя в себя, я спустился по решетке ограждения на второй этаж и также, через балконную дверь, проник к себе в номер. Он у нас был на четверых. Естественно, балконная дверь была закрыта. Пришлось стучаться. Димка из Москвы очень удивился, увидев меня со стороны балкона. Даже поинтересовался, почему не через дверь. Я ему что-то ответил, уже не помню что. Да и не это главное. Главное, что пока они не знают, что произошло, но это пока. Ведь кто-то ляпнул Лейде. Весь следующий день я избегал возможных встреч, а когда мы были в поле зрения друг друга, старался не смотреть в сторону Лейды. Она не смотрела на меня, потому что я ничтожество, а мне было просто стыдно встретиться с ней глазами. Стыдно и все. У меня опустились руки. Я даже, когда стрелял на учебном стрельбище после обычных отжиманий, не разу не попал по мишеням. Раньше такого не случалось. Мне было никак не сосредоточиться. Так я дожил до ужина, а вечером в баре, узнав, что партийный чиновник приедет только завтра утром, сам напросился к Леночке в номер. Там все повторилось, почти под копирку, только уже с задернутыми занавесками. Покидая Леночку известным способом, я обнаружил за балконной дверью записку: «Ты убил меня, а я убью тебя». Я не придал этому значения, даже улыбнулся когда комкал маленькую бумажку, а зря. На следующий день состоялась эстафета три по пятнадцать с тремя огневыми рубежами на каждом этапе. Я бежал последним. Когда я принял эстафету, тренер мне крикнул: - Стас, мы пока вторые, давай мой хороший, давай, жми, вся надежда на тебя! На третьем, последнем огневом рубеже, когда я делал последний, пятый выстрел, боковым зрением я уловил, как слева мелькнуло что-то белое и одновременно с этим, когда я нажимал на курок, с меня грубо содрали мою синюю, лыжную шапочку петушок. Мишень осталась не пораженной. Лишний круг? Кто шапку сорвал? Я оглянулся. Вокруг никого. Я посмотрел налево, где что-то мелькнуло. В трех метрах от меня качалась сломанная еловая ветка, с которой продолжал осыпаться снег. Устремив свой взгляд дальше, я увидел ее и оцепенел. Было от чего. Метрах в тридцати, в глубине пролеска стояла Лейда в положении для стрельбы стоя и целилась в меня. Из большого, как мне показалось дула, тоненькой струйкой вытекал пороховой дымок. Вот почему сломалась ветка, вот почему с меня слетела шапка. Похоже, она решила привести свой приговор в исполнение. Я, проворно оттолкнувшись палками не в перед, а назад, спрятался за толстую ель, которая росла аккурат между нами. Так, секунду выиграл. Дальше я быстро закинул винтовку на спину и бросился, как ошпаренный бежать свой штрафной круг по стадиону. Через сто девяносто пять метров мне предстояло миновать то место, где валялась на снегу моя любимая шапочка. Там я решил перейти на коньковый ход, чтобы затруднить прицеливание. Меня раздирали два чувства: страха и удали. Можно было отбежать метров на сто и все, попасть с такого расстояния не реально, но адреналин уже сделал свое дело. Удаль победила. Мне хотелось погарцевать перед ней, показать, что я не испугался. После виража шел прямой участок, метров двадцать. Далее поворот и спуск. Там я уже в безопасности. Я спиной чувствовал, что нахожусь на мушке. Сильно согнувшись, я изо всех сил толкался палками, стараясь скользить на каждой лыже подольше, чтобы бежать с наибольшей амплитудой, тем самым максимально затруднить прицеливание. Когда до спасительного спуска осталось метров десять, я почувствовал сильный удар в спину, как будто меня ударили железной палкой. Одновременно с толчком я услышал металлический стук. Удар был такой силы, что я чуть не упал вперед. Как не странно, дальнейшей боли я не ощущал. Значит не ранен. А почему удар? Почему стук? Понятно. Винтовка, болтающаяся за спиной, меня спасла. Уфффф. Опять повезло. Первый раз выручила еловая ветка, второй – винтовка. Повезет ли в третий? Оставалось примерно пять метров и все, спуск, лыжня и последние три километра перед финишем. Эти пять метров мне давались труднее десяти километров. Казалось, что время остановилось. Что моя спина стала два раза шире, чем она есть на самом деле. Я даже видел сам свою спину в диоптрическом прицеле. Я бы не промазал. Подумаешь коньковый ход, подумаешь, качается, как маятник. В такую большую спину невозможно промазать. Третий раз выстрелить Лейде не дали полицейские из оцепления стрельбища. Я этого естественно не видел. Я смотрел только на лыжню. Я бежал не чувствую усталости и отдышки. Адреналина в моей крови хватило до самого финиша. Хоть мы и выиграли эту эстафету, я был совсем не рад. Меня колотил нервный озноб. Даже поднялась на этой почве температура. Скажу больше, голова и то кружилась. Меня, можно сказать, почти под руки довели до номера, где я сразу же вырубился. Вечером, разбудив меня перед ужином и выгнав всех в коридор, со мной имел беседу партийный босс: - Ну что, наставил мне рога? Жалко что Лейда тебя не подстрелила. Везунчик ты Стасик, везунчик. Так что живи. Но, правда есть и ложка дегтя. Поздравляю тебя с окончанием спортивной карьеры. - А где Лейда? – осмелев спросил я. - Лейда в полицейском участке. Во всем созналась. Дала показания, пояснила почему в тебя стреляла. Самое печальное, что она попросила политическое убежище и французское гражданство. Печально для сборной, печально для меня. Скандал. Вот так, Стасик, из-за одной ****и столько неприятностей для всех. Твоя карьера спортсмена кончилась, да и моя партийная – тоже. Все, прощай. На ужин можешь не вставать, тебе его принесут. И помни, все всегда из-за женщин. Все. Все так и получилось, как говорил партийный функционер. Его выгнали из партии, меня из секции. Спорт рота, на которую я так надеялся, занимаясь биатлоном, мне больше не грозила. С меня сняли все мои разряды и отобрали медали, а через год забрали в армию. Самое интересное, что в секретной учебке, в которой я служил полгода, в моем личном деле стояла отметка «действующий мастер спорта по биатлону», без приставки «экс» и полный список моих регалий. Причем, они даже знали, почему меня выгнали из спорта и по этому поводу подшучивали: «Ты первый обстрелянный боец в нашей учебной части». Мол, будешь хорошо служить, после армии вернешься в свой биатлон, и все тебе восстановят, а наше ведомство поспособствует. Воспоминания о Борисе Борисовиче и занятиям биатлоном промелькнули цветным фильмом за одну секунду. Более ранние события оказались не менее яркими, чем те, которые предшествовали моему появлению на этой скале. Тем не менее, я в своих воспоминаниях опять вернулся на учебное стрельбище. Я приготовился к стрельбе, выставив левую ногу, как фехтовальщик впереди себя. В первые пять мишеней стрелять нужно стоя, во вторые пять – с колена, а последние, грудные – лежа с локтя. Ну, где они? Почему не встают. Быстрее бы отстреляться. Кстати, какой сегодня день? По-моему, суббота. Если это так, значит сегодня баня. Ой, как я давно не был в бане. Баня-то, баня, одно название - большое душевое помещение без всякой парилки. Не это главное. Главное, что после бани дают свежее нательное и постельное белье. Вот за что я люблю солдатскую баню. Мишени медленно поднялись и поехали слева направо, слегка приближаясь ко мне. Я вспомнил слова замполита: «..пух, пух по движущимся мишеням…». Как все просто. Языком ворочать, это тебе не десятку бегать. А после рукопашки стрелять трясущимися руками? Хорошо, есть навык длинных дистанций с огневыми рубежами в биатлоне. Да и дед, спасибо ему учил добросовестно и жестко. Так же, как и его обучали в Царскосельском кадетском корпусе - без скидок на юный возраст. Черт, какой у автомата короткий ствол. Это тебе не винтовочка. И рожок снизу автомата в положении стоя, заставляет локоть левой руки при стрельбе немного отводить в сторону. Как там говорил замполит? Пух, пух, пух? Еще чуть-чуть и мишени доедут до специального упора и сами упадут вперед, а мне нужно, чтобы они рухнули назад, от моей пули. Давно я не ласкал пальчиком курок. Туфъ, туфъ, туфъ ….маленькая пауза и еще раз туфъ, туфъ. Уф, во все пять попал. Можно вздохнуть, пока следующие поднимутся… Ну и где следующие? Я уже стою в ожидании на одном колене. Ага, вижу… туфъ, туфъ, туфъ ….еще вздох и половинчатый выдох, не дышу.. туфъ, туфъ … Похоже я умничка, так их Стасик, так - фанерных. Плюхаюсь пузом на землю и упираю рожок в землю. Теперь он мне наоборот поможет. Последние пять, качающиеся, как маятник грудных мишеней – самые трудные. Туфъ, туфъ, туфъ. Тринадцать патронов - тринадцать мишеней. А в рожке еще семнадцать, может повыпендриваться? Поставлю в положение АВ и за секунду израсходую. Автомат у меня или винтовка? Или стопроцентно отстреляться и сдать командирам пятнадцать патронов? Туфъ… Не понял, а почему сразу же две упали? Причем упали назад. Значит не сами. Значит, я попал. А как можно одной пулей подстрелить сразу же две мишени? Рядом со мной никто не стрелял. Я отстегнул рожок, передернул затвор, подобрал вылетевший патрон и поставил автомат на предохранитель. Собрались отцы командиры, подошли проверяющие генералы. Я доложил самому главному: - Товарищ генерал-полковник, 131-К учебную стрельбу окончил, все мишени поражены, разрешите сдать оставшиеся патроны? - А сколько патронов у тебя боец осталось, как ты думаешь? - А чего тут думать, я знаю - шестнадцать штук. - А мишеней сколько поразил? - Пятнадцать, товарищ генерал-лейтенант. - А выстрелов сделал? - Четырнадцать. - Во, чудно. Тридцатый год служу, ничего подобного не видел. - Сам удивляюсь, товарищ генерал-полковник. Одной пулей - две мишени. - Ладно, разберемся. Как фамилия, солдат? - Не могу говорить, товарищ генерал-полковник. Оперативный псевдоним - 131-К. В этот момент к нему подошел наш «батя» и что-то прошептал ему на ухо. Фактурный генерал, покрутив ус, сказал: - Ладно, солдат, порядок есть порядок, даже для начальника управления. Я после стрельб к тебе еще подойду. После того, как все отстрелялись, генерал-полковник действительно ко мне подошел. Вернее, наоборот - он послал за мной «батю». Наш генерал, как молодой посыльный, сбегал за мной и забрал с собой в полевой КП. Там в окружении генералов ко мне опять пристал тот самый усатый, начальник всего управления. - Эй, сто тридцать первый, скажи, как достиг таких результатов? Десятку первый пробежал, полосу препятствий преодолел быстрее всех, рукопашный бой - только один смог у прапорщика выиграть. - 131-К, товарищ генерал-полковник. - Ладно, пусть будет - К, вопрос понятен? Рассказывай. - Я две недели перед марш-броском персонально занимался с нашим замполитом и думаю все дело в этом, если бы не он, то таких результатов я бы не показал. - То есть, ты хочешь сказать, что все дело в замполите? - Ну, почти… - Что значит - почти? - Ну, я еще биатлоном до армии занимался. Мастер спорта. - Наверняка еще и хулиганом был? Вон, как глаза прапорщику присыпал. - Ну, не без этого.. - Ёшь твою меть, 131-К! Что ты все нукаешь? А? А? А? Бля, запряг что ли? Не запряг, бля, не нукай, понял меня? Понял? Понял, ты солдат? – в полный голос стал орать огромный усатый генерал. Где-то я это уже слышал? А, точно. Аркадий Львович – тренер по ОФП. Как они похожи. Неужели они братья? Да, уж - тесен Мир, везет мне на сумасшедших… - Так точно, понял, товарищ генерал-полковник. - Не хрена ты не понял, солдат.. Ладно, скажи. Откуда призывался, только быстро. - Из Ленинграда. - Биатлоном в какой секции занимался? - В «Трудовых резервах» - Не у Аркадия Львовича? Знаешь такого? - Так точно, знаю…У него… - Бля, младший брат мой, разспи*дяй. Он тебя значит, бля, не отучил нукать, что ли? Не поверю.. - Почти отучил, товарищ генерал-полковник. - Вижу, как отучил. Дать бы обоим пи*дюлей.. Да ладно, добрый я сегодня…. А стрелял ты хорошо, сукин ты сын. От имени нашего управления, товарищ солдат, объявляю Вам благодарность. - Служу Советскому Союзу, – сказал я, залихватски отдав ему честь. - В отпуск хочешь? На десять суток, дорога не в счет? - Никак нет, товарищ генерал-полковник, соблазнов много. Не хочу. - А что хочешь? - Разрешите с замполитом провести такой же, двухнедельный курс индивидуальной подготовки к очередному марш броску. - Разрешаю. - Есть. Огромный генерал-полковник из Москвы подозвал к себе нашего генерала: - Василий Петрович, что за курс такой, ты сам-то хоть в курсе? - Отчасти, Валерий Львович. - Что значит отчасти, давай колись коллега, пока я тебя не расколол до самой жопы. - Расскажу, расскажу, только не при всех. Один на один расскажу… - Хорошо, ловлю на слове. В качестве обмена опытом…так сказать… ****** |
******
Тем временем солнышко встало уже высоко и начало здорово меня пригревать. Хорошо маскировочную сеть сложили раза в четыре, а может быть и больше. А то бы спекся. Какой нудный пейзаж и совершенно не меняется. Вернее, поменялся только один раз, когда напротив меня через скалу, рядом с подозрительной расщелиной сел большой орел. Он минут пять стоял вообще без движения, а потом расправил крылья и стал переминаться с одной мохнатой лапы на другую. Классная мишень. Я, чтобы отвлечься от утомительного наблюдения, стал выцеливать белую голову орла сквозь черную прорезь прицельной планки. Полный вздох, потом полный выдох. Опять полный вздох и после частичного выдоха я задержал дыхание. Совместил широкую мушку винтовки и белую голову орла. Так, так, так. Поймал амплитуду сердцебиения и стал ей управлять. Теперь навожу срез мушки на резкость и стараясь держать ее в таком фокусе, начинаю приближать голову орла. В этом случае она постепенно тоже начинает быть резкой и действительно сама наползает на мушку. Причем на столько, что я уже вижу отчетливо черный глаз. Интересно, он меня видит или нет, и как быстро он меня почувствует? ББ говорил, что если опытного снайпера выцеливаешь больше десяти секунд, то он, как зверь начинает чувствовать опасность. Зрение, это на самом деле, сгусток энергии, который скользит по световому лучу, как пыль по солнечному. Образное сравнение, да? Но на самом деле, так оно и есть. Птица на расстоянии ста метров чувствует энергию взгляда примерно через пять секунд. Через десять ей уже некомфортно, и она улетает. Сейчас посчитаем. Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три….Сорок восемь, сорок девять.. Орел взмахнув крыльями плавно сорвался с камня и скрылся где-то под обрывом. Значит, дальномер не обманул. До грифона было около трехсот метров. Точность, плюс минус пять. Если бы не горы, то следовало прицельную планку поставить на триста. Но горы. Горы, горы, горы. Какие вы обманчивые. Днем над пропастью прицельную планку нужно ставить на одно деление больше, а к вечеру, когда горы нагреются и теплый воздух устремиться к холодной воде – и того больше, примерно на два деления. Ладно, поставлю на четыреста, а этот аспект буду иметь ввиду. Если конечно, до этого дойдет. Бутафорская колонна пройдет в районе шести вечера. Мне за десять минут позвонит по полевому телефону мой помощник. Он лежит метрах в ста от меня, в таком же убежище, только менее замаскированном. А ему и не нужно маскироваться. Он должен увидеть колонну, когда она выйдет из-за поворота и позвонить мне. Как только БТР и «Уралы» пойдут под нами, он должен в амбразуру выставить чучело снайпера с винтовкой. А потом будет уже моя работа. Этот ход предложил дед. Получилось так. Мне, как я и просил, дали такой же двухнедельный курс индивидуальной подготовки под чутким руководством замполита. Но где-то посередине второй недели отпуска с украинской горилкой и таким же салом, лафа неожиданно кончилась, и нас вдвоем с капитаном вызвал к себе «батя». Мы даже побриться не успели. Приехал за нами сам начальник штаба на своем уазике. Он зашел в тот момент, когда капитан говорил очередной тост. На самом деле он знал, чем мы занимаемся и поэтому отреагировал совершенно спокойно: - Алкоголики, ****ь. Вольно, вольно. Чего застыли, допивайте, коль начали, я подожду. Пять минут у меня есть. В его присутствии теплая самогонка с одного раза не поглотилась. Она стояла где-то между желудком и глоткой в пищеводе и хотела на воздух. Я же был против такого развития событий и пытался заесть взбунтовавшуюся алкогольную жидкость хлебом и расплавившимся от жары салом. В итоге я победил. Но, как последствие пережитого на меня напала икота. Когда мы оделись, полковник предложил нам пробежаться до пляжа. Расстояние до речки от воинской части составляло ровно два километра. Полковник сказал примерно следующее: - Так, придурки, слушайте меня сюда - сделав при этом перед нашими лицами несколько поступательных движений из стороны в сторону с одновременным пощелкиванием пальцев. - Меня видите? На резкость навели? Тогда слушайте. До пляжа два километра. Тысяча метров на пятерку – это три минуты и пятнадцать секунд бега. После слов – на старт, внимание, марш, я поеду к финишу на машине, и буду с секундомером ждать на берегу. Ежели вы не успеете пробежать два километра за шесть минут и тридцать секунд - пробежку придется повторить. Так уж и быть, отвезу вас на машине опять сюда, а потом побежите вновь. И так будете бегать, бля, до тех пор, пока не успеете. Стимул – купание. Вот смотрите, даже есть полотенце. Все понятно? - Так точно товарищ полковник - ик. – в конце добавил я. Ой, как сложно давались мне эти две тысячи метров. В основном из-за того, что я почти на себе тащил капитана. Капитан через километр сдох и просил, чтобы я его оставил в кювете. Там прохладно и спокойно, почти как в речке. Спасибо полковнику. На самом деле мы пробежали два километра за шесть минут пятьдесят пять секунд. По моему хорошо, даже несмотря на наше состояние. Ах, как классно было купаться. Какая мягкая и замечательная вечерняя водичка. Вам, сидя на диване - не понять. Полковник даже кинул нам кусок банного мыла. В итоге вышли мы как заново родившиеся. Когда приехали к генералу, Батя слега огорошил: - Так, вояки. Протрезвели? Надеюсь, протрезвели. Слушайте задачу. Вам обоим надлежит завтра, в половине седьмого вечера быть на «Старой площади». Далее. Позвонить по местному телефону 1224, спросить Валерия Львовича. Все понятно? Билеты до Москвы у моего адъютанта. Поезд через полтора часа. Так что, не смею задерживать. Удачи. И еще, Стас, ну-ка - задержись. Обняв меня за шею своей тяжелой левой рукой, он мне на ухо прошептал буквально следующее: - Стас, я очень на тебя надеюсь. Дело даже не службы, а скорее - чести. Понимаешь, младшего Валеркиного сына на той скале грохнули. Прямо в глаз. Валерий Львович - это тот генерал-полковник, которому ты докладывал на стрельбище, две недели тому назад, помнишь? Примерно в тоже самое время его Сережку и убили. Стасик, я тебя прошу, сделай все, чтобы отомстить. Ты сделаешь это, Стас, я очень на тебя надеюсь. Валера мне, как брат. Мы с ним на Даманском полуострове до последнего держались. Там и познакомились. А Сергей, Валеркин сын - зять мне был. Понимаешь? Так что, дочь моя - овдовела. Видишь, как все завязано. Все. Давай. Верю в тебя. Отомсти, ладно? Валерий Львович встретил нас сухо. Капитану, так вообще сказал: - Капитан, устал, наверное? Иди с моим адъютантом почаевничай. А мне пошептаться по делу нужно. Когда понадобишься, позову. Все понял? Шагом марш. Мне он сказал так: - Давай садись, садись. 131-К говоришь? Я все-таки, буду тебя по имени называть. Стасиком, ладно? Так вот, Стасик, чай будешь? Давай с дорожки. - Да, как-то не знаю... - «Батя», то есть, Василий Петрович, говорил про Серегу? - Говорил. - Обидно, самоуверенным был ребеночек и амбициозным - после училища сразу же в чужие горы. Эх - дурачок, дурачок. В этот момент в кабинет вошел Аркадий Львович, со словами: - О, Стасюня, кого я вижу, помнишь еще меня? - Нууу, конечно же. Ну, как же мне Вас не помнить. Я, слово-паразит «ну» до конца дней своих помнить буду. Ну…, ей богу не вру. Братья даже заулыбались немного, после моих специально сказанных – «Ну». Слово взял старший брат: - Все, тихо. Перейдем к делу. Значит так, Стас. Сегодня, через два часа, вместе с Аркашей поедете в Ленинград к деду на консультацию. Борис Борисович совсем старый стал, хотел его сюда вытащить, да он чувствует себя плохо. Задыхается. Представь, ему за девяносто, а он еще сам, без очков, книгу пишет. Мне бы так. - Сказал генерал, поправляя очки в тяжелой оправе. Давай про дело поговорим. Сложный рельеф в том ущелье, где Сережку подстрелили. Мы даже про это место фильм сняли. Фильм с собой возьмете. Деду покажете. Может, что и придумает старый хрен. Всю жизнь стрелял все-таки. Ты четвертый по счету на тот склон полезешь. Страшно? - Еще не знаю. - Чай чего не пьешь? Грузинский, сам резал и сушил листья. - Мне бы пива лучше, товарищ генерал-полковник. - Так, Стас. Во-первых, называй меня Валерий Львович, а во-вторых - пива нет, и не будет в этих стенах. Так что, забудь, понял? Дембельнешься - спивайся, ради бога. А пока ты в нашем управлении, пить или не пить - это мне решать. Поел? Через три часа мы ехали с Аркадием Львовичем на «Красной стреле» вдвоем в четырехместном купе. Аркадий, после распития бутылки водки, все мне рассказывал и рассказывал последние события. Оказывается, его недавно чуть не посадили за то, что он слегка поколотил судейскую бригаду на всесоюзном турнире по биатлону. Но чуть не считается, да и не смогли бы посадить. У буйного тренера, оказывается, на этот случай имелся «белый билет». Так, что с сумасшедшего - взятки гладки. После первой бутылки отправили за второй нашего проводника. Он сначала не хотел идти, но Аркаша его смог уговорить. Он вообще, умел уговаривать. Как ее допивали - уже не помню. Единственное, что запомнил, это пьяные вступления моего бывшего тренера по ОФП: - Стас, ты меня уважаешь? - Уважаю. - А боишься? - Боюсь. - Не бойся, поел. Я, бля, добрый. Я только пидоров и упрямых не люблю. Если человек упрямый и одновременно трусливый, значит он пидор. А я их пи*дел, пи*жу и буду пи*деть. Поел? - Аркаш, слушай, а наш проводник разве пидор? - Ясный хрен. Кстати, где это говно в фуражке? Он нам, бля, водку принес? - Принес конечно, вот же она, мы ее уже почти выпили. - Слушай, Стася, позови-ка его сюда. У тебя ножки молоденькие, давай слетай мухой туда обратно. Скажи этому педерасту лучше пускай сам придет. Потому, что если я встану и его найду, ему бля - не поздоровится. Знаешь, что я ему сделаю? - Нет, конечно. - Я ему ноги из его сраной жопы, как у мухи с корнем вырву. Поел. - Слышь, Аркадий, нет сил уже, устал, как после двадцатки. Давай лучше за биатлон выпьем. Давай? - Первым делом надо пидора разыскать.. - Слушай, что он тебе сделал? Водку принес, и даже денег за нее не взял. - Вот это, Стас, и настораживает. Раз не взял денег, значит приссал, а если приссал, значит пидор. А пидоров пи*деть нужно. Ты меня поел? Поел? Никто меня в жизни еще на пол не отправлял. Я, бля, никогда, даже в нокдауне не был. Никто еще меня не побил! Поел? Зови быстрее проводника, я его порву, как гнилую тельняшку. Поел? - Понял, я пойду поищу его, поговорю с ним, может быть он и придет к тебе. После этого я пошел покурить в тамбур. Утомил меня Аркаша. Честно говоря, уже несколько лет прошло, а он до сих пор действовал на меня пугающе. Рядом с ним я ощущал себя маленьким и беззащитным, как в клетке с тигром. Было в нем что-то звериное и непредсказуемое. Тем временем пока я вспоминал, солнышко стало светить мне в амбразуру примерно под сорок пять градусов слева. На языке снайперов, а также наблюдателей или корректировщиков огня, можно еще сказать – слева на десять часов тридцать минут. Если сейчас три часа дня ровно, а солнце, как известно, движется со скоростью пятнадцать градусов в час, то значит в шесть часов, когда пойдет колонна, оно будет светить ровно на двенадцать часов дня. То есть, прямо мне в лоб. Мы это рассчитали еще тогда, когда смотрели с дедом фильм. Молодец все-таки ББ – надо же так точно высчитать, минута в минуту. Интересно, к чему он привязывался - к какой тени? Ни одного дерева или даже палки я в фильме не видел. Утром на вокзале в первую очередь купили жигулевского пива, а потом позвонили по телефону, который дал старший брат Аркадия. Нас встретили на черной волге и повезли на встречу к Борису Борисовичу. Дед, конечно сдал. В первую очередь взгляд стал не таким острым. Энергетика в глазах стала меньше, но все равно, еще ощущалась. Он нам пожаловался на ноги и то, что стал задыхаться, мол, астма проклятая. Жил он к тому времени уже за городом, в поселке Юкки, километров десять от города. Свою однокомнатную квартиру ББ поменял на жилой дом с пропиской в Ленинградской области. После гостеприимного чаепития мы перешли к цели нашего визита. Сначала показали деду на портативном кинопроекторе фильм. Проецировали его на переносной экран, который повесили на стену вместо часов. Фильм был черно-белым и без звука. Я его смотрел не менее внимательно, чем ББ. Все таки, это ущелье меня на прямую касалось - больше всех. По времени фильм можно отнести к короткометражному, так как длился он около десяти минут. Мы по просьбе Бориса Борисовича смотрели раз пять. Потом я рисовал свой вариант снайперской засады, а дед свой. Фильм, на самом деле, дал нам очень много информации к размышлению. Во-первых стало понятно, как засвечивались предыдущие снайперы. Засвечивались в прямом и переносном смысле. Когда солнце попадает на линзу, получается солнечный зайчик. Даже если на объектив оптического прицела надеть специальную насадку, чтобы на него не попадали прямые солнечные лучи, все равно он в створе выстрела будет бликовать. От этого никуда не деться. Поэтому ББ предложил мне стрелять из обычной трехлинейной винтовки, без снайперского прицела. Сказал от так: - Стас, ты же и не умеешь с оптикой стрелять. Я же вам только обычный и диоптрический прицелы преподавал. Так что возьмешь «старушечку», желательно новую. Пристреляешь ее сам, только любовно, я тебя прошу. И еще, если винтовка будет новой, рукоятку приклада стеклышком подготовь, лакировку сними и немного распуши, чтобы рука не потела. Пристреляй на всех дистанциях. Особенно будь внимателен в диапазоне двести – шестьсот метров. И еще помни, трехлинейка пулю сильно закручивает, а значит, на шестьсот шагов девиация вправо от вертикальной биссектрисы составит около полушага. Обязательно это запомни. При левом ветре – поправку на отклонение берешь в два раза больше, а при правом, ее может и вообще не быть. Вот и все тонкости. Да, и еще. Патроны бери обычные, усиленные при пристрелке плечо тебе отобьют, а тебе еще стрелять потом. А самое главное, если ты его заметишь – долго не выцеливай. Снайпер, а он судя по трем удачным ходкам – снайпер хороший, обязательно твой взгляд почувствует. И сам доверяйся своему шестому чувству. Удачи Стас и храни тебя Господь Бог. - Борис Борисович, а Вы нас в свое время этому не учили, как прислушиваться к своему шестому чувству? – сказал я. - Не учил, потому что не нужно было. Да и, наверное, уже и не смогу научить. Старый я стал. Давно в меня никто не целился. Давно на мушке не держали. Забыл я эти ощущения. Забыл. И наверное уже не вспомню, чтобы доходчиво описать. - Ну, а все таки? - Ладно, я попробую, внемли мальчик, внемли мой хороший. И я стал внимательно слушать. Никто нам не мешал. Водителя черной волги мы отпустили сразу. Аркадий Львович спал. Он заснул еще при втором просмотре черно-белого фильма. Это была лекция одинокого профессора – единственному, жадному до знаний студенту. Занятие началось довольно неожиданно. ББ меня посадил к себе спиной и стал спрашивать, что я чувствую. Естественно, я ничего не чувствовал. Тогда он довольно больно отвесил мне подзатыльник и сказал: - Теперь внимание, закрой глаза и прислушивайся к своим ощущениям. Я сейчас буду чередовать шлепки, то в правое ухо, то в левое. До затрещины я буду пристально смотреть в то место, в какое буду бить. А ты должен мой взгляд чувствовать и предугадывать с какой стороны будет шлепок. Почувствовал, что будет слева – стукни левой рукой себе по бедру, справа почувствуешь – стукни правой. Как только почувствовал, сразу же давай знать, моментально. Я же, если ты угадал, в этом случае тебя не бить буду, а наоборот - гладить. Все понятно? Начали. Минут через пять у меня уже болели уши от его шлепков, а я все не чувствовал и не чувствовал никакой угрозы. Тогда ББ стал мне тренировать чувствительность моего биополя. Учил он так: - Представь, что ты паук. Да, да, обыкновенный паук, который только что сплел паутину. Твоя паутина вокруг тебя, ты в ней, как внутри мыльного пузыря. Мой палец – это комар, который сейчас в ней запутается. Чувствуешь, как я трогаю твое биополе? И я действительно стал чувствовать. Не просто чувствовать его прикосновение, а даже определять – с какой стороны он меня касается. - Теперь мальчик, представь, что твое биополе – тонкий лед в виде яичной скорлупы, а мой взгляд – невидимый жаркий луч, который может его прожечь и сделать даже дырку, если я буду смотреть в одно место. Сначала ничего не получалось. Но когда я включил воображение и представил, как жаркий луч начинает плавить мой тонкий лед – я уже мог с точностью определить в левое ухо мне смотрит ББ, или же в правое. Потом он меня хвалил и объяснял: - Эта невидимая чувствительная скорлупка вокруг тебя должна постоянно быть начеку. Любое зрительное воздействие на нее будет определенным сигналом опасности. И чем больше ты сконцентрируешься, тем более чутко начнешь определять даже самые рассеянные на тебя взгляды, а также - с какой стороны исходит эта угроза. Я закрыл глаза и представил его старческий облик с сильным, сильным взглядом. За воспоминаниями время бежит быстро, уже семнадцать ноль, ноль, а я так никого и не засек. Неужели пустышку тянем? Я-то ладно, а десять «Уралов» пойдут по ущелью, тоже зря? Ну, наверное, все-таки не зря, главное, чтобы душманы вылезли. Нападение будет стандартным. Сначала взорвут фугас перед первой машиной, чтобы колонна встала, а потом начнут обстреливать из автомата. Естественно, все выскочат из машин и залягут возле дороги. В этот момент снайпер и начнет работать. Причем выцеливает он в первую очередь офицеров. Стреляет сверху, с большого расстояния, но все равно - очень точно. Пуля попадает в шею возле ключицы, аккурат где нет бронежилета. А самое интересное, он еще успевает нейтрализовать нашу снайперскую засаду. Когда мы с дедом разбирали, каким образом ему это удается, я сделал предположение, что снайперов работает двое. Один в наглую подползает к краю обрыва и начинает спокойно расстреливать остановившуюся колонну, а второй его прикрывает. Хорошая задумка. Потому что прикрывающий - находится в выгодном положении. Он играет черными. Белыми приходится играть нашему стрелку, чтобы убрать снайпера, который расстреливает залегших солдат. Как только белые делают первый ход или хотят сделать, они вынуждены раскрыть свое инкогнито, и соответственно – засвечиваются. И в этот момент следует ход черных. Получается мат в два хода. Причем стрелок, который работает на краю обрыва – обычная пешка, а прикрывающий его снайпер – ферзь. Я бы сказал - настоящий ас. Работает он только в снайперской дуэли и не пачкается с обычными пехотинцами. Дед мою версию доработал и придумал, как уровнять шансы в этой дуэли. Задумка такова. Если их двое, то и мы должны работать тоже вдвоем. Как только колонну обстреляют, через две-три минуты необходимо сделать первый ход, то есть засветиться. И этот первый ход должен сделать стрелок-пешка, чтобы заставить замаскированного аса сработать в свою сторону. Помощник выступит в роли обычной приманки. Тогда шахматную партию можно действительно сыграть белыми и поставить мат в три хода. Белые начинают и вторым своим ходом выигрывают. Но как сделать, чтобы приманка сработала и при этом не пострадала? Вопрос. И так уже слишком много под ферзя подставились - три наших снайпера. По-моему достаточно. Эту проблему решили уже в горах. ББ сказал, что это уже не его дело, мол, придумайте сами. Местные командиры вообще скептически отнеслись к этой идее. Они решили, что лучше всего вместо снайпера посадить «зеленого» пулеметчика и пускай он по этому асу израсходует всю пулеметную ленту. Так будет проще и надежнее. Одна пуля – уж всяко попадет в цель. Снайперскую операцию поддержал сам Валерий Львович. В защиту ее он высказался так: - Товарищи офицеры, ведь не факт, что пулеметчик заметит этого стрелка, и не факт, что попадет. Расстояние приличное. На дистанции четыреста метров, рассевание при стрельбе очередями не поддается измерению. Да пока он будет давить на гашетку и поливать горы свинцом, его самого там шлепнут. И вся операция насмарку. А нам нужен результат. Нам нужен труп этого снайпера. Мне нужен лично его труп. Понимаете меня?. В итоге, операцию согласовали и придумали, как не подставлять моего помощника. На снайперскую винтовку вместо оптического прицела приделали одну трубу от перископа стереотрубы. Получилось, что стрелок лежит ниже винтовки на сорок сантиметров. Что и требовалось доказать. Точности – никакой. Зато со стороны полное ощущение, что работает снайпер с оптическим прицелом. Да и безопасно. Для пущей убедительности сверху помощника, одетого в бронежилет положили чучело-марионетку, которое якобы и держит винтовку. Единственное, чем подставляется мой помощник, так это своей правой рукой, которой он и будет делать выстрел в сторону снайпера. Вот такая задумка. Моим помощником сегодня работает капитан, да, да – мой любимый замполит. Валерий Львович сказал: - Ребята, вы уже прекрасно вдвоем спелись. Вам и работать вместе. Заметьте, я сказал - спелись, а не спились. С Богом ребятки, я в вас верю. Время уже половина шестого, скоро пойдет колонна. Где же объект? Неужели появится в самый последний момент? Как устали глаза. Скоро стрелять, а я не готов. Надо дать правому глазу немного отдохнуть в закрытом состоянии. Я его не стал закрывать или зажмуривать а просто прикрыл ладошкой. Так лучше всего, меньше левый устает. Зазвенел полевой телефон. Вернее он не зазвенел, а стал мигать. Это еще одна наша задумка - вместо звонка поставить маленькую лампочку. Он крутит свою ручку, а у меня она мигает и наоборот. Я снял трубку. На другом проводе раздался охрипший голос капитана: - Эй, «кукушка», время «Ч» - пять минут, колона на подходе. Как меня понял? - Да понял, «зяблик» понял, что с голосом? - Слушай, Стася, спекся я под этим манекеном. Сил нет больше. И горло почему-то першит. - Терпи капитан, партия тебя не забудет. - Пошел ты… - Сам пошел….. Вот и поговорили. Через пять минут возможно придется поработать. Я на секунду закрыл и левый глаз и представил свое биополе. Пока все спокойно. Никто его не протыкает своим взглядом. Хотя… секундочку. По-моему, немного слева есть небольшое напряжение. Посмотрим. Оппаньки, кого я вижу, ну таффай, таффай, ползи сладкий. Примерно на одиннадцать часов тридцать минут на другой стороне ущелья к обрыву медленно подползала фигурка в камуфляже. Если бы не тень от нее – я бы и не заметил. Ну что ж. Поехали. Я покрутил ручку телефона: - «Зяблик» на проводе. - А я, «кукушка», заметил цель, пока только одну цель. И думаю, азимут одиннадцать часов ровно от тебя. - Что мне делать? - Сиди, и не высовывайся раньше времени. - Понял – сижу. Эх, рассмотреть бы его сейчас, да нельзя биноклем пользоваться. Срисуют по бликам сразу. Работать без оптики - это и есть самый главный козырь всей операции. А без оптического прицела, лучше чем трехлинейка - ничего нет. Да и вообще, надежнее Мосинской винтовки еще ничего в Мире не придумали. Мне принесли ее со склада, новенькую в масле, тысяча девятьсот тридцать седьмого года выпуска. Пятьдесят лет бедненькая лежала, ждала меня. Я ее хорошую, два дня пристреливал, к слишком мягкому курку привык и даже приклад, как и советовал дед, осколочком стекла отциклевал. Ну теперь давай, «Моська», ты уж не подведи меня пожалуйста. Я тебя очень прошу. Снизу раздались длинные пулеметные очереди и почти сразу же короткие автоматные. Я позвонил «зяблику»: - Капитан, пора, высовывай винтовку и нащупай его прицелом. - Сейчас… - Ну как? Видишь его? - Вижу. - Что он делает? - Пока ничего, не дополз до обрыва метр, лежит за камнем и ждет, когда колона заляжет. - Если тебя срисовали, то сейчас должны подстрелить. Я думаю, ферзь тебе не даст сделать выстрел. - А как его спровоцировать? - Как только стрелок поползет к обрыву, ты слегка приподнимись, чтобы манекен побольше из-за камня высунулся. Если за пять секунд выстрела не будет, значит стреляй сам, понял? - Понял. Я на него не смотрю. Нет смысла, мне он не нужен, мне нужен ферзь. А его я пока не вычислил. Но он есть, я это чувствую. Точно есть. Не может не быть. Уж слишком этот первый нагло к краю подползал. Значит, чувствует за спиной прикрытие. Я опять закрыл глаза. Ой, по-моему меня кольнуло справа. Точно, я чувствую на себе неприцельный взгляд. Неприцельный, потому, что он меня еще не вычислил. Причем взгляд с правой стороны, а не с левой, как я предполагал. Азимут примерно на два часа дня. Я, не открывая глаз, устремил в ту сторону взгляд, а потом медленно поднял веки. Картинка, как картинка. Ничего не видно. Так, стрелок начал выдвигаться на огневой рубеж. Сейчас начнется. Я уже примерно знаю, откуда должен появиться выстрел. Скорее всего я его даже не увижу и не услышу. Ферзь осторожный и наверняка работает с прибором для бесшумной и беспламенной стрельбы. Боковым зрением я увидел, как замелькала лампочка телефона. Але: - «Кукушка», а меня только что убили. - Как убили, я ничего не видел? - Прямо в голову нашему манекену. - Ты его спрятал сразу же? - Конечно. - Понял, значит он подумал, что тебя снял. - Слушай, капитан, а посмотри, откуда стреляли. - Уже посмотрел, я же любопытный. - Ну и? - В левый висок. - А под каким углом? - Примерно под сорок пять. - Вот, гадство… ладно, отбой пока, надо думать… Ошибиться я не мог, значит прикрывающих двое? Тогда совсем плохо. Значит «ферзя» я еще не почувствовал. А кто тогда справа, «король»? А пока они вдвоем прикрывают, наглый стрелок на краю будет спокойно наших ребят внизу выцеливать и по одному хлопать, а я ничего сделать не смогу. Как же мы этот вариант не предусмотрели? Как же так. А, может быть, справа никого нет? И мне показалось? Скорее всего, сектор обстрела у меня очень узкий, поэтому слева его я и не заметил. Как быть, как быть? Придется рисковать капитаном. Я покрутил ручку телефона. Он ответил: - Але, слушаю тебя «кукушка», что делать-то будем? - Капитан, все от тебя сейчас зависит. Только не сдрейфь. - Ну, говори… - Игорек (капитана звали Игорем), слушай меня, прикрывающих двое. Один слева от тебя, который стрелял, а второй - почти напротив. - Ни хрена себе. - Вот так-то, смотри, что нужно делать. Возьми валуны с правой стороны и переложи слева от себя, чтобы закрыться от ферзя, а потом вылезай слегка над фронтальным бруствером, и выцеливай опять этого духа, который на краю. И даже можешь выстрелить, хотя и все равно не попадешь. Понял? Давай? - Понял. Я слился с винтовкой. Левого снайпера я не вижу, сектор обстрела узкий. Значит и он меня тоже пока не видит и по этому опасности не представляет. Игорька он из-за камня снять не сможет, значит, работать придется второму, который по азимуту справа от меня на два часа и который себя еще никак не проявил. А вдруг я ошибаюсь? Посмотрим. Точно, вот он. Я увидел, как небольшой валун стал неправильной формы. Вот ты где…. Понятно…. А вот и дымок от выстрела…. Вспышку я не видел, значит, с глушителем стреляет…. Слева замигал телефон… Ага, значит «зяблика» второй раз убили. Молодчики. Но теперь мой ход… Нельзя же два раза подряд ходить. Помнишь, Стасик, не больше пяти секунд выцеливать, не больше. Поехали. Вот он на мушке…. Расстояние триста пятьдесят метров, или больше?... По моему, чуть больше… Дымок отнесло вправо… Сделаем поправку…. Ветер, плюс девиация…. Посажу его на правый край мушки… Приблизим….. Вижу крупно…. Включаю воображаемую траекторию полета пули…. Мимо….. Еще левее взять и выше?... Так, сколько же до него метров…. Доверюсь интуиции…. Он меня чувствует…. Все, пора… Тутууухъ – протяжно ахнула моя трехлинейка. Похоже король больше не стрелок. Теперь можно и с «зябликом» поговорить: - Капитан, посмотри в свою оптику, как он? - Стася, по-моему, готов - лежит и ногой сучит. - Это радует. - А меня тот, что слева совсем не радует, только что цевье у винтовки разбил. - Пристрелялся, значит. Сейчас в первую очередь нужно с обрыва стрелка снять, а то он там внизу дел натворит. - Шлепни его Стася, шлепни. Снайпер, лежащий на краю обрыва, после моего выстрела выронил винтовку и она, сверкнув последний раз оптикой, кувыркаясь полетела в пропасть. Теперь можно и отдышаться. Что-то я соскучился, давно с капитаном не говорил. Пускай через свою стереотрубу посмотрит, откуда этот ферзь стреляет. Плохое у меня предчувствие. Похоже он мое укрытие по двум выстрелам уже вычислил, так что голову высунуть не даст. Я покрутил ручку телефона. Капитан не отвечал. Что за черт? Плохое у меня предчувствие, плохое. Почему он молчит? Перестрелка внизу постепенно затухала. Стреляли уже не хором, а по очереди. Я все крутил и крутил ручку телефона, но Игорек молчал. Что же с ним случилось? Может, провод перебило? Бывает и такое, но редко. А если…. Нет, не может быть, он же за камнями лежал. Я закрыл глаза и стал представлять себе картинку нашей снайперской дуэли с высоты птичьего полета. Если по кротчайшей до края пропасти триста пятьдесят или четыреста метров, то диагональ под сорок пять градусов будет гипотенузой. Квадрат гипотенузы, равен сумме квадратов его катетов. Четырежды четыре, будет шестнадцать. Шестнадцать плюс шестнадцать, тридцать два. А корень из тридцати двух? Хм… Это что-то среднее между числами - двадцать пять и тридцать шесть, даже ближе к тридцати шести. Значит, получается, ферзь стреляет почти с шести сотен метров? Да еще над пропастью. Неплохо. Я откинул маскировочную сеть, теперь она мне не нужна. Играем в открытую. Чего огород городить, если он меня уже вычислил. А, может быть, отлежаться? Дождаться темноты? Тоже вариант. Но как же с обещанием выиграть эту дуэль? Я дал обещание двум генералам и бывшему есаулу царской армии – ББ. Нет, их нельзя подвести. А если все же что-то с капитаном? Нет, пора кончать этого ферзя. Хватит ему безобразничать. Я ему за Игорька кишки голыми руками выпущу. Сука. Тихо, тихо, тихо, что-то я начал закипать. А этого нельзя делать…. Нельзя. Спокойно, Стасик…. Спокойно… Сейчас протестируем биополе… Ага, похоже я его почувствовал. На самом деле, он не на сорок пять градусов слева, а даже больше. Ни чего себе…Значит не шестьсот метров, а еще дальше. Ого.. Скорее всего у него американская снайперская винтовка усиленного боя. Калибр - двенадцать миллиметров. Уверенная прицельная дальность – тысяча двести метров. Минус глушитель – получатся метров на восемьсот он стреляет спокойно. И даже попадает. Винтовка ко всему прочему еще и автоматическая. Обойма на десять патронов. Оптика в стандартном исполнении - двенадцатикратная. Неплохо экипировался. А мне, чем ему ответить? Пятидесятилетней мосинской старушкой? А почему бы и нет. На пенсию уходят в пятьдесят пять и прицельная дальность у меня не меньше. Только как уровнять шансы? Он меня вычислил, а я его только почувствовал. У него есть оптический прицел, а у меня - нет. Как быть? Как? Чтобы успокоиться, я добавил в обойму два патрона, а потом дослал верхний в ствол, и прикрыл на несколько секунд глаза. Что же делать? Проверю-ка я его меткость. И еще интересно, как он быстро целится. Я взял полевой телефон, надел на него пилотку и выставил на камень. Так, посчитаем, успеет ферзь выстрелить за пять секунд или нет. Двадцать один, двадцать два, двадцать три, два…. Щлеп, это пуля попала в камень снизу телефонного аппарата. Ага, значит парень слегка промазал. Понятно - чуток поспешил. Я спрятал телефон и выставил его на метр левее. Так, посчитаем еще раз. На сей раз, на пятой секунде телефонный аппарат разлетелся в куски. Ну вот, что и требовалось доказать. Парень быстро целиться не умеет. А, интересно, что он еще не умеет? Наверняка он с руки стрелять не умеет. Поставил, небось, винтовку на штатные сошки и пуляет. Не биатлонист он – факт. По-моему я знаю, что теперь делать. Если расстояние между нами около восьмисот метров, значит, пуля при начальной скорости девятьсот метров в секунду, эту дистанцию пролетит почти за две. Необходимо, увидеть или почувствовать момент выстрела, тогда можно увернуться. А мне самое главное разглядеть этого «ферзя», а потом я уж с ним, как-нибудь поиграю в войнушку. Ну что, рискнем? Покачаем маятник? Так, Стасик, приготовься, на счет раз-два-три надо начинать. Черт, страшно, даже спина вспотела. Я лежал на маскировочной сети на дне моего раскрытого укрытия и смотрел на бруствер из камней. На самом большом плоском камне расположился черный скорпион. Он залез сюда минуту назад. Интересно, когда скорпион перемещается или чувствует опасность, он при этом поднимает свой хвост в положение – «готов к бою». Сейчас же он хвост с жалом вытянул во всю длину и грелся на еще жарком вечернем солнышке. Я взял трехлинейку и поставил кончик ствола прямо у него перед носом. Скорпион отреагировал моментально и, отскочив на пять сантиметров, поставил свой хвост в боевую готовность. Черт, никак не решиться выскочить из укрытия. Чтобы себя немного подхлестнуть я вскинул винтовку и выстрелил в черное насекомое. Того, естественно, как ветром сдуло. Все пора. Я выскочил из укрытия и, выпрямившись в полный рост, стал смотреть в предполагаемую сторону, через пропасть, где по моим предположениям должен находиться «ферзь». На счет – двадцать три, я сорвался с места и побежал в сторону большого валуна, который находился чуть левее биссектрисы обстрела. Пока бежал, продолжал наблюдение - нет ли струйки дыма от глушителя. Ничего не видно. Или он не стрелял, или я не рассмотрел. Шестьсот метров, это тебе не шестьдесят. А если я уже с воздухом воюю, а он тем временем давно смылся? Может же такое быть? Как проверить. Я лежал за камнем и думал. Так, а если сделать так? Я, найдя под ногами большой булыжник, обернул его в снятую с себя, мокрую от пота гимнастерку, и сверху надел пилотку. Так, теперь поиграем. Сейчас я поставлю очередное чучело на край валуна и дождусь выстрела. Через пять секунд он должен выстрелить. Пуля летит две секунды. Значит нужно сразу же после выстрела смотреть, где будет дымок. На это есть пять секунд. Поехали. Камень от прямого попадания двенадцатимиллиметровой пули, покачавшись, упал с валуна мне под ноги. Так, быстро смотреть. Я, сложив руки биноклем и приложив их ко лбу, высунувшись из-за валуна, стал цепко разглядывать плато с другой стороны пропасти по азимуту десять часов. Двадцать один – начал я отсчет, двадцать два, двадцать три, двадцать… Вижу. Вижу белый дымок, вот он где… Почти правильно угадал…. Теперь нагнуться… Ага…. Вовремя… Над головой прожужжала пуля… Странный звук… Похоже она летит как-то медленно… Значит ее глушитель здорово тормозит… Учтем… Не пора ли мне сделать пару выстрелов? А то как-то не честно. Пару я, конечно, не успею, винтовка у меня все же не автоматическая, а один – запросто. Я, выпрямившись, встал на изготовку для стрельбы стоя и поймав то место, где я секунду назад видел дымок быстро, почти не целясь выстрелил и нагнулся. Сверху опять прожужжала пуля. Пристрелялся, гад. Ладно, давай еще раз. В этот раз я выскочил из-за валуна с левой стороны, совсем не оттуда, откуда меня ожидал «ферзь». Значит, есть пять секунд. Три он целится в новое место и две секунды летит пуля. Прицельную планку я поставил на тысячу метров, на всякий случай, думаю в самый раз. Ага, вот он мой хороший – я уловил мягкий абрис несоответствующий этой местности. Местные камни - более граненые, можно так сказать. Первый выстрел я сделал почти не целясь, а потом отскочив на два метра в сторону прицелился по настоящему. Мое сердце остановилось… Дыхание - остановилось уже давно… Я слился с винтовкой… Я душой уже на краю ствола… Я вижу будущую траекторию полета пули…. Тютелька в тютельку… Приближаю ферзя на краю мушки… Он ближе, ближе… Пора….Тутууухъ… Что за черт? В последнее мгновение перед выстрелом с левой стороны мушки я увидел большой женский глаз. Через секунду разряд тока больно кольнул в затылок. Ку-ку – сказал я себе. Значит попал. Можно не прятаться. Я, обессиленный, сел на ближайший камень и закрыл глаза. Через минуту, поднявшись на ватных ногах я, спотыкаясь, двинулся к своему первому укрытию, к своему стрелковому гнезду - гнезду кукушки. Взяв сигнальный пистолет я выпустил вверх красную ракету, оповещая колонну, что операция закончена. Пора подбивать бабки. Три - ноль или три - один? Я двинулся в сторону укрытия, где лежал «зяблик». Не ужели «ферзь» успел его «съесть». Ага, вот они валуны. За камнями, свернувшись калачиком, весь в крови лежал Игорек. Пуля пробила ему шею с боку на вылет, но удачно, не зацепив при этом артерий и шейного позвонка. Он посмотрел на меня тусклым болезненным взглядом и хриплым шепотом с кровавой пеной на губах спросил: «Ну, как?», и потерял сознание. Через полчаса прилетела вертушка и забрала нас с капитаном. Он пришел в сознание уже в Москве в госпитале Министерства обороны. Врачи спасли ему жизнь, но не смогли спасти голос. После многочисленных операций он стал говорить, как актер Георгий Вицын в фильме « Джентльмены удачи». Генерал-майор, Валерий Львович получил то, что хотел – труп снайпера. Даже три трупа. Два со снайперскими винтовками Токарева, а один, с американской, двенадцатикратной винтовкой усиленного боя. Когда он его увидел, то очень удивился. Труп, с выбитым левым глазом и раскуроченным затылком, принадлежал молодой белокурой женщине с татуировкой французского легиона. То есть ферзь – оказался королевой. Почти одно и тоже. Играли, в большинстве, в итоге, все равно проиграли… Мат вам… Я даже не стал с генералом смотреть на женский труп, вспомнив глаз, который увидел во время выстрела. Большой и голубой, с запоминающимся миндалевидным разрезом. Мне все стало ясно. Лейда, лейда. Прости меня. Получается, что я убил тебя два раза. Один раз в мирной жизни и вот теперь на войне. Тогда же я дал себе обет, никогда, никогда в жизни больше не стрелять. Даже по мишеням. Через неделю пьянства я получил все же двойной отпуск и отвез старенького ББ в Сибирь, под Бодайбо. Дед мечтал умереть в свой охотничьей сторожке, в которой он прожил больше тридцати лет. Там он мне поведал, как зовут его на самом деле. Также ББ – только красивее и в квадрате: Борис Бенедиктович Берестов-Бенуа. Через полгода, уже на гражданке, в февральскую вьюжную ночь мне приснились его глаза. Старческие, мудрые. Они ласково смотрели на меня из темноты. Проснувшись под утро, я больше так и не смог заснуть. Щемило сердце и болел затылок. |
Когда мне будет восемьдесят пять,
Когда начну я тапочки терять, В бульоне размягчать кусочки хлеба, Вязать излишне длинные шарфы, Ходить, держась за стены и шкафы, И долго-долго вглядываться в небо, Когда все женское, что мне сейчас дано, Истратится, и станет все равно — Уснуть, проснуться или не проснуться, Из виданного на своем веку Я бережно твой образ извлеку, И чуть заметно губы улыбнутся… ОН… Ко гда мне будет восемьдесят пять, по дому буду твои тапочки искать. Ворчать на то, что трудно мне сгибаться, Носить какие-то нелепые шарфы Из тех, что для меня связала ты. А утром просыпаясь до рассвета, Прислушаюсь к дыханью твоему Вдруг улыбнусь и тихо обниму. Когда мне будет восемьдесят пять, С тебя пылинки буду я сдувать, Твои седые букли поправлять И взявшись за руки по скверику гулять. И нам не страшно будет умирать, Когда нам будет восемьдесят пять Вера Сергеевна Бутко Вадим Зинчук |
 Заеблозево евгений борзенков - Тук, тук. - Войдите! - Это есть мы. Мы принесли вам парочку отличных, сочных бомб, под утренний кофий. - Осколочные? - Разумеется. Со всем уважением-с…. - Накрывайте. - Сей момент, вот только сейчас, зачекай… за чеку… Вначале пропадает газ. Затем вода, чуть позже электричество. Продукты, молоко, хлеб, настроение. Потом пропадает свет, за ним тень, радио, вкус, слух, запахи. Незаметно улетучиваются мысли, эмоции, интернет. Последним пропадает чувство юмора. И тогда остаётся единственное – садиться и писать роман. А что прикажете? Никогда не думал, что пустой город, это так романтично. Если все закончится так, как надо, я буду вспоминать этот неоновый свет по вечерам ни для кого, гулкое эхо площадей, переулков, скверов, щемящую ностальгию пустоты, отчётливые щелчки светофоров, одинокие лавочки, редкий стук каблуков где-то там, в воображаемом «за углом». Я буду чокаться и пить с собой, теперешним, и буду завидовать себе – да да! – с лютой августовской печалью… Новые ощущения: трудно бороться с желанием лечь посреди дороги, и положить ладони на горячий асфальт, и смотреть на них, и ждать, и не дождаться, что рядом вжикнет колесо… Как давно я мечтал о таком счастье... Дешёвые мечты сбываются в первую очередь. И никто ведь не осудит. Ну, единственное, можно раскрутиться на пару дней рытья окопов, если в крови запрещённое. А так, помимо августа, помимо ставшего уже привычным чувства тревоги и бодрого привкуса смерти, в воздухе в последние дни сгустилось и осело на город мутноватое ощущение, которому трудно так сразу подобрать определение. Может быть, СВЯЩЕННОЕ ОДИНОЧЕСТВО. Как будто под стеклянным колпаком наблюдаешь чью-то боль, и вроде бы хочешь поверить, и вроде проникаешься, и вот уже свербит под сердцем… Но вдруг понимаешь с досадой, что просто хочешь срать. Но, облегчившись, с удивлением обнаруживаешь, что это ты под колпаком, это тебя разглядывают сквозь аквариум чьи-то булькатые равнодушные очи, чей-то напидоренный ноготь постукивает по стеклу, чтобы ты поскакал, москаль… Священное одиночество, им проникнуто всё; молодая мама гуляет с коляской у фонтана, она не спешит и не смотрит в небо, - мину не разглядеть глазом, а услышишь – все равно поздно; одинокий голубь не ищет крошки, а гордо гуляет пешком, заложив крылья за спину, автомобиль, остановившийся в каменной пустыне на красный цвет – это дисциплина, вызов, это внутренняя молитва шофера, заколоченные бутики, реклама чужой, уже прожитой жизни на плакатах, спокойные взгляды встречных прохожих, глаза-в-глаза, пустынный пляж у реки, море кислорода, который не под силу сжечь даже десяти миномётам; когда исчезают люди – оживает город. Он встаёт и прислушивается сам к себе, он зализывает раны, он чувствует, город пускает по венам редкие трамваи, троллейбусы, кормит грудью людей, питает себя людьми. Оставшимися мелкими сошками, ничтожными гадкими насекомыми, со спокойными взглядами, у которых уже не трясутся лапки при взрывах. Мы – люди, с нас спала некая пелена, а под ней оказалось достоинство, мы стали ровны и родны. Я не любил их раньше, этих двуногих, но те кто остались…. Это мои соседи. А может и больше. Мы живём в одном доме. У одной реки. Ещё особо заметны женщины сейчас: они не отводят взгляд, они не спешат, они царственно медлительны, их вид доступен, роскошен, откровенен. «Почему бы и нет…» - беззвучно говорят их яркие губы, неторопливые изгибы спин, горящие мочки ушей. Женщины-героини в городе-призраке, я лечу вместе с ними в неизвестность, мы падаем, в груди стоит гул – где приземлимся мы, и когда…. Вчера утром выгребал у коров, выезжаю весь такой взъерошенный с тачкой навоза из ворот, а навстречу кришнаитка. Они тут вошкаются неподалеку, типа монастырь у них. Молодая, в чёрном, симпотная. А у меня сапоги в говне, такой сразу чота облом, да ещё и думаю: бля, ведь не побритый, скотина. Она улыбнулась, мне. - А сто седьмой ещё ходит, не знаете? - Да, но их мало, - отвечаю, - всего два автобуса на линии. А вы уже уезжаете? – Я её вижу впервые. - Да, мне уже пора. - А куда? - В Москву. - Вы из Москвы? - Да, я из Москвы. - О… - сказал я, и чуть было не подумал: «ну них.. себе». - Но, если честно, мне не хочется, - вдруг сказала она, а сама такая грустная. - Бросаете нас? – я тонко улыбнулся сквозь свою грязную щетину и унавоженные сапоги. И тут она заплакала. Она реально стала лить слёзы. Я оторопел. А сам на неё глаз положил; во блять, такая чувственная, наверное, выразительно кончает. В Москве, я слышал, умеют все эти штуки. Некстати вспенилась воображалка, и руки в брюки, и сразу тесно танцору. Я стал посвободнее и рукой оттопырил карман. - Я не хочу, но обстоятельства… Я не хочу вас бросать, - и ревёт вообще. В три ручья. А я стою с тачкой коровьего говна. И небритый. А эта москвичка оплакивает меня, первого встречного. - Простите меня, - говорит, - я приехала сюда специально, помолиться за вас. Я буду всегда молится за вас, именно за вас, - смотрит на меня, а у меня отчего-то ком в горле. – Я обещаю вам, с вами ничего не случится, вы ведь рядом с храмом. Он будет вас хранить. Пусть вы не верите в Кришну, Кришна верит в вас. Прощайте, храни вас бог. И ушла на сто 7. Москвичка. Словно пролетела чёрная чайка из сна. Я сел покурить. Я достал сигарэллу, и мял её в руках, не прикуривая. В сарае мычали коровы – тёлочка и бычок. Витя и Машенька. Я слушал тишину и думал о том, что пора бы бросить курить, ведь в натуре вредно. А вечером снова стали бомбить. Я видел через реку, как мгновенно вырастают причудливые серые деревья, прямо из домов, из музея в центре города, из электроподстанции. Их тут же уносит в сторону ветер, а там, откуда они выросли, выползают языки пламени. Как это буднично, думал я, попивая кофе на мансарде, откуда отличный вид на центр, ведь кто-нибудь сейчас вот так же не донёс чашку к губам, кто-то не успел подтереть задницу, кто-то доканчивал на жене второго ребёнка, кто-то кормил животных, или рисовал, или играл в куклы, кто-то пел, кто-то любил, кто-то жил. А я смотрю на дым чьих-то улетающих душ и попиваю кофе. Слава украине. Потом я печатал на ноуте. А что ещё делать в подвале. Давно мечтал вот так спуститься в подвал своей психики, зажечь свечечку, помолчать, и разворошить старьё; осколки, лоскуты, ошмётки. Некоторые шкафчики памяти так давно не открывались, что ручки отгнили, обвалились, и рад бы – да нечем… Прямо на клаве развалился кот Тихон, что появился на свет благодаря моему прошлому кревасу. Я породил тебя, Тихон, я и… Да нет, живи, паскуда, ведь мы с тобой одни тут, нам небо коптить пока, и у тебя хладнокровия, брат, поболее моего, хотя мозгов чуть менее. А может наоборот? Да не беда. У нас и извилина одна на двоих, и видимо судьба. Кто знает, когда прилетит. Будем жить, шотландец Тихон, пока живётся. Вот на днях закатал 11 бутылей помидоров. И ещё три бутыля накрутил томатного сока. И сижу теперь смотрю на них. Зимой будет сок. Будут помидоры. |
 Её звали Люба Псих 13 Она умерла вчера, в воскресенье, под супермаркетом, а до этого, в субботу, я её видел в компании Васи Спецназа и его другой настоящей любви, а самая его настоящая любовь, когда вернулась с Украины и узнала, что он пьёт и спит в подвале на стрoйке с Этой, сказала, что она не желает разговаривать о нём, да. Я просто вёл моего бамбино Карминэ домой из школы... ну, я сейчас такую работу имею, а Люба была среди них, да. Они, как бездомные птицы, нахохлившись сидели на парапете, что под козырьком супермаркета с обратной стороны, потому что шёл мерзкий холодный дождь и им некуда было деться, а в подвал на стройку, откуда они вышли этим утром, не хотелось, вот мы и встретились очередной раз, как всегда, когда мы с Карминэ шли после школы, да. Карминэ... бамбино семи лет... скоро ему исполнится 8... он как-то сказал мне, что ему сорок два, да... милый ребёнок, посторонние на улице останавливаются, чтобы сказать какой он симпатичный... бастардёныш, если кто понимает значение этого самого оскорбительного для итальянцев слова, да... незаконнорождённый... У него нет отца. Вернее, отец у него есть, но... семья его матери не хочет, чтобы Карминэ знал об этом,потому что отец не захотел жениться на его матери, когда Карминэ был зачат, да... хотя фотка его матери, Лидии, инвалидки, что попала в автокатастрофу десять лет назад и которая сейчас - ещё более дебильна, нежели тогда...так вот, фотка Лидии и Эндзо, её хахеля, красавца в очках, до сих пор стоит на комоде в их доме, но Карминэ никогда не говорит о своём отце, да... Я уверен, что дети, его одноклассники, раньше говорили ему что-то такое, отчего он стал маленьким монстром, и теперь они боятся сказать ему что-либо подобное, да... ведь даже учителя считают его страшным ребёнком, который "никого не уважает", но... он уважает меня, мой маленький озверевший котёнок, а я... я люблю этого пацанёнка, несмотря на то, то он - "макарон", и дедушка его, сука, "джудиче", судья голимый значит, да... и ещё у него есть тётя- авокатэсса, сестра его дебильной матери, которая никогда не говорит мне "чао", но мне насрать на неё, да. У Карминэ, я так думаю, нарушена психика, да... он - лучший ученик в классе, но... однажды я нашёл на полу его маленький рисуночек, где три раза была нарисованна виселица, а на той виселице висел схематический человечек, который сначала просто висел, а потом обосрался, а потом кричал:"ААААААА!"... и над всеми этими рисунками была надпись "Мамма". Он стыдится своей матери-дуры, которая не принимает никакого участия в нём и сидит, задрав свои изуродованные в автокатастрофе, ноги на стул, взирая на телик, где по-утрам показывают 2 похожие передачи о родственниках, которые судятся на всю страну друг с другом, да...они судятся и выворачивают своё грязное бельё на обозрение всей страны потому, что нормальные суды в Италии длятся лет 10-15, а по-телику всё решается за несколько минут и плата за такое решение - обозрение их грязного белья всей страной, но это у них считается нормальным, да. Карминэ - моя работа. Поначалу он кричал на меня и обещал переломать мне кости, а заодно вызвать карабинеров и вышвырнуть меня на улицу, а когда я выходил покурить, он закрывал за мной стеклопакетную дверь и невозможно было достучаться до его любящей фамилии потому, что стеклопакеты не пропускают ни единого звука с улицы, да. Тогда мне приходилось звонить им по-телефону, бля...чтобы дверь открыли, а они, смеялись над проделками любимого бамбино, да. Мы вместе уже 4 месяца, хотя его бабушка, которая падает от усталости после обеда, а до обеда она пашет, как ненормальная на семью, когда Лидия сидит, задрав ноги на стул и смотрит всякие суды, а её другая дочка-авокатесса, жирная свинья, приходит на обед со своей не менее жирной дочерью Микелой, пятнадцать лет отроду, но глядя на неё можно подумать, что у этой минорены, несовершеннолетней значит, уже как минимум, пятеро детей, да... так вот, бабушка пашет, готовит жрать, а они просто приходят и жрут, а потом никто не спит потому, что после трёх Лидия должна отвести Карминэ к маэстре Микелле домой, где он будет делать домашние задания, которые дома его никакая сила не может заставить сделать, даже дедушка-джудиче, который кричит на всех, когда они говорят, что они ему звонили, а телефон был закрыт, да... Я знаю почему был закрыт его телефон, когда он, вымыв голову под краном и надушившись омерзительным одеколоном, от которого я постоянно чихаю зайдя в их дом,да...так вот он после мытья головы, наряжается и уходит из дому потрахаться с одной страньершей, иностранкой, которая терпит восьмидесятилетнего старика за деньги... так вот, этот любимый и единственный уважаемый Карминэ человек, ничего не может поделать с ним, когда надо делать домашние задания, и потому появилась маэстра Микела, да. До меня единственным уважаемым и любимым человеком у Карминэ был его дедушка Паоло... до меня, да...а теперь нас - двое, да... и Карминэ всегда просит меня остаться после школы в его доме поиграть в "Кристиана"...Кристиан, ха...это виртуальный герой, с которым ассоциирует себя Карминэ...у него есть маленькая элекртpонная игра, где борцы кик-боксинга безжалостно ломают друг другу кости, и Карминэ в совершенстве овладел этими костоломными приёмами, но ему нужен благодарный зритель, а я, поверьте, я - очень даже благодарный, ха... Теперь, через четыре месяца нашего общения, Карминэ, когда мы играем в ЕГО игры, напевает песенку о бамбино-пикколино кон назо пикколино, о маленьком дитяти значит, с малюсеньким носиком, да... и вот, во время напевания, он показывает на меня и на мой, не очень-то длинный нос... люди... этот ребёнок может заставить заплакать даже камни, да. Ему сорок два, как он сказал, и он ведёт себя как настоящий сорокадвухлетний мужик... его речевые обороты...чего стоит такое:"Я превзошёл самого себя", ха... может быть этот взрослый мужчина реинкарнировал в этого ребёнка? Он не ведёт себя как маленький, но...он так просит меня остаться после работы и поиграть с ним в Кристиана, да... иногда он бросается на колени и, обнимая мои ноги руками, кричит: "Андрэа! Ти прего!", Андрей, я тебя умоляю! означает, блин... мне нечего добавить, да. И ещё, когда мы идём в школу, то всегда проходим мимо одного бомжа-поляка, который спит на картонке под одеялом под супермаркетом, а к тому бомжу приходит полячка Мария, тоже спитая и воняющая мочой, но я, как могу, объясняю Карминэ, что они - бедные люди,которые пьют и никогда уже не смогут подняться, но никто не знает, если однажды окажется на их месте, а Мария бежит к Карминэ навстречу, целует его маленькие ручки и плачет, говоря, что у неё две девочки-внучки в Польше, которые одного с ним возраста, а Карминэ замирает и глазки его в этот момент - такие человечные, да. А когда мы идём в школу и не видим этого барбоне-бомжа, то Карминэ говорит:"Барбончино нонче?", бомжика нет? значит, мля, да... Однажды мы возвращались из школы и я уже понял, что Мария напилась с Бомжом и это она спит с ним под одеялом на картонке, да... я хотел незаметно провести Карминэ мимо, но он сказал: "А где Мария? Это она спит с барбончино вместе?" "Нет" - ответил я- "Это наверное его друг", но Карминэ подбежал к их ложу и увидел чёрные волосы Марии, которые торчали из-под одеяла, и воскликнул: "Нет! Это - Мария!", а потом добавил: "Наверное, она устала", блин, люди, Мария опять расплакалась, когда я рассказал ей об этом, да. Мой Карминэ знает всех наших русских и нерусских бомжей в этом районе... он знает Васю Спецназа, который участвовал в трёх военных заварушках: на Кубе, в Сирии и Афгане... у него такие ранения, за которые, будь он итальянцем, он бы получал такую невЪипенную пенсию, мля... но наша страна индифферентна к своим героям, которых у неё - завались, а Карминэ знает, что этот высокий, с армейской выправкой, иностранный алкаш - героический офицер, да... и Карминэ уважает его, и он уважает настоящую любовь его, и полячку Марию, от которой несёт мочой, и "барбончино" безымянный не оставляет его безразличным, да... моя заслуга, за которую, если бы Они узнали, наверное, вышвырнули меня с работы нах, да... А сегодня мне позвонила одна наша и сказала, что Люба умерла вчера под тем супермаркетом, где они сидели как нахохлившиеся птицы, в субботу, когда мы с Карминэ проходили мимо, а Спецназ кричал что-то в алкогольном гневе на Марию, которая подбежала и, как всегда, со слезами на глазах, поцеловала руку моему маленькому монстру Карминэ... и Люба сидела с ними вместе на том парапете, и мы поздоровались с ней кивком головы, да. **** Послесловие. Как странно, да... перечитав самого себя, я обнаружил, что уже не четыре месяца, а целых десять прошло, да... Мария устроилась на работу, барбончино уехал к своему другу-бомжу итальянцу в другой город, а моего друга Васю Спецназа, который бросил пить и проходит курс лечения от алкоголизма, тот самый гадский дед моего монстрика пригласил сторожем на свою загородную виллу, увидев однажды, что тот пролезает под забором на стройку, где он вынужден спать... я очень зауважал этого джудиче после такого... а Карминэ уже совсем не похож на монстра и его учителя так тоже говорят, да... и ещё маэстра Микела сказала ему однажды: "Карминэ, постарайся не потерять Андрэа", меня то есть, да... вот как бывает, люди... да. А о Любе уже никто и не вспоминает... кроме меня наверное, да. В первый раз я увидел её десять лет назад, красивую, цветущую блондинку, которая приехала в мой город из Наполи, бросив своего итальянского любовника, а когда он не захотел ей отдавать её вещи, которые он ей подарил, и вызвал своих друзей-карабинеров, чтобы напугать её, она просто дерзко разделась у них на глазах и переоделась во всё чистое, и захватив свою сумку, покинула дом безутешного любовника, да... а потом много чего случилось, да. **** Две недели после послесловия. Дед не взял моего друга Васю Спецназа на работу сторожа и никак не объяснил сие решение мне, кто никогда не был человеком в его понимании, после чего Вася, потеряв надежду подняться, опять запил по-чёрному, а меня самого просто уволили по-телефону, само собой без всякого выходного пособия, ха... в воскресенье я просто пришёл к моим друзьям-бомжам в парк, где они всегда собираются, а дедуля на велике круг вокруг нас сделал, а вечером позвонила бабка и сказала типа, Андрэа, мы уезжаем на море, потом может и позовём тебя, да... но они никуда не уехали, как выяснилось. Наверное они сказали Карминэ, что я уехал в Россию или умер, что в принципе уже не имеет особого значения, да... |
Кажется что история длинная...но читается быстро...плачу...у меня комок в горле....
ДНЕВНИК МАТЕРИ 17. 10. 2008 Моя девочка… Я никогда не узнаю, за какие грехи Бог обрек её на эти муки. В голове нет никаких мыслей, кроме одной: «Почему это случилось с моим ребёнком??». Но ответа я не услышу. Потому что нет ответа на этот вопрос... Я только повторяю его, глядя в темноту, до посинения. Никто мне не ответит, почему моя кровинушка должна так страдать. Сейчас она заснула, но это ненадолго. Господи, пусть ей снится что-то хорошее! 21. 10. 2008 Я вижу, с каким трудом даётся ей каждое слово, но она разговаривает со мной, когда я сижу рядом с ней и держу её за руку. Она пытается улыбаться, но у неё плохо получается. Она сказала мне, что всегда хотела сестричку и была бы рада, если бы она появилась на свет. Я расплакалась, а моя девочка сказала, что знает, что умрёт, но она будет охранять нас с сестричкой с неба. Ещё она сказала, что хочет дожить до Нового года. Я хочу, чтобы она жила ещё долго-долго… 24.10.2008 Сегодня она впервые кричала ночью. От боли. Она зажала зубами подушку, чтобы не разбудить меня, но я услышала. Скорая увезла её в реанимацию, но меня туда не пускают. Я сойду с ума. 25.10.2008 Врач сказал, что ей осталось жить не более двух месяцев. А я всё считаю, сколько осталось до Нового года, и молю Бога дать ей сил. Шансов нет. Никаких. 27.10.2008 я поняла, что деньги в жизни совсем ничего не значат. За них нельзя купить моей дочке здоровый сон, избавить ей от боли, продлить ей жизнь. Больше нет лекарств, на которые можно надеяться. Я отдала бы любые деньги, взяла бы взаймы, украла бы, но они не помогут. не помогут… 28.10.2008 Она вторые сутки без сознания. Мне хочется кричать! Почему это случилось с нами?? Такого не пожелаешь врагу: смотреть на своего ребёнка и знать, что скоро мне придётся учиться жить без неё. 02.11.2008 Когда она открыла глаза, я была рядом с ней. 03.11.2008 Нас выписывают домой. Я понимаю, что в больнице и так не хватает мест, а мы, безнадёжные, здесь, поэтому нас отправляют домой. Дочь сказала, что рада будет умереть дома. Я не могу этого слышать. ей только 16, у неё впереди всё, целая жизнь, а она говорит, что будет рада умереть дома… у неё нет сил, и у меня нет сил, но мы должны отвоевывать у болезни каждый день. 05.11.2008 Сегодня она опять кричала и просила меня выйти из комнаты. Я сидела под дверью, и слышала, как захлёбывается от боли моя дочь. а я ничего не могу поделать… я должна быть сильной. сильной. 08.11.2008 Я посадила её в кресло на балкон, чтобы она смотрела во двор. укутала пледом. ей больно говорить, но она улыбалась. в этом дворе прошло её детство. здесь она росла, гуляла с другими детьми, была беззаботной и весёлой. в беседке впервые поцеловалась с мальчиком. а год назад ей диагностировали рак. 11.11.2008 в этом можно винить только всех или никого. я виню всех. я ничего не могу с собой поделать, но когда вижу на улице мать с ребёнком, я задаю в пустоту один и тот же вопрос: почему мы?? 13.11.2008 она уже почти ничего не ест. 15.11.2008 я кричу ей, что нельзя сдаваться, а она лишь молча улыбается и кивает. я не могу видеть, как она опускает руки. она не зачеркивает больше дни до Нового года. она прощается со мной каждый раз, когда засыпает 17.11.2008 у нас нет никого, кроме друг-друга 19.11.2008 пошёл снег. первый снег этого года. последний первый снег в её жизни. у меня нет слёз плакать 22.11.2008 она кричала. я держала её за руку. у неё пошла носом кровь. она спит, а я всё слушаю её дыхание. она жива. и это главное. 25.11.2008 я читаю ей книги. глаза у неё закрыты, но она слушает и кивает. иногда улыбается. в книгах всё так красиво. если бы не книги были списаны с жизни, а жизнь с книг, мы жили бы в сказке. 30.11.2008 месяц до Нового года. Держись, золотце. для нас это почти вечность, но я молюсь. 1.12.2008 звонила её одноклассница и спрашивала, как она. просила её к телефону, но я сказала, что у неё нет сил. одноклассница обиделась. У МОЕЙ ДОЧЕРИ НЕТ СИЛ ОТКРЫТЬ ГЛАЗА УТРОМ, а та хоа та хочет потрепаться с ней часок по телефону??? какие люди жестокие! мне хотелось высказать ей всё это, но я лишь повесила трубку. я прошу у Господа сил моей девочке, поэтому я не имею права срываться. 5.12.2008 дыши дыши дыши у неё срывается дыхание. звонил врач. пожелал сил и сказал только ждать. ждать её смерти??? они с ума посходили 7.12.2008 она уже даже не улыбается. как растение. открывает глаза, кивает. я читаю ей книги. а она только слабо так сжимает время от времени мою руку. я шла в магазин, спросила, что ей купить, она сказала, что ей уже всё на вкус, как трава. я боюсь уходить надолго из квартиры… боюсь…пропустить… это так страшно. 10.12.2008 сегодня она улыбается и даже разговаривает. вспоминает школьные уроки, и как ей не хотелось учиться. у меня появляется надежда… я имею право верить! 12.12.2008 она кричит от боли, и я понимаю, что всё решено. я устала, но я должна жить ради неё. 14.12.2008 ночью она не спала. 15.12.2008 она не спит вторые сутки и третьи сутки не ест. только пьёт воду. у неё нет сил ни улыбаться, ни кивать, ни говорить. она только смотрит на меня своими серыми глазами и мычит. я разговариваю с ней, а она только мычит и всё. а в глазах даже слёз нет, ни у меня, ни у неё. всё выплакали. 17.12.2008 она заснула на три часа, я пошла в магазин. она немного поела. ну хоть так. хоть каплю. 18.12.2008 она не понимает, где находится. она немного говорит, но бессвязно. господи, за что??? врагу не пожелаешь… смотреть на своё дитя и видеть, как оно умирает… боже, забери меня вместо неё!! 20.12.2008 ночью опять не спала, зато она шевелит руками и улыбается в потолок. я люблю её. я так люблю её! 21.12.2008 я сойду с ума. сегодня она сказала, что любит меня и желает мне счастливой жизни. без неё. я тоже сказала, что люблю её и не представляю жизни без моего солнышка, но она лишь улыбалась и говорила: я успела, я успела. не могу плакать. нет сил. 22.12.2008 ничего не говорит, не спит, не ест. я сижу возле неё и всё рассказываю ей про нас с отцом, про мою молодость, про её детство. всё вспоминаю. как хорошо, что есть, что вспомнить. 24.12.2008 через неделю Новый год. сказала ей об этом, но она меня не слышит. Господи, дай ей семь дней!! 26.12.2008 звонил врач. прошло два месяца. в его голосе стальные нотки, и они режут больнее ножа: она ещё жива? ДА, ОНА ЖИВА!! как плохо не верить в сказки. 28.12.2008 разговаривает медленно, тихо, но не улыбается. а в глазах пустота. она будто уже там… 30.12.2008 она напомнила мне про сестру. я пообещала, что у неё будет сестра и я расскажу ей про мою девочку. 31.12.2008 она захотела на балкон. сил у меня нет, но я посадила её в кресло и вывезла туда. у неё в глазах слёзы. стеклянные глаза, а в них будто радуга. моя девочка. она попадёт в рай. сегодня Новый год. она поздравила меня. я не смею просить у Господа большего. она дожила до Нового года. она сказала: жаль, этот Новый год мне не даст ничего. ни плохого ни хорошего. она написала записку дрожащими руками мне, чтобы я прочитала её, когда её не станет. она писала её час. маленький клочок бумаги. 1.01.2009 она заснула на пятнадцать минут и проснулась. у неё дрожат руки. 2.01.2009 я вышла в магазин, и огромная сосулька упала с крыши прямо передо мной. я застыла на месте. Бог есть. 4.01.2009 всё плохо. она кричит и захлёбывается кровью. я держу её за руку и ничего не могу сделать. ничего 6.01.2009 она лежит с открытыми глазами уже сутки, не говорит, но дышит. я люблю её. 7.01. 2009 – 8.01.2009 у неё пошла ртом кровь, и она кричала, как любит меня. я думала, что сойду с ума. захлёбываясь кровью, она сжимала мои руки, так цепко хваталась, пыталась удержаться здесь. она умерла ночью. вдруг закрыла глаза, вздохнула и всё. я обязательно рожу её сестру. назову её так, как она мечтала назвать свою дочь: Олей. и расскажу малышке про её сильную сестру, ккоторая живёт теперь на небе и оберегает нас. в записке она написала: «Оля, береги маму. Мама, береги Олю. Я рядом.» эта записка – теперь мой смысл жизни. я люблю тебя, дочка! ты всегда в моём сердце! моя Даша. |
И был суд…
Застрелить сына вора в законе и остаться после этого жить, в нашей стране практически не возможно и всем было интересно, что сейчас произойдет. Накажут Мыколу или его авторитет перевесит родственные связи? Если накажут, то каково будет это наказание? Отец погибшего прилетел в город уже на второй день после смерти сына, он несколько раз встречался с нашими авторитетами, но о чем там говорили не знает никто и по сей день. А еще через несколько дней отец, забрал тело Сани, улетел в Хабаровск. Мыколу, сразу после задержания, держали в одиночной камере на четвертом этаже, среди камер смертников где контроль был настолько жесткий, что было не реально переговорить с кем-либо, что-либо передать, да и просто увидеть. Выводили их гулять то ли до подъема, то ли сразу после, с собаками и усиленным конвоем. Органы явно боялись, что может не дожить до суда. Через несколько месяцев его все-таки перевели в камеру побольше, с несколькими сидельцами, но контролировать не перестали. Иногда арестанты в общем блоке получали короткие записки от него, обычно с какой-нибудь просьбой. Чтоб что-то ему передать надо было согласовать почти со всеми большими начальниками и кроме того неплохо приплатить им, но несмотря на все это Мыколе помогали и помогали всей тюрьмой. Кто-то обязательно засомневается, мол как убийце, беспредельщику и вдруг помогали? Вопрос беспредела очень непростой, кому-то он таким и казался, а кому-то казался бандитом, не признававшим над собой никаких законов. Тем не менее будучи на воле, Мыкола не забывал часть от своего беспредела отдавать арестантам на тюрьму. Иногда кутил в ресторане вместе с тюремными операми, а те просто таки заслушивались по пьяне рассказами о его похождениях, угощались с его стола, брали взаймы и забывали отдавать. Кроме того Мыкола всегда знал с кем можно беспредельничать, а где голову можно потерять. Что же касается убийства, то никто не смел лезть в причины, мало чего у них там могло произойти. Через года полтора, кажется, состоялся суд на который собралась вся местная уголовная и не только, знать, всем страшно хотелось узнать подробности той бойни, ну и конечно же посмотреть на Мыколу. Единственные кому не хотелось там присутствовать, была хозяйка квартиры, ее друзья, которые были там в тот роковой день, они были главными свидетелями, а потому никак не могли проигнорировать такое событие. Ленка, хозяйка квартиры, рассказывала, что на Мыколу старалась не смотреть когда давала показания в суде, но все время чувствовала на себе его взгляд, маленькие черные глазки все время буравили ей мозг, мешали говорить. Когда она закончила свое выступление и всем стало ясно, что ни о какой самообороне там речи быть не могло, Мыкола вскочил со скамьи подсудимых и заорал на нее: -Ты сука не жилец на этом свете! Его крик заглушил удар деревянного молотка судьи, потом еще и еще, в зале поднялся шум, а Ленка бежала по проходу, желая как можно скорее скрыться от этих маленьких, черных, пронзительных глаз. Не знаю, что там сыграло свою роль, авторитет отца, милиция насоветовала, но Мыколе дали пятнадцать лет и пять тюремного заключения, максимальный срок, если не брать во внимание пожизненное наказание. Обычно за такое преступление, ну что из того, что, один бандит застрелил другого, давали десять, двенадцать, но не больше, а тут по максимуму, но душа судьи потемки. |
Империя Седого..
Во времена Советского Союза судьбу ребенка во многом обозначал статус и состояние родителей. В принципе эти два понятия всегда были взаимосвязаны, если был статус, было и состояние и наоборот. Сережа вырос в известной в городе семье, отец профессор, мать одно время пела в местной филармонии, потом учила детей вокалу. К своим пятнадцати годам мальчик претендовал на золотую медаль в школе, играл на фортепиано, занимался плаванием, легкой атлетикой и везде подавал надежды. Ну просто мечта родителей и педагогического коллектива! Как случилось, что Сережа ушел в криминал, не знает никто. В какой-то момент в городе появилась бригада которая успешно срывала шапки с прохожих, грабила зазевавшихся ресторанных гуляк, чистила квартиры богатых сограждан, в основном еврейской национальности. И все это довольно успешно, по крайней мере милиция целый год не могла выйти на их след, а в то время она умела работать, особенно если дело касалось богатых граждан. Всю бригаду задержали, раздали, как и положено за состоятельных граждан по пятилетке, правосудие восторжествовало. Для Сережи это был хороший урок и он сделал из него соответствующие выводы, по крайней мере милиции больше не довелось его ловить, хотя слава о его проделках гремела по всему городу. На улице уже стояли девяностые, профессионалы ушли из органов, а новые кадры учились новым методам, подбрасывать, брать взятки и смотреть в другую сторону. Серега стал Седым, о его делах никто толком ничего не знал, а потому и стали рождаться всевозможные легенды. Он прекрасно играл в карты, профессионально катал на бильярде и разъезжал по всему бывшему Советскому Союзу. Его хорошо знали и уважали в столице нашей Родины, в Питере, Одессе, Киеве, к нему в гости приезжали из восточных республик мужчины в серых, огромных картузах, на ,,Волгах,, 24-ой модели, а позже на ,,Мерседесах,,. Его ребята первыми стали прибирать к рукам местный бизнес, но настолько изящно, тонко, что не было ни одного заявления. По городу и по сей день ходит легенда как он с ребятами вломился в гости к первому нашему банкиру. Мужик был еще тот, ни ствол у виска, ни нож у лица его жены-китаянки не могли убедить его расстаться с деньгами. Стоит отдать должное, его бригада никогда не пользовалась утюгами, паяльниками, которые были самыми модными инструментами убеждения тех времен. Парни уже собирались уходить, довольствуясь тем, что под руку попало, а, к слову будет сказать, под руку попало не так уж и мало, одна шуба жены банкира стоила двадцать тысяч, и далеко не рублей, но Седой не привык проигрывать. Ухватив связанного банкира под руки он увлек его в спальню, усадил там на край кровати, сам присел на стул напротив… О чем Седой говорил с несговорчивым банкиром, как убеждал, не знает никто, но через полчаса они вышли оттуда, банкир показал спрятанный сейф, открыл его и протянул сам Седому часть денег. Именно после этой удачной операции дела Седого пошли вверх, банкир стал не только хорошим другом, консультантом и держателем капиталов, он стал его своеобразной крышей. Теперь его ребят защищали лучшие московские адвокаты, в городе стали открываться модные магазины, образовалась настоящая маленькая империя Седого. |
Золотой умывальник..
Конец империи Седого положила не пуля киллера, не конкуренты, хотя отцы города уже давно и завистливо поглядывали на его фирмы, в особенности на первый коммерческий банк и уж конечно не милиция, сотрудников которой он однажды вышвырнул под зад пинками когда они пришли к нему с предложением своих услуг. Седого сгубила наркота. Почему кто-то подвержен ее влиянию, а кто-то может противостоять, пусть разбираются психиатры, уверен все их утверждения здесь не уместны, так как у парня было предостаточно силы воли, характера и сил чтоб противостоять этому злу. В достатке зелья Серега никогда не испытывал нужды, да и время тогда было такое, что недостаток испытывали только дураки или ленивые. Одна знакомая рассказывала как однажды она помогала готовить зелья на баснословную сумму тогда. Готовили грев на лагерь, готовили очень много, целую ночь. Специалистов в этой области было очень мало, да и кого попала Седой к себе не подпускал, особенно из этой категории. Барышня под утро уже почти спала и когда все уже было готово, осталось только упаковать, взяла и вылила все в умывальник. Просто перепутала и вылила. Все кто там присутствовал просто остолбенели, на их глазах только что спустили в канализацию тысяч двадцать долларов! У кого-то глаза полезли на лоб, кто-то уже тянулся к горлу барышни и если бы не Седой ее бы просто порвали там на месте. И в этой мертвой тишине прозвучал голос Седого: -Тихо, народ! Этого дерьма навалом! Не пугайте даму своими воплями, она и так осознала уже все! Через час привезли новую партию и к вечеру грев таки уехал на лагерь. Когда я первый раз был в гостях у этой дамы, она смеясь показывала мне тот дорогой умывальник, стоимостью в двадцать тысяч. Я конечно же знал о дружбе ее бывшего мужа, знаменитого афериста нашего города и Седого, а потому страшно было подумать какие суммы вытекли через другую сантехнику в ее квартире. Никто из нас тогда еще не знал, что за всеми этими богатствами утекает самое главное, наша жизнь. |
1 сентября.
В классе было очень шумно. Все девочки сидели на партах и разговаривали с мальчиками. Все бегали по классу. Было очень шумно. Вот в класс зашла учительница, которую мало кто заметил. - Тишина в классе! – раздался злой голос классного руководителя. Она хлопала какой-то папкой по столу. Все обернулись и расселись по своим местам. - У нас в классе новая ученица – Анастасия… - учительница сделала короткую паузу. Она открыла папку и щуря глаза водила пальцем по списку учеников. - Анастасия Прокофьева. Новая ученица нашего 10-го «Б». Двери распахнулись. В класс вошла совершенно незнакомая девочка. По внешности она была очень красива. У неё были карие, почти чёрные глаза, каштановые волосы подстриженные лесенкой и очень красивая фигура. Она была одета в мини-юбку, чёрную рубашку, которая подчёркивала её декольте и в красивые обтягивающие сапоги на высоком каблуке. Она встала у доски, осматривая новых одноклассников. Все девочки были очень стервозными, судя по взгляду. Мальчики очень бойкими. Учительница усадила её на первую парту перед собой. Естественно она сидела одна. - Конфетка. Интересно, какая она в постели? – слышались переговоры сзади. Однако Насте не хотелось оборачиваться. Классный руководитель что-то очень долго говорил. 1 сентября. 12.35 - Эй! – слышался звонкий глосс за спиной. На школьном стадионе было много людей. Все они очень громко разговаривали. Но этот голос был самым звонким. До её плеча дотронулась тёплая ладонь. Перед ней стоял мальчик очень симпатичный. Это был её новый одноклассник. Она заметила его сразу. Он сидел с красоткой-блондинко*¬й на задней парте. У него были красивые голубые глаза и чуть длиннее ёжика стрижка. Волосы были чёрного цвета. - Я Макс. А ты наша новая одноклассница. Рад знакомству. Не хочешь сходить со мною в кино, сегодня? – спросил он застенчивым голосом. - Привет… Ну давай… - скромно ответила Настя. Они обменялись телефонами и разошлись. В другом углу стадиона в это же время. - Ну, что, Аннет? Похоже, твой принц кинул тебя? – говорил издевательски Илья. Он был рэпером. Именно он говорил эти слова за спиной Насти. - Это мы ещё посмотрим. Надеюсь, ты знаешь, как мы поступаем с невинными овечками? – стервозно сказала Аннет, посмотрев на Илью. Тот кивнул и ушёл. 1 сентября 21.04 - Спасибо за вечер, Макс. Было очень… - продолжая скромничать, говорила Настя. - Мне тоже понравилось. Завтра пойдём? – спросил Макс. Он мило улыбался. - До встречи. Кино было очень смешным. – сказала она. Макс кивнул в ответ. Она развернулась и пошла к своему подъезду. Он наблюдал, как скрывался красивый силуэт в полуночных тенях.2 сентября. 7.55 Настя держала обеими руками папку с тетрадями. Она спокойно шла в кабинет математики. Вокруг проносились люди, но она их не замечала. Она вспоминала вчерашнее первое свидание. Эту потрясающую комедию… И вот перед ней встала очень неприятная персона – Аннет. - Ну, что, Настюша? Уводишь моего ухажера? – с высока смотрела на Настю Аннет. Она говорила недовольным и очень стервозным голосом. - Я вовсе не увожу.. Он сам ко мне… - не успев закончить фразу, Аннет перебила Настю - Так вот знай. Я самая популярная девчонка в школе. И я не потерплю, чтобы меня кидали ради каких-то невинных овечек! Ты за это расплатишься! – строго говорила Аннет. 2 сентября. Урок физкультуры. 15.09 - Настя! Привет! Я так рад, что мы встретились. Сегодня пойдём куда-нибудь? – запыхаясь, спросил Макс. Он только что с пробежки. - Я даже… - скромно отвечала Настя. Она осмотрела на Аннет, которая стояла неподалёку Макса. Жестом она показывала, что ей крышка. - Нет. Я не могу. – резко сказала Настя и пошла в раздевалку. В это время к Аннет подошёл Илья. - Сегодня? – Спросил Илья у Аннет. - Нет. Надо немного подождать. Прошло около 2-ух месяцев. Максим признался Насте в любви. У них чистая любовь. Макс планирует сделать ей предложение на катке. Мать Насти очень любит Макса, как сына. Отец Насти очень счастлив за неё. Все-таки это их единственная дочь. Аннет в ярости. 17 декабря. Последний школьный день перед началом каникул. - Дорогая, сегодня идём на каток? – романтично сказал Макс. - Максик. Сегодня у меня тренировка. Давай завтра? – ласково ответила Настя. -Хорошо. – с улыбкой сказал Макс, поцеловав Настю. Аннет подошла к Илье. - Сегодня. – сказала она, злостно посмотрев на Илью. Вечер. 21.00 Настя возвращалась с тренировки. Она очень замёрзла, был сильный мороз. Снег падал большими хлопьями. Она уже думала о будущем, что поступит в МГУ, на факультет мировой политики. Она очень спешила домой, ей надо было поздравить папу с Днём рождения. - Ты куда, конфетка? – услышала Настя знакомый голос. Она обернулась. Было очень темно. Одинокий фонарь освещал улицу. Снег играл и переливался в свете фонаря. Наверное, ей показалось… - Ну что? – услышала Настя тихий голос. Она опять обернулась. Увидела группу парней в чёрных куртках. Лиц не было видно от темноты. - Нам известно, что ты увела Макса у Аннет. Ты за это получишь. – голос стал угрожающим. Эти парни набросились на Настю. Она пыталась убежать, но не успела. Огромные сугробы мешали передвигаться. Парни избивали её, их лиц она не видела. Она чувствовала сильную боль, её били кулаками. Всё это продолжалось около 20-ти минут. Увидев, что Настя почти без сознания, они встали. Илья подошёл и ударил ногой в её лицо. Она была изуродована. У неё отобрали телефон, сняли куртку, оставив её в футболке. Её тренировочную сумку забрали. Все разошлись, оставив её на месте. Настя была ещё жива. Она дышала через снег ртом, нос был весь переломан. Она еле повернула голову. Увидела, как над ней склонился Илья. - А это от Аннет лично. И она почувствовала, как в её животе оказался острый предмет. Больно…Никого не было. Собрав остаток силы, она доползла до света фонаря. Легла на сугроб. Вся дорога, которую она проползла, была в крови. Вокруг было очень темно. - Я… Так….Хотела… Поздра…Вить.. Папочку.. С Днём… Рождения… - тихо сказала Настя. Слеза потекла по её холодной щеке. Настя мысленно представила себя, как она поздравляет папу и целует его в щеку. Как он разворачивает подарок и улыбается. Как мама делает фотоснимок и улыбается. Как она целует Макса... Она сделала выдох и закрыла окровавленные глаза. А снег до сих пор шёл. Он падал большими хлопьями на бездыханное тело Насти, которая уже никогда не поднимется. |
Все истории очень грустные,жалко всех
За что мир с нами так поступает,каждый день мы едим,бегаем,веселим*ся,а некоторые люди просто хотят быть здоровы(. Эта история очень печальная.Мальчик, который любил весь мир… … Из записей мальчишки… Меня зовут Ваня. Мне 7 лет. Я очень люблю свою маму Катю и папу Вадима а если честно я их люблю и боюсь. они меня всегда бьют, но я не понимаю почему, в чем я виноват… Утром я проснулся и пошел в школу. Учился я хорошо, учительница меня любила, а я любил весь класс… Знаете у меня нет друзей. На переменках я сижу в классе и играю карандашиками. Со мной никто не хочет дружить. Я всегда пытался подойти к кому нибудь и подружится, но они толкали меня и кричали :» пошел вон уродец » А знаете почему уродец? у меня на лице был большой шрам, от удара папы, и я всегда ходил в одном и том же. В синих растрепанных джинсах, легкой красной маечке и поношенных ботиночках. Я не сильно горевал, потому что любил всех. В этот день после школы я пошел в раздевалку, взял свою старенькую осеннюю курточку и пошел на улицу. Зима… Метель. Я дрожал от холода и еле ходил. Тут сзади кто-то кинулся на меня и засунул головой в сугроб. Я слышал как они говорили :» урод ты! никому ты не нужен, ты бомж!» Потом ударили по ногам, по рукам, по спине и ушли Я плакал… не потому что было холодно, а потому что у меня нет друзей, но я по прежнему всех любил Потом я пришел домой и мама накинулась на меня и начала таскать за волосы:» где ты был?! Что за вид? Идиот ненормальный! Не будет тебе обеда, вали к себе в комнату!» Я молча пошел к себе и сидел. Я привык когда меня бьют… когда не обнимут и не скажут хорошие слова. Я так и заснул… в мокрой одежде и голодный. Потом я начал плохо учиться, ничего не понимал… папа бил за это и очень сильно, один раз так ударил по рукам, что мой пальчик онемел и не двигался… с тех пор так и остался Из-за этого меня в школе еще больше дразнили. Проходили дни, и вот однажды у меня заболело сердечко. Мама и папа ничего не делали все как обычно. По ночам знаете что я хотел? Я очень очень хотел чтобы мое сердечко не болело… потому что я не хотел огорчать этим маму и папу… я их очень любил, честно, очень На следующий день в школе нам задали на уроке нарисовать рисунок :» Моя мечта » Все рисовали машины, ракеты и куклы, а я нет. Потому что я не хотел это… я хотел хороших маму и папу… И я нарисовал семью. Мама, папа и их сыночек радостно играющиеся в настольную игру. Я рисовал и тихонько плакал… ведь это моя мечта… Когда настала моя очередь показывать классу рисунок, все надо мной смеялись Я пошел к доске и сказал :» моя мечта это семья. (я показал рисунок и все начали смеяться) Один мальчик по имени Сережка сказал :«и это твоя мечта? ахахаха» А я не мог ничего сказать и лишь проговорил сквозь слезы тихо :» пожалуйста не смейтесь надо мной… это моя мечта… меня бьют и не любят… я вас прошу не надо издеваться… я хочу чтобы и меня как и вас мамочка обнимала и целовала… я каждый раз после школы стою в сторонке и смотрю как вас забирают родители и радостно идут домой. А я никому не нужен, я знаю… (я плакал еще сильнее)… У меня нет пальчика и я не красивый, хромой и страшный. Но я не виноват, честно причестно. Я очень люблю своих родителей и не хочу их ничем огорчать… пожалуйста хотя бы вы не издевайтесь надо мной, не бейте Учительница сдержалась от слез и немногие меня поняли… но все равно издевались В один день я получил двойку по русскому языку в школе. Я боялся идти домой… маму бы огорчил Но в другое место мне некуда идти и поплелся домой. Мама узнала про двойку и началось все сначала… Она схватила меня за больной пальчик и откинула на пол… я ударился ножкой об табурет. Потом ударила два раза по голове и я ничего не мог поделать… После битья я лежал на полу, на боку и не мог встать. Пальчика не чувствовал и ножку тоже Мама ушла куда-то и оставила меня… я достал из кармашка печенюшку и начал грызть тихо тихо… я боялся. Она подошла и сказала :» столько растили тебя дрянь, а ты ничего и делать не можешь, вот пусть отец придет и он тебе задаст! Не жалко аж!!» я успел только сказать :» мамочка не надо я исправлюсь» и пришел папа Узнав о двойке, он схватил меня за руку и начал трясти… потом ударил по лицу и ногам… я упал и не помнил ничего Проснулся в больнице, и увидел, что у меня нет пальчика насовсем… я смотрел в окно и грустил, тихонько плакал… наступал Новый Год и все торопились кто куда… Как дети со своими родителями играют в догонялки… как мама обнимает своего сыночка и целует. А знаете почему я плакал? потому что я не знал что такое улыбка мамы и ее поцелуй… я не знал что такое обнять маму… папу Меня только били… а я любил Учительница моя в школе давала мне чай попить, играла со мной немножко… она мой друг Прошло полгодика. Я учился получше, но мама и папа не любили меня… однажды я пролил случайно чаек, и меня снова побили… Вдруг мое сердечко заболело и я говорил маме :» мама-мама, сердечко болит » Она не обратила внимания… Я снова был в больнице и родители ко мне не приходили вообще… мне говорили, что они придут, но нет… А я ждал и ждал… Но они отказались от меня… от уродца А я их так любил… Любил их всех ___Мальчик Ваня умер через два дня… от очередной травмы… Когда его нашли мертвым, он держал в руках рисуночек свой и записку, которую не дописал… Содержание было таково :» Мамочка и Папочка. Простите, что я такой… что некрасивый, глупый и хромой. Простите, что вы не любили меня… простите. Я не хотел огорчать вас, я хотел только одного… Обнять тебя мама… поцеловать и сказать, что люблю тебя… Папа… я хотел играть с тобой в гонки и стрелялки… ходить гулять и петь… Я знаю что виноват( Я вас очень лю…..» Дальше не было продолжения… сердце мальчика остановилось… Цените своих детей… |
Они пробыли вместе целый год, им было хорошо вдвоем, все шло вроде бы гладко, без всяких помутнений, но однажды, когда она ему позвонила, он оказался каким-то холодным.
— Макс, примет, мой родной. — Привет. — Как у тебя дела? — Все хорошо. — Что делаешь? — Ничего. — Почему ты так холодно отвечаешь? — Диан, перезвони позже, я занят. Пока они говорили, Диана слышала веселые женские голоса рядом с ним, но не подала виду... Она очень любила Макса и не могла потерять... Шел дождь. Диана сидела на подоконнике, обхватив колени, и плакала, наблюдая за дождем... Когда ей было плохо, она всегда ждала дождя... Она любила дождь... Полночь. Он так и не позвонил и не написал, хотя раньше каждую ночь они общались не переставая... Она позвонила ему сама, но ответила какая-то девушка и сказала, что он занят. У Дианы разрывалось сердце, внутри ныло... Ей было обидно и больно... Проснувшись утром от телефонного звонка, она увидела его номер на экране. — Алло. — Я тебя разбудил? — Нет, все в порядке. — Нужно встретиться, через 3 часа на нашем месте. — Хорошо, я приду. Послышались короткие гудки. Его голос по-прежнему был холоден как лед... Спустя три часа Диана пришла в это тихое безлюдное местечко, где они с Максом любили бывать. Там ее ждал очень неприятный сюрприз... Там была новая девушка Макса, она была высокая, стройная, длинноволосая и красивая. Диана тоже была очень красивой девушкой... Немного пухленькой, маленького роста... Макс всегда любил называть ее "моя маленькая"... Эта девушка стала бить Диану, она пинала ее и получала от этого удовольствие. Когда еле находящаяся в сознании маленькая хрупкая девочка Диана лежала на земле после жестоких побоев, подошел Макс: — Теперь я с ней... Прости меня... Но я больше не хочу быть с тобой... Между нами все кончено... И в тот момент он произнес своей новой пассии: — Ты зачем, дура, в драку полезла? Я же сказал, просто поговори с ней... Девушка только надула губы и отвернулась. Уходя, Макс протянул Диане платок и скрылся. Диана еле-еле доползла до дома. Ни слова не говоря взволнованным родителям, она набрала полную ванну и стала смывать с себя все остатки крови и земли на теле и волосах.Все ужасно болело. Но больше всего болела душа... Перед сном Диана решилась написать сообщение своему любимому: "Как же я без тебя... я же не смогу...=(" В ответ она получила: "Диана, забудь мой номер телефона, я не хочу тебя слышать, исчезни". "Ну напиши хотя бы причину, что я сделала не так". "Ты изменяла мне, шлюха, и еще спрашиваешь". И тут Диана поняла, в чем дело... Это был тот, который любил ее и пытался добиться ее, но она не отвечала взаимностью. Макс был очень доверчивым и сразу поверил тому типу, который любил его девочку. Он смонтировал фотографии с Дианой. И выглядело это реальной изменой. Диана поняла, что уже ничего не исправить. На улице шел ливень. Жизнь потеряла смысл... Написав дрожащими руками смс любимому: "Я люблю тебя", она откинула телефон в сторону. Встала на окно, посмотрела на дождь в последний раз... и полетела как птица с 8-ого этажа... Только вот птицы летят вверх, а Диана с высокой скоростью летела вниз... В этот день Максим узнал всю правду. Узнал, что его маленькая девочка не изменяла ему и была верна. Он послал свою длинноногую бабу, купил огромный букет роз... По дороге к Диане он потерял одну розу, но на нее наступили и он не мог ее поднять. Он выбросил еще одну розу и дальше пошел к любимой. В подъезд Дианы завозили гроб. Ее мама стояла в ожидании и плакала. Когда привезли гроб, она чуть не потеряла сознание. Макс подошел к ней: — Ольга Юрьевна, что произошло? С вашим мужем что-то? Мать еще не знала, из-за чего все это произошло с ее дочерью, и к Максиму отнеслась по-обычному: — Максимчик, девочка моя, Дианочка... с окна себя ски... Не успев договорить, мама покойной Дианы потеряла сознание. Максим стоял не шелохнувшись... На мужских глазах появились слезы... Цветы выпали из рук... Прошла неделя с момента похорон Дианы. Максим за это время только один раз съездил домой. Он обнимал ее могилку и говорил: "Зачем ты это сделала? Как же я теперь без тебя, моя девочка родная... Прости меня, моя маленькая... Я ничтожество после этого..." Макс ничего не ел всю неделю. Нервы были на исходе... И вот на 8-ой день после похорон его маленькой девочки Дианы, снова обнимая ее могилку, Максим умер... |
Они познакомились в сети. Он - молодой студент мед.вуза. Она - дочка богатых родителей. В меру избалованная, но умная и честная девушка. Которой впрочем, никогда не хватало любви от родителей. Было все, но вот любви не хватало. Она первая написала ему. Отличница, всегда привыкшая быть на первых ролях. Староста в классе, в институте. Он - одиночка. Не озлобившийся на весь мир, хоть его и гнобили. Рос он в тяжелом месте. Выживал на улице, был домоседом. Так они и познакомились. Она полюбила его. А он, сначала относившийся к отношениям в сети несколько спонтанно, был с ней не более чем снисходителен. Так прошел год. Тут, его подставили. Девушка, решив что он ей изменил вскрыла вены от боли. Вот тогда-то он и понял, насколько она была ему дорога. Он ждал с ее друзьями вместе, а когда она очнулась, одним из первых старался быть рядом. Он очень долго уверял ее, что невиновен. Он был так искренен, что она ему поверила. Она любила его. Чисто, всей душой. Как умеют любить только дети. А он больше не отпускал ее. Он рос без родителей. Всегда предпочитал быть один. И вот только в ней нашел того человека, с которым был готов жить до конца своих дней. Скоро они вновь разлучились. Отношения на расстоянии...он предпочитал даже не разговаривать с людьми, она сидела дома. У них была еще куча ссор по этому поводу, ревность, обиды. Но они продержались еще год. Приятно было мне, лучшему другу Павла(студента)виде*ть как он счастлив. Как Настя любила его. Но однажды все изменилось. Она перестала все ему рассказывать. Перестала интересоваться его делами. Ничего было от нее не дождаться, кроме как: "да, нет, не хочу". Пашка очень грустил. Ему было совсем грустно. Ему говорили - бросай, она тебе не пара. А он ей верил. До последнего. Ссоры стали чаще. Она часами просто игнорировала его. А он уже не мог без нее. Она стала его жизнью, он ей дышал. Он кричал, его не слушали. Он говорил, его не слышали. Он хотел приехать к ней. Устроился на две работы кроме учебы. Почти не ел, не спал. Был живой красивый парень. Чуть полноватый. Стал кожа да кости. Глаза налиты кровью. Часто засыпал на лекциях. А потом его за это еще и отчислили. Он совсем не знал что делать. Он решил перепоступать, снова сдал ЕГЭ и отправил документы в другой вуз. И вот, однажды она ему сказала: "Мы должны расстаться. Ты стал совсем грубым и невыносимым. Не знаю как ты, а я ухожу". Он едва не плакал. Но все же постарался, работал. Верил в ее любовь и в то, что она вернется. Но в один прекрасный день получил известие от сестры своей любимой. Она не ночевала дома. Вечером, сестра видела, как она стояла в прихожей и прихорашивалась. А потом, зашел молодой парень. Высокий, красивый. Судя по одежде не из бедной семьи. А потом они ушли вместе. Утром Настя вернулась. Уставшая, в помятой одежде, но довольная. Пашка постарел на глазах. Он даже поседел местами. Он не утратил связь с Настей, но просто не мог пережить измены. А потом, тот парень бросил ее. Настя переживала и плакала сутками. Паша написал ей письмо. Последнее письмо. Он написал ей в сети в последний раз. Вот дословное содержание сообщения:
Вот и снова тебе плохо. Я не знаю, связано ли это с твоим сердечком. Может даже зависимость от шоколада)но я знаю одно. Ты по прежнему самый дорогой и любимый мне человек на земле. И да. Мне самому совсем нехорошо...не спал, не ел, не пил третьи сутки. Я вчера, сегодня, я бегал по коридорам, по улицам. Я торопился, да была куча дел. Но я торопился к тебе. И я вернулся к тебе, чтобы посмотреть на тебя. Получить хоть капельку тепла. Но я вижу. Тебе плохо. И знай, как бы я не устал, я буду любить тебя каждую секунду. Я думаю...знаю, вряд ли это хоть когда-нибудь прочтешь это сообщение. В конце концов именно потому я и пишу его тут. Просто нужно выговориться, хотя бы на бумаге. Хотя бы напечатать. Я...я сделаю все для тебя. Как бы ты не говорила, что я тебе не нужен. Как бы ты не говорила решать все самому. Ты мне веришь. И прекрасно знаешь, что как бы я не поступил, поступлю я так ради тебя. Так вот, знай. Как бы и чего бы мне не хотелось. Я дам тебе все. Даже если это будет означать, что сам останусь без ничего. Я в жизни ничего у тебя не попрошу. Ни тепла, ни ласки, ни поддержки. Я отдам тебе все и все без остатка. Ты моя любимая в тебе моя жизнь. И ее я отдам тебе. Пусть мне становится холодно. Внутри. Я знаю, ты меня любишь. Где-нибудь. Внутри. И однажды, зальешь меня своим теплом. А я...я быть может, уже и не оттаю. Ты растопила лед. Но его заменил камень... Я ничего не говорил тебе. Как сегодня уставший до смерти чуть не упал на улице. Как едва шел, пробираясь к тебе. Как зашел домой...и попросту рухнул без сил. Как лежу сейчас, набирая этот текст одной рукой и не могу даже пошевелиться. Я ничего не прошу от людей и от тебя. Кроме капельки тепла. Но нет даже капельки. И камень уже не растворится. Камень не лед. Иногда, стыдно сказать, даже хочется просто умереть. Может кто бы и понял кто я в этом мире и чего стою. Я всю жизнь старался помогать другим. Сегодня деда проводил. Ему в часть нужно было...сына наверно повидать. Да еще и денег дал. У самого в кармане триста рублей, но деду помог. Это святое. Он в слезах мне удачи желал. А мне было плохо, я хотел помочь еще больше. Но не мог...так и ушел я. Сердце болело. И в прямом и в переносном смыслах. И сейчас, я прошу тебя. Будь счастлива. Неважно с кем, неважно как. Но мне больнее всего видеть не то, что ты не моя. А то, что ты грустишь. Помнишь, ты говорила что я слишком груб? Я не умею по другому. Я обращаюсь с людьми так, как они обращаются со мной. Прости меня. За то, что я такой. Меня не научили по другому. Сколько тепла люди давали мне, столько и я могу дать. Единственное существо, которое до тебя меня любило, это мой кот. Он чувствовал когда мне было плохо. Он приходил, терся об ноги. Я брал его на руки, а он как ребенок ко мне прижимался. Даже обнимал. Мой Снежок...а вот уже год, как его не стало. Он учил меня любить. Приходить на зов. Помогать когда плохо. И отдавать всего себя. Я благодарен ему за все. Надеюсь, он сейчас в кошачьем раю. И не знает слов горе и боль. Ну а я остался тут. Знаешь, во многом ты его мне заменила. Тоже учишь меня... И я учусь. Но знай. Заложены основы. И их не изменить. Что бы ни случилось, как бы трудно и больно не было, я буду отдавать тебе всего себя. Можешь плевать в душу сколько угодно. Мне уже не больно, я привык. Знаешь, сила мужчины измеряется любовью его женщины. Я сильнее всех на свете рядом с тобой. Но уже не человек. Уже камень. Прости, любимая. Настя зашла в сеть через неделю. Увидела сообщение. Она все же поняла, кто дороже ей всего на свете. К этому моменту, мы уже были знакомы. Она собралась и в тот же день приехала к Пашке. Но вместо здорового сильного парня, она нашла скелет обтянутый кожей, который лежал на больничной койке и едва дышал. У Пашки был нервный срыв. Он тогда потерял сознание и сильно ударился головой. Поднялось давление и случился инсульт. Сейчас он был в коме. Настя плакала. Как не плакала даже тогда, когда ее бросил тот местный аполлончик. Она сутками сидела возле кровати и держала его за руку. А потом, врачи сказали что он уже не очнется. И пора выключать аппарат жизнеобеспечения. Помню, я сам тогда едва не разрыдался...мы с Пашкой были с детства вместе. А теперь... Я тогда стоял рядом. Настя в последний раз поцеловала его в лоб и красными глазами посмотрела на меня. Столько там было отчания, боли...знаете, от такой обреченности во взгляде, меня пробрало. Настя о чем-то шептала ему на ушко. А потом врач тихо отключил аппараты. Сегодня, сороковой день как Пашки нет. И тридцать восьмой как нет Насти. Надеюсь, что в том мире они сейчас вместе и счастливы. Я был на похоронах. Их хоронили вместе. В соседних могилках. Я до сих пор хожу сюда. Нет, не как с грустью. А как с напоминанием. Напоминанием о том, что если любите, то сделаете все, чтобы быть вместе. А еще напоминанием о человеческой глупости. Люди, неужели так сложно и в самом деле просто поступать правильно? Не натвори Настя глупостей, ничего этого не было бы. Люди. Гораздо проще и приятнее быть рядом. Спасти и удержать, чем потом уходить вслед за теми кого любим туда, куда сами же их и отправили. Думайте о будущем. Думайте о том, что для вас значат ваши близкие. Держите и берегите их. У меня все. |
Я умер почти 9 лет назад. Но я пишу вам не для того, чтобы рассказать, как мне тут живётся. Я пишу, чтоб рассказать вам свою историю. Историю моей большой любви. И ещё хочу сказать, что любовь не умирает. Даже на том свете. Даже если её пытаются убить, даже если этого захотите вы. Любовь не умирает. Никогда…
Мы познакомились 31 декабря. Я собирался встречать Новый год со своей женой у своих старых друзей. Моя жизнь до её появления была настолько никчёмной и ненужной, что очень часто я спрашивал себя: «Для чего я живу?». Работа? Да, мне нравилось то, чем я занимался. Семья? Я очень хотел иметь детей, но у меня их не было. Теперь я понимаю, что смысл моей жизни был — в ожидании этой встречи. Я не хочу описывать её. Вернее, я просто не смогу описать её, чтоб вы действительно поняли, какая она. Потому, что каждая буква, каждая строчка моего письма пропитана любовью к ней и за каждую ресничку, упавшую с её печальных глаз, за каждую слезинку я готов был отдать всё. Итак, это было 31 декабря. Я сразу понял, что пропал. Если бы она пришла одна, я бы не постеснялся своей третьей супруги подошёл бы к ней в первую минуту нашей встречи. Но она была не одна. Рядом с ней был мой лучший друг. Знакомы они были всего пару недель, но из его уст я слышал о ней очень много интересного. И вот, теперь, я увидел её. Когда пробили куранты, и были произнесены тосты, я подошёл к окну. От моего дыхания окно запотело, и я написал: «ЛЮБЛЮ». Отошёл подальше, и надпись на глазах исчезла. Потом опять было застолье, тосты. К окну я вернулся через час. Я подышал на него и увидел надпись: «ТВОЯ». У меня подкосились ноги, на несколько секунд остановилось дыхание… Любовь приходит только раз. И это человек понимает сразу. Всё, что было в моей жизни до этого дня — была мишура, сон бред. Очень много слов есть этому явлению. Но жизнь моя началась именно в тот новогодний вечер, потому что я понял, я увидел в её глазах, что этот день — тоже первый в её жизни. Второго января, мы переехали в гостиницу, и планировали купить свой маленький уголок. У нас вошло в привычку писать друг другу на окнах записки. Я писал ей: «Ты — мой сон». Она отвечала: «Только не просыпайся!». Самые сокровенные желания мы оставляли на окнах в гостинице, в машине, у друзей дома. Мы были вместе ровно два месяца. Потом меня не стало. Сейчас я прихожу к ней только когда она спит. Я сажусь к ней на кровать, я вдыхаю её запах. Я не могу плакать. Я не умею. Но я чувствую боль. Не физическую, а душевную. Все эти восемь лет она встречает Новый год одна. Она садится у окна, наливает в бокал шампанского и плачет. Ещё я знаю, что она продолжает писать мне записки на окнах. Каждый день. Но я не могу их прочитать, потому что от моего дыхания окно не запотеет. Прошлый Новый год был необычным. Не хочу рассказывать вам секреты потусторонней жизни, но я заслужил одно желание. Я мечтал прочитать её последнюю надпись на стекле. И когда она заснула, я долго сидел у её кровати, я гладил её волосы, я целовал её руки... А потом подошёл к окну. Я знал, что у меня получится, я знал, что смогу увидеть её послание — и я увидел. Она оставила для меня одно слово «ОТПУСТИ». Этот Новый год будет последний, который она проведёт в одиночестве. Я получил разрешение на своё последнее желание, в обмен на то, что я больше никогда не смогу к ней прийти и больше никогда не увижу её. В этот новогодний вечер, когда часы пробьют полночь, когда вокруг все будут веселиться и поздравлять друг друга, когда вся Вселенная замрёт в ожидании первого дыхания, первой секунды Нового года, она нальёт себе в бокал шампанского, пойдёт к окну и увидит надпись «ОТПУСКАЮ» |
9 класс
Когда я сидел там, в классе Английского языка, я смотрел на девушку, которая сидела впереди. Она была для меня так называемым " лучшим другом". Я долго смотрел на нее, на ее шелковистые волосы, и так хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала моей любви, и я знал это. После урока, она подошла ко мне и попросила конспекты лекций, что пропустила за день до этого. Я отдал их ей. Она сказала "спасибо", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему. 10 класс Телефонный звонок. На другом конце провода - она. Она в слезах, между всхлипываниями я слышу, что ее любовь разбила ей сердце. Она просит прийти, потому что не хочет оставаться одна, и я пришел. Когда я сидел на диване около нее, я смотрел в ее красивые глаза, желая, чтобы она была моей. После двух часов просмотра фильма и трех пачек чипсов, она решила лечь спать. Она глянула на меня, сказала "спасибо", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему. 11 класс За день до школьного бала она подошла к моему шкафчику. "Мой парень заболел " - сказала она,- и он не поправится к завтрашнему дню. У меня в то время не было девушки, к тому же в 7 классе мы пообещали, что всегда будем помогать друг другу. Поэтому мы пошли на бал, как лучшие друзья". Той ночью, после окончания праздника, я стоял перед ней около ее дома. Я смотрел, как она улыбалась и глядела на меня своими кристальными глазами. Я хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала этого, и я знал это. Потом она сказала - "я замечательно провела с тобой время, спасибо!", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему. Выпускной день Прошел день, затем неделя, потом месяц. Не успел я, и моргнуть, уже был выпускной. Я смотрел, как ее совершенное тело, подобно ангелу, летит к сцене за дипломом. Я так хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала моего любви, и я знал это. До того как все разошлись по домам, она подошла ко мне в своем сказочном белом платье и шляпке, и заплакала, когда я обнял ее. Потом она опустила голову мне на плечо, сказав - " ты мой самый лучший друг на свете, спасибо тебе!", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему. Несколько лет спустя Сейчас я сижу на церковной скамье. И девушка выходит замуж. Я только что видел, как она сказала "Да" и вошла в ее новую жизнь вместе с другим человеком. Я хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала этого, и я знал это. Но перед тем, как она уехала, она подошла ко мне, сказав - "Ты пришел! Спасибо!" и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему. Похороны Годы пролетели, Я смотрел вниз на гроб, в нем лежала девушка, которая всегда была моим лучшим другом. Они читали дневник, который она вела все годы своей школьной жизни. Вот что там было написано: Я смотрела на него, желая, чтобы он был моим, но он не замечает моей любви, и я знаю это. Я хотела сказать ему, что я хочу, чтобы он знал, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю его, но я так стесняюсь, и не знаю почему. Я бы так хотела, чтобы он сказал мне, что любит меня! "Я так хочу сказать тебе это тоже...", подумал я про себя, и слезы потекли |
Папы больше нет
Весеннее солнце и свежий воздух утомили мои ноги, и я присел на лавочку. Слегка щурясь на солнце, закурил. Из сладкой весенней истомы меня вывел шорох за лавочкой. Я обернулся, и увидел малыша лет шести, который пристально всматривался под лавочку. Пацан неспешно обошел лавочку, все так же продолжая что-то под ней искать. После рождения моего сына, я стал совсем по-другому, относится к детям. Рассматриваю малыша. Одежда до ужаса бедная, но вроде чистая. На носу грязное пятно. Взгляд, его взгляд меня поразил. Было в нем что-то слишком взрослое, самостоятельное. Думал, что показалось, не может в шесть лет быть такого взгляда. Но малыш смотрел под лавочку именно так. Я достал жвачку и положил подушечку в рот. Малыш на мгновение перевел взгляд на мои руки, и тут же опустил глаза на землю. - Дядя подними ноги, пожалуйста,- глядя на меня сказал пацан. Я больше от удивления, чем осознанно поднял ноги над землей. Малыш присел, и внимательно посмотрел на землю под моими ногами. - И тут нету, - пацан вздохнул. - Жвачку будешь?- спросил я, глядя на этого маленького мужичка. - А у тебя какая, я люблю фруктовые,- ответил он. - У меня мятная, - я достал жвачку и на ладони протянул ему. Он, немного помедлив, взял подушечку и сунул в рот. Я улыбнулся увидев его руки, обычные руки маленького пацана, грязные до ужаса. Мы смотрели друг на друга и жевали жвачку. - Хорошо сегодня, тепло,- сказал я - Снега нет, это очень хорошо,- задумчиво сказал он. - А чем тебе снег мешал? - Вот ты даёшь, под снегом же ни чего не видно, - заметил мальчуган. Малыш засунул руки в карманы, посмотрел на меня и сказал: - Пойду я, скоро темнеть уже начнёт, а я почти ничего не нашёл, спасибо за жвачку, - он развернулся и, глядя в землю, пошёл по аллее. Я не могу сказать точно, что же именно заставило меня окликнуть его, наверное какое то взрослое уважение, к рассудительному пацану. - А что ищешь ты? - спросил я. Малыш остановился, чуть помыслив, спросил: - Никому не скажешь? - Хм, нет никому, а что это тайна? - я удивленно поднял брови. - Это мой секрет,- сказал пацан. - Ладно уговорил, честное слово не скажу, - улыбнувшись сказал я. - Я ищу монетки, тут на аллее их иногда можно много найти, если знаешь где искать. Их много под лавочками, я в прошлом году очень много тут нашёл. - Монетки? - переспросил я. - Да, монетки. - И что прошлым летом, ты их тоже тут искал? - Да искал, - лицо малыша стало очень серьёзным. - А сегодня много нашёл? - ради любопытства спросил я. - Щас, сказал он, и полез в карман брюк. Маленькая рука достала из кармана клочок бумаги. Малыш присел на корточки, развернул газету и положил на асфальт. В газете блестело несколько монет. Насупившись, малыш брал монетки с газеты и складывал в свою маленькую, грязную ручку. При этом его губы шевелились, видно он очень усердно подсчитывал свои находки. Прошло несколько минут, я улыбаясь смотрел на него. - Сорок восемь копеек,- сказал он, высыпал монеты в газету, завернул их и сунул в карман брюк. - Ого, так ты богач, - ещё больше улыбаясь, сказал я. - Неа, мало, пока мало, но за лето я тут много найду. Я вспомнил своего сына, и себя, а кто не собирает на конфеты или игрушки деньги в детстве? - На конфеты собираешь? Малыш насупившись молчал. - А, наверное на пистолет? - переспросил я. Малыш ещё больше насупился, и продолжал молчать. Я понял, что своим вопросом я перешёл какую-то дозволенную черту, я понял, что затронул что-то очень важное, а может быть и личное в душе этого маленького мужчины. - Ладно, не злись, удачи тебе и побольше монет, завтра будешь тут? - сказал я и закурил. Малыш, как-то очень грустно посмотрел на меня и тихо сказал: - Буду, я тут каждый день, если, конечно, дождь не пойдет. Вот так и началось моё знакомство, а в последствии и дружба с Илюшей (он сам так себя называл). Каждый день, я приходил на аллею, и садился на лавочку. Илья приходил, почти всегда в одно и то же время, я спрашивал его, как улов? Он приседал на корточки, разворачивал газету и с большим усердием пересчитывал свои монетки. Ни разу там не было больше рубля. Через пару дней нашего знакомства я предложил ему: - Илюша, у меня тут завалялось пару монеток, может, возьмёшь их в свою коллекцию? Малыш надолго задумался, и сказал: - Неа, так просто нельзя, мне мама говорила, что за деньги всегда надо что-то давать, сколько у тебя монеток? Я пересчитал на ладони медяки. - Ровно 45 копеек, - с улыбкой сказал я. - Я щас, - и малый скрылся в ближайших кустах. Через пару минут он вернулся. - На, это я тебе за монетки даю,- сказал пацан и протянул ко мне ладошку. На детской ладошке, лежал огрызок красного карандаша, фантик от конфеты и кусок зелёного стекла от бутылки. Так мы совершили нашу первую сделку. Каждый день я приносил ему мелочь, а уходил с полными карманами его сокровищ, в виде, крышек от пива, скрепок, поломанных зажигалок, карандашей, маленьких машинок и солдатиков. Вчера я вообще ушёл сказочно «богат», за 50 копеек мелочью, я получил пластмассового солдатика без руки. Я пытался отказаться от такого несправедливого обмена, но малыш был крепок в своём решении как железобетон. Но в один день малыш отказался от сделки, как я его не уговаривал, он был непреклонен. И на следующий день отказался. Несколько дней я пытался понять почему, почему он больше не хочет брать у меня монетки? Вскоре я понял, он продал мне все своё нехитрое богатство, и ему нечего было дам мне взамен за мои монеты. Я пошёл на хитрость. Я приходил чуть раньше и тихонько кидал под лавочки по нескольку монет. Мальчуган приходил на аллею, и находил мои монеты. Собирал их, садился у моих ног на корточки, и с серьёзным видом пересчитывал их. Я к нему привык, я полюбил этого мужичка. Я влюбился в его рассудительность, самостоятельность и в настойчивость в поисках монеток. Но с каждым днём, меня всё больше и больше мучил вопрос, для чего он второй год собирает монетки? Ответа на этот вопрос у меня не было. Почти каждый день я приносил ему конфеты и жвачки. Илюша с радостью их лопал. И ещё, я заметил, что он очень редко улыбался. Ровно неделю назад, малыш не пришёл на аллею, не пришёл и на следующий день, и всю неделю не приходил. Никогда не думал, что буду так переживать и ждать его. Вчера я пришёл на ту самую аллею в надежде увидеть Илюшу. Я увидел его, сердце чуть не вылетело из груди. Он сидел на лавочке и смотрел на асфальт. - Здоров, Илюша, - сказал я, улыбаясь во все зубы, - ты чего это не приходил, дождя не было, поди монеток под лавочками лежит видимо невидимо, а ты филонишь. - Я не успел, мне монетки больше не нужны, - очень тихо сказал он. Я присел на лавочку возле него. - Ты чего это, брат, грустишь, что значит не успел, что значит, не нужны, ты это брось, давай выкладывай что там у тебя, я вот тебе принёс, - и протянул ему ладонь с монетками. Малыш посмотрел на руку и тихо сказал: - Мне не нужны больше монетки. Я никогда не мог подумать, что ребёнок в шесть лет, может говорить с такой горечью и с такой безнадёжностью в голосе. - Илюша, да что случилось? - спросил я, и обнял его за плечи, - зачем тебе вообще нужны были эти монетки? - Для папки, я собирал монетки для папки, - из глаз малыша потекли слёзы, детские слёзы. Во рту у меня все пересохло, я сидел и не мог вымолвить ни слова. - А зачем они папке? - мой голос предательски сорвался. Малыш сидел с опущенной головой и я видел как на коленки падали слёзы. - Тетя Вера говорит, что наш папка много пьёт водки, а мама сказала, что папку можно вылечить, он болен, но это стоит очень дорого, надо очень много денег, вот я и собирал для него. У меня уже было очень много монеток, но я не успел, - слёзы потекли по его щекам ручьём. Я обнял его и прижал к себе. Илья заревел в голос. Я прижимал его к себе, гладил голову и даже не знал, что сказать. - Папки больше нет, он умер, он очень хороший, он самый лучший папка в мире, а я не успел,- малыш рыдал. Такого шока я не испытывал ещё никогда в жизни, у самого слёзы потекли из глаз. Малыш резко вырвался, посмотрел на меня заплаканными глазами и сказал: - Спасибо тебе за монетки, ты мой друг, - развернулся и, вытирая на бегу слёзы, побежал по аллее. Я смотрел ему вслед, плакал и смотрел вслед этому маленькому мужчине, которому жизнь подсунула такое испытание в самом начале его пути и понимал, что не смогу ему помочь никогда. Больше я его на аллее не видел. Каждый день в течение месяца я приходил на наше место, но его не было. Сейчас я прихожу намного реже, но больше ни разу я его не видел, настоящего мужчину Илюшу, шести лет от роду. До сих пор я бросаю монеты под лавочку, ведь я его друг, пусть знает, что я рядом. |
 Вепрь Валерий Сигитов С усилием отрываю тяжелую голову от теплой подушки. - Божештымой! Четыре часа утра… Надо собираться на охоту, чтобы успеть затемно добраться до места сбора. С трудом встаю и выхожу во двор. Чувствуется, что хозяин, местный охотник Николай, строил дом с размахом и выдумкой. Сруб собран из отборного соснового кругляка. Резные ворота бахвалятся резными фигурками зверей. Из просторной стайки для домашнего скота доносится коровье мычание, блеяние коз и овец. Николай – щуплый сорокалетний мужик с хитроватым взглядом и степенными движениями. Летом, в сезон уборочной компании, он трудится в сельхозартели комбайнером. Накануне Николай с нескрываемой гордостью завел меня в амбар и показал зерно, засыпанное в огромные деревянные лари. - Лет на пять хватит, - со сдержанной гордостью прокомментировал он о свое хлебное богатство, - это мне премию дали за безаварийную работу в прошлую уборочную, когда некоторые механизаторы даже одного круга не намолотили...сразу встали на ремонт! Кучера! Вчера я приехал к нему в гости, чтобы поутру сходить на охоту в узерку по крупному копытному зверю. Неделю назад следы здоровенного кабана встретились Николаю в близлежащем бору. Он пригласил меня и своего неразлучного напарника Сергея поохотиться на знатного зверя. Я без долгих раздумий согласился составить им кампанию. Николай зимой подрабатывал кочегаром в школьной котельной. Вот и вчера он пришел с дежурства, чумазый как шахтер, долго и тщательно отмывал руки и лицо от угольной пыли. Затем чинно присел за обеденный стол, пригласив меня отведать деревенской стряпни. Его жена Люся, высокая худая чувашка, молча подала на стол жирные щи с бараниной, пузатую бутыль с перегоном собственного производства, соленые опята, помидоры с огурцами, разрезанный вилок квашеной капусты, кусок копченого сала. Николай взял в руки толстый каравай хлеба и нарезал его крупными ароматными ломтями. Комната сразу заполнилась запахами моего детства. Так же потчевала нас с братом покойная бабушка, когда мы приезжали к ней в деревню во время каникул. Хозяин аккуратно налил мутный первач в граненые стопочки: - Ну, давай, Лексей! Дернем за удачу! Глядишь, завтра добудем подходящего хряка. Самогонка сильно воняет сивухой, но не подаю вида и залпом опрокидываю в рот жгучую жидкость. Поперхнувшись, цепляю вилкой скользкий грибок и с хрустом заедаю крепость первача. Отдышавшись, утираю слезы и придвигаю к себе тарелку горячего борща. Тепло мягкой волной разливается по телу, слегка кружится голова. Вскоре мы наперебой с хозяином травим друг другу охотничьи байки. Все это время Люся сидела за цветастой шторкой, которая отделяла комнату от кухни. В некоторых деревенских семьях до сих пор царят законы домостроя. Во дворе привычно взбрехнула собака. Хозяйка вышла в сени, накинув на плечи пуховую шаль. Послышались приглушенные женские голоса, и с клубами морозного воздуха вслед за Люсей вошла статная голубоглазая женщина с розовым от стужи лицом. - Вязать собралась, а спицы найти не могу. По дружбе к вам, соседка, решила заглянуть, попросить на время, - звонким голосом выпалила она. Редко встретишь в сельской местности эдакую красавицу. Ведь крестьянки, как правило, придавлены непростым бытом и тяжелой физической работой. Соседка сняла с головы вязаный берет и ее волосы рыжей лавиной расплескались по круглым плечам. Хозяйка повесила шубу гостьи в прихожей и позвала ее: - Идем, Настенка, глянем мои рукодельи шмотки, можжа и отыщем те спицы... Давненько я ими не пользовалась... Женщины ушли в смежную комнату. Я поблагодарил Николая за вкусный ужин и встал из-за стола. Настя и хозяйка тоже вышли к нам, гостья смеясь рассказывала Люсе, как отбивалась сейчас палкой от уличных собак. Я вовремя спохватился: - Давайте я вас провожу до дома на всякий случай, а заодно перед сном прогуляюсь. Соседка рассмеялась: - Батюшки светы! Не то я напросилась на кавалера? Уж, извиняйте хозяева, отказываться от провожатого не стану! Вскоре мы уже хрустели валенками по подмерзшему снегу извилистой улочкм. В чистом зимнем воздухе над крышами неподвижно застыла рябая луна. Трубы домов мохнатыми кистями дыма, казалось, обметали с небосвода россыпи звезд. Когда мы добрались до дома попутчицы, Настя с секундным замешательством предложила: - Верно, вы озябли на морозе! Заходите в гости, отогреетесь маленько. Увидите, как живут простые русские бабы! И вот мы сидим с моей новой знакомой за столом, пьем липовый чай с ватрушками. Помявшись Настя сбегала на кухню и принесла графинчик с водкой и пару изящных хрустальных рюмочек. Ее скромное жилище радовало глаз безупречной чистотой и теплым уютом. Гладкий пол блестел свежей краской, русская печь сверкала облицовкой из керамики на мотивы сельских пейзажей. На окнах висели вышитые занавески ручной работы. Везде чувствовалась заботливая женская рука. Мы выпили за знакомство по рюмочке, потом – вторую за хозяйку дома. Настя опять сбегала на кухню и принесла блюдо с вяленым гусем. Давно я не ел такой вкуснятины! Постепенно ледок неловкости растаял, и мы без церемоний разговорились «за жизнь». Настя переехала в деревню около года назад из мегаполиса, где жила вместе с бывшим мужем. До поры до времени семейные дела шли у них хорошо. Получили квартиру, купили автомобиль, дачку. Но супруг от лишних денег мало-помалу пристрастился к ежедневной выпивке до положения риз. Любовь частенько переходит в противостояние. Настя боролась за свою семью, как только могла. Несколько раз кодировала пьяницу в наркологическом диспансере, подключала родственников мужа, известных знахарок. Безрезультатно! Перебороть страсть к алкоголю супруг так и не смог. Стал даже поднимать на жену руку. Однажды отравившись паленой водкой, умер спустя неделю в районной реанимации. Детей в браке они не нажили и молодая вдова убежала от неприятных воспоминаний в свою родную деревню. Сейчас Настя работает учителем биологии в местной школе, но жить постоянно в селе не собирается. - Как только закончу свою психологическую реабилитацию, вернусь в город, - добавила она, глядя на меня светлыми глазами, - а давайте перейдем на «ты». - Давайте, - согласился я, - но тогда надо выпить на брудершафт! Мы весело чокнулись и, осушив рюмки, поцеловались. Жар сладких женских губ пробудил во мне вечный инстинкт самца и я с неожиданной прытью подхватил Настю на руки, перейдя в своих действиях зыбкую границу между идеалом и одеялом... - Осторожно, миленький, я же такая широкобедрая, - щекотала она горячим ртом мое ухо, - неси в спальню… или - где хочешь... Не чувствуя ног сгоряча, я донес свою мужскую добычу до широкой кровати с никелированными спинками и мягко опустил на покрывало. Настя поднялась и, задернув на окнах занавески, включила ночник. Затем толкнула меня на постель и отошла к креслу, воркуя: - У нас, женщин, Лешенька, много чего надо с себя снимать… обожди чуток… сейчас я! Моя одежда уже валялась на полу рядом с кроватью. И вот наконец мы лежим, утопая в пуховой перине, и сжимаем друг друга в душных объятьях. Почувствовав под пальцами ночную рубашку, я нетерпеливо стягиваю тонкую ткань с женского тела прочь. - Меня... даже муж так... не раздевал, - сбивчиво шептала Настя, лаская горячими пальцами мое лицо. Я всем весом навалился на ее податливую плоть и, скользя вниз между раздвинутыми бедрами, прижался животом к кудрявому лобку женщины. Мой половой член медленно погрузился во влажную глубину ее влагалища… - Заинька! Как ты хорошо входишь,- тихонько простонала женщина, - только не спеши кончать, постарайся для меня еще немножко... Впрочем, выпитый алкоголь вряд ли позволил бы мне ускорить свой оргазм. - Подожди... я помогу тебе... милый, - заметила это Настя и стала делать свои тазом энергичные встречные движения, обхватив мою поясницу ногами. - Ой, как вкусно! - вдруг закричала она во весь голос, - еще... еще! Аааа! Ты не быстрее, а глубже... глубже... Обоюдный оргазм смешал в счастливую кучу наши слова, запахи и чувства! Пронзительный женский крик разорвал полумрак спальни. - Будто солнце разлетелось на тысячи осколков, - блаженно оправдывалась Настя, - а тебе хорошо со мной? Я бессильно киваю мокрой от пота головой. Некоторое время мы лежим неподвижно, соприкасаясь дрожащими руками и ногами. Затем я опять жадно потянул Настю к себе: - Может, теперь попробуем по-другому? - Как хочешь, милый… Недолгое созерцание загорелых бедер и молочных ягодиц мгновенно пробудило к жизни мой утомленный фаллос и он вновь исчез в теплом женском лоне…Я наклонился к спине Насти, сжимая в ладонях ее полные груди, и нежно поцеловал гибкую золотистую спинку. Спустя час мы вновь сидели с хозяйкой за столом и прихлебывали из блюдцев травяной чай с облепиховым вареньем. Хозяйка неотрывно смотрела на меня своими глубокими прозрачными глазищами, ее губы и подбородок вдруг задрожали и по щекам покатились нежданные слезинки. - Не надо, Настенька, - растерялся я, - извини, если как-то обидел невзначай! - Тяжело встречать и расставаться, - всхлипывала она, - да ты и сам все отлично понимаешь... Был у меня на работе один ухажер-директор. Извращенец прям какой-то! Я...ту могу, да я - эту! Чмо с кепкой... Завез однажды на машине обманом в лес. Раздевать начал.. Тогда я ему со зла и говорю: - Ну, и где я твоего сморчка буду искать на своей женской территории? И учти еще, трахаль, слезешь с меня лишь тогда, как сама этого захочу. А облажаешься, не обессудь, ославлю перед всем нашим бабьим коллективом! На том сразу и расстались. Сказал, что он, дескать, на бюллетене сейчас находится и свое здоровье якобы полностью не восстановил... Так, что не пришлось мне нюхать его подмышки! Ладно, Леша, собирайся уже! А то наступит ведьмин час - я тебя тогда сама уже не отпущу... Ахаха! Похоже, тебе и одеться-то сейчас не во что - одни использованные презервативы кругом... Умора! Верно, заждались уже гостя Люция с Николаем! Эх, как бы было хорошо, если бы всё, заинька моя, зависело только от нас! Несколько долгих минут мы с Настей целовались во дворе дома. Моя белая заячья шапка несколько раз падала на снег, а мы все никак не могли расстаться. Настя почти силой вытолкнула меня за ворота: - Иди, давай! Ты там на охоте... это... держись! Не падай... Да не сияй ты, как новенький пятачок…Целю... целю... ...Безмолвный лес вплотную подступает к лыжне. В темном небе мерцают мелкие звездочки. Подморозило прилично. Мы монотонно шуршим лыжами по мерзлому снегу. Я молю бога, чтоб он уберег нас от встреч с лесным зверьем. Марш–бросок после бессонной ночи и тягостное похмелье вконец измучили мой молодой организм. О, боже, какая уж тут охота! Отдыхаем на пеньках у развилки лесной дороги, поджидая Сергея. Тот живет в соседней деревушке, потому договорились о встрече в лесу. Наконец показался и Сергей, одетый для маскировки в белую женскую сорочку. Со стороны он напоминал лешего в заколдованном лесу. Николай широко ухмыльнулся, глядя на приятеля: - Тебе в самый раз ента накидка. Габарит женки аккурат совпадает с твоим размером под двумя ватниками. Мы с Николаем облачены в армейские маскхалаты, которые прислал ему младший брат-офицер. - А чёйто Евлампич пошел в отказ? – поинтересовался Сергей. Евлампич – мой начальник и неформальный опекун, главный врач участковой больнички, куда я получил распределение после окончания института. В такой глуши, чтобы напрочь не спиться необходимо искать определенное занятие в свободное время. Издревле живет в человеке страсть к охоте. Евлампич свел меня с местными егерями, я обзавелся ружьем и с азартом погрузился в эту старинную народную забаву. - Он, типа … заболел, - неопределенно ответил я Сергею, стараясь не углубляться в подробности. О Евлампиче, двухметровом докторе–бородаче, в нашем районе ходило множество экзотических баек. Как однозначно оценивать человека, который талантливо рисует по ночам картины маслом, зимой ходит в одном тулупе на голое тело. Доктор после работы подъезжал к сельмагу верхом на лошади без седла, покупал две бутылки водки. Одну выпивал из горлышка прямо на пороге, вторую забирал с собой в дорожку. Обожал закусывать сырыми яйцами, которые глотал по дюжине за присест. Круглый год поутру на разминку выходил из дома в одном нательном белье и с огромным колуном в могучих руках. Рядом с крыльцом его дома с незапамятных времен были свалены огромные комли древних дубов. Евлампич колуном крушил деревянных монстров с такой удалью и размахом, что окрестные кумушки тайком приходили глянуть на местного чудо-богатыря. Ввиду того, что доморощенные кальсоны имели внушительную прореху для отправления малой нужды, габаритные мужские причиндалы дровосека во время колки периодически появлялись на всеобщее обозрение, приводя одиноких бабенок в состояние близкое к трансу...Частенько по окончании утренней пятиминутки, задумчиво глядя на задницы расходящихся медсестер и санитарок, Евлампич изрекал: - Деликатные вагины...Жизнь, Леха, в принципе не так уж и плоха! Самое главное, не трезветь ни при каких обстоятельствах... Временами мой шеф уходил в недельный запой. По окончании которого он так рассказывал мне о пережитых ощущениях: - Понимаешь, Алексий, я лью в себя вино... лью... лью, а нутро еще требует да требует! А спустя несколько дней – бац, как ножом отрезало! Лишь хожу и смотрю, где чего успел наколбасить. Там - дверь с коробкой выломал, здесь - печь развалил… Сейчас Евлампич снова запил и я по договоренности отвез больного товарища к районному наркологу, чтобы снять острый алкогольный синдром. Накануне охоты заехал проведать коллегу. Мы вышли погулять в больничный скверик. Евлампич схватил меня за руку и со слезами стал умолять принести ему водки: - Сильную болезнь, Алексеюшка, врачуют отчаянными средствами! Клянусь... И я, конечно, малодушно поддался уговорам этого милейшего человека и сбегал в ближайший гастроном за бутылкой "Столичной". Шеф на моих глазах залпом проглотил содержимое бутылки и вмиг просветлевший умиротворенно изрек: - Вот если русский мужик пьет внутриутробно поллитру- это уужоос! Однако, когда ни капли не принимает - вообще кранты... Издержки статуса! К примеру, меня возьми, пью - не пью, какая разница! Как только любой форс-мажор в больнице, восстаю из пепла наподобие Феникса... - Покатили, звероловы, - скомандовал Николай, - следы кабаньего пороя были в седьмом квартале, возле большого оврага, где старые дубы растут. Лось так не копытит. У кабана там настоящее логово устроено. Отдельно - нужник, спальня, а между ними траншеи в снегу проделаны. Жратву себе собирает под дичками местных груш, больше ничего не осталось съестного в лесу. А на водопой ходит в овраг к ручью. Дюжий самец, держится в одиночку. Мы гуськом двинулись вслед за Николаем. После долгого блуждания между комлеватыми соснами и долговязыми осинами наконец добрались до глубокого оврага, на дне которого шумел поросший камышом ручей. Уже рассвело. Решили обойти овраг поверху. Впереди шел Сергей, внезапно он предупреждающе поднял руку. Под корнями большой коряги в снегу виднелась дыра около полуметра диаметром, из которой струйкой выходил пар. Рядом высилась куча мха: - Барсук, что ли спит, - предположил я. - Разунь глаза, - махнул рукой Николай, - барсук роет капитальную нору, на несколько метров в глубину и с ходами. Тут сам косолапый устроил зимовку. Вон даже приготовил с осени пробку из мха, чтобы чело берлоги заткнуть, когда сильно похолодает! - Че гадать... заломить берлогу надо! Ща суну туды дрын подходящий, - хмыкнул Сергей, - ты, давай, не кипишуй зазря и дуй ко мне... потыкаем! Иль сыкотно? - Чозахерь, - сердито зашипел Николай, - с ноги бы тебе дать...На счет сыкотно - таки да! Я с шатуном прошлой зимой чуть разошелся! Возился с куньим капканом в чаще, а мишка сзади подобрался. Как снег заскрипел, ладно - я оглянулся. Этим и спасся... Топтыгин отпрянул и поднялся на задние лапы. Стоит, принюхивается, значит... Ладно у меня костерок от морозца был разведен, это и подмогло в такой беде! Дым аккурат на зверя потянулся. Шатун фыркнул, реванул и не спеша побрел в бурелом. Однако еще час пас меня из зарослей, пока я дуплетом ему над башкой не пальнул. После по следу увидел - на его лежку сухое дерево свалилось и разбудило от спячки...! А тута собака-медвежатница нужна... Внутри, слышь, как возится и дышит. А ежели Михайло Потапыч, не дай бог, выскочит и порвет в лоскуты всех к чертовой бабушке? У него прыжок десять метров будет... Побегли к ибеням от лиха! Медведьв наших краях - зверь очень сурьезный. - А чё, Колян, сразу меня повесить не хочешь? Вот так я косячу, а Колька меня уличат, - шутливо развел руками Сергей, - во всем я виноват по ходу... А мишку я и без ружья смогу взять... ну с острогой на крайняк! - Слышь, ты, герой, иди-ка кобыле в трещину, - ухмыльнулся Николай, - единственное куды ты можешь попасть - телом в дверной проем, да и то, если не сильно пьян... Тихонько обойдя загадочное отверстие, мы двинулись дальше. Опять потянулись томительные минуты неизвестности. Шедший первым Сергей вдруг сорвал с плеча свою старенькую тулку и пальнул в направлении противоположного склона оврага. Сизое облачко порохового дыма медленно поплыло над ручьем. Николай закричал: - Попал? Попал-то куда? - Подшумел агромадного боровищу! Смотрю, он от ручья поднимается через ветровал в полусотне метров. Я – бултых! Чутка опоздал! Видать в калкане застряла картечь... - Каком калкане, - не выдержал я. - На лопатке у кабана смола с шерстью смешиваются, когда он о сосны трется и получается какбэ броня... - Бред несешь, ты лучше яйца неси! - отрезал Николай, - дикий хряк под шкурой толстый слой жира, Ляксей, накапливает на боках, а не смолу. Свинорылу чё надо? Желудей под дубами навалом, жри - не хочу! А ты, мазила, видел сколь метров до того места? А секача в бок лупишь! Вот он и удрал невредимым. Идем, хоть след проверим … Нормальные люди понимают, а дуракам ить не объяснишь... Бесполезно с тобой воспитательную работу проводить - брага весь мозг выела! Когда мы добрались до места, где Сергей обнаружил дикую свинью, то увидели стриженые картечью клочки щетины с каплями крови и след, уходящий вверх по склону. - Колян бает, я - мазила... Ранен брюхан, вишь, однако бодро бежит, - довольно промолвил Серега, - мне еще в сенокос попадались на полянах порои... знать, евоная работа была... - Дак ты, Серьга, как бы и не снайпер по ходу... А бывалый самец! Ишь шагает как лось... Привык вкусности разные в пойме искать, вот и лазает тута. Хорош лясы точить, - решил Николай, - Серега, ступай по следу копыт, а мы с Лешей по сторонам разойдемся. Можа и перехватим где-нить... Ухи-то востро держи! Зверюга хитрый и беспощадный, особливо пораненный...Бирючья порода! Сергей с азартом ринулся по глубокому снегу следом за секачом. - Не гони так! Почему да почему... Патамушта! Хорошо - ты за ним бегишь, а если вдруг - он за тобой? - зашипел Николай. - Молчу, тренер! Я может и дурак, хотя это лишь врачебная комиссия определяет... Я с трудом продирался через сплошные заросли осинника пока не выбрался на просеку и осторожно пошел вперед, внимательно вглядываясь в каждый куст. Тишину леса вдруг расколол ружейный выстрел, затем через мгновение – второй. Я, что есть мочи, понесся в направлении пальбы, цепляясь маскировочным халатом за ветки. Тут до моего слуха донесся жуткий нечеловеческий крик. Это был голос Сергея. «Ну, кирдык! – похолодел я, - боров Серого порвал!..» Снимаю на бегу с плеча «вертикалку» и ноконец выскакиваю на место побоища. Моим глазам открывается невообразимое зрелище. На лесной дороге остервенело крутится на одном месте гигантский кабан. С длинного рыла клочьями падает на снег белая пена, загнутые клыки ослепительно поблескивают в лучах солнца. На загривке лесного великана сидит ошалевший Сергей, держит его за уши и орет благим матом. Я подскочил ближе, поднял ружье и выстрелил вепрю в основание шеи. Никакого толку! Разъяренный самец продолжал вертеться мохнатой юлой со своим негаданным седоком. При этом он злобно взвизгивал и громко клацал смертоносными клыками длиной в полтора десятка сантиметров. Набравшись смелости, подхожу на расстояние ствола. Дотянувшись трясущимся ружьем до бурого чудовища нажимаю курок, когда концы стволов оказывается на уровне лопатки. Выстрел враз сажает зверя на брюхо и он медленно опускает огромную морду на истоптанный снег. Стою рядом с мёртвым секачом и замечаю, что мою правую ногу колотит крупная дрожь. Стаскиваю потрясенного горе-охотника с туши, он держится за мое плечо и со свистом хватает воздух широко открытым ртом. Из простреленной руки ручейком стекает темная кровь. Сквозь глухой кустарник продирается оцарапанный Николай с двустволкой в руке: - Ебись-провались, что это было!? - Да ты прям с языка у меня снял! Постепенно приходим в себя. Туго затягиваю раненую кисть Сергея куском его накидки, останавливая кровотечение. Подходим к нашему трофею. Двухметровое животное достигает в холке более метра, Темно-бурая шкура покрыта грубым длинным мехом с густым подшерстком. Замечаю, что моя первая пуля, навылет пробившая Сереге кисть, выстригла аккуратную узкую бороздку на черепе кабана. Вторая пуля разорвала охотнику штанину ниже колена и попала зверю прямо в область сердца, остановившись на выходе под самой шкурой. Николай вырезает ее и подает мне: - Туша на триста кило вытянет, пожалуй!.. С любопытством катаю бронзовый цилиндрик пули, выточенный летом на заказ знакомым токарем, по своей ладони. Один край у него чуть смят от удара о кость. Николай находит пару картечин, выпущенных Сергеем. Свинцовые горошины застряли в жировом хряще на спине и превратились в лепешки. Подняв с земли свою одностволку за расколотый приклад, наш товарищ наконец обретает дар речи и мы выслушиваем красочный рассказ о происшедшем. По его словам, когда он выбрался из оврага наверх, то продолжил движение по кабаньему следу. Пройдя сотню метров, Сергей заметил в прогале затаившегося за кустом, мордой по направлению к своему следу, раненого зверя. Тот выскочил из засады, заметив приблизившегося охотника, и понесся большими скачками прочь. Сергей не придумал ничего лучше, чем выстрелить вдогонку убегающему борову. Тот резко остановился, развернулся и рванул в лобовую атаку на докучливого обидчика. - Летит по лесу как по шоссейке, а из-под ног ажник кучи снега бросает... Думаю, пущай ближе доберется, буду стрелять аккурат в лоб. Бултых! Мать честна... какбе мимо! А секач присел на зад, башкой покрутил и опять попер на меня! Верно оглох от выстрела. Я тока успел в последний момент сигануть в сторону да стволом ружья ткнуть ему в рыло. Пугалище от того, кажись, и промахнулся клыками... Вижу, хана мне пришла! У меня ажник мозги дыбом встали! Разряженное ружье в стороне валяцца... топор завязан за спиной в сидоре... С горячки оседлал энту вражину, за его хлопалки руками держусь и ору про подмогу со всей мочи! Чуть в портки не наклал, - завершил рассказ пострадавший. - Я всегда уссыкаюсь с таких дятлов, как ты, Серьга! Думал он... Нужно спервоначалу думалку заиметь... Я тя щас бы прикладом навернул! Душа прям горит...Ты, калика перехожий, совсем обалдевши штоль? Стрелить лишь жаканом можно, никаких самодельных картечей! Какого хрена, "девятку" насыпал в патрон? Да и дробекаталку свою выкинь к едрене фене... Не картечь, а - галимая арматурина! Только пуля верняк! – кипятился Николай, - да и кто подобной твари стреляет в зад? Хороший стрелок должён попадать на охоте в ухо, а не токмо в бабьи дырки по ночам! Все звери убегают от охотника, лишь подраненный кабан поворачивает в обратку и кидается на свово обидчика! Не зря старики-охотники говорили, что в вепре - бесовская дикость и вероломство заедино! Извиняйте за непотребные слова, но нельзя же быть таким раздолбой. Помолчу лучше... Тьфу, кипит мое молоко! Однако охота наша могла кончиться хреново... А все по причине беспечности нашенских удальцов. И ты таво, потренируйся стрельбе в лесополосе у деревни. Знай себе, пали по воронам до полной усрачки! А щас от тебя все одно толку мало, топай-ка домой за лошадью и санями. Мы пока будем тушей заниматься, как разделаем, вытащим на дорогу через второй квартал, где леспромхоз прошлый год сосны валил. Оттоль нас и заберешь. Сергей, до сих пор не оправившийся полностью от случившегося потрясения, безропотно исчез за стволами деревьев. Общими усилиями мы не мешкая освежевали добычу и перетащили мясо к условленному месту, остатки похмелья бесследно исчезли из моей головы. Пара рейсов по ночному лесу с двухпудовой ляжкой на плече весьма благотворно действует на молодой организм! Клыки секача, вырубленные из его челюсти, лежали в моем кармане. Их острые изогнутые края по степени остроты напоминали лезвие бритвы. Смертельное орудие защиты и нападения! Да и сама пасть вепря была таких размеров, что свободно могла перекусить мою ногу на уровне бедра. Мучительное чувство голода не позволяло ни о чем не думать кроме еды. Чтобы унять слабость и головокружение, я бросил в рот комочек снега и лег на кучу веток рядом с Николаем. Голод усилился. Не вытерпев, отрезаю от передней лопатки еще теплый кусочек сырого мяса и начинаю с опаской жевать. Вскоре мне показалось, что слабость заметно уменьшилась. Хотя возможно здесь сыграло роль самовнушение. Но вот на темной дороге послышались фырканье лошади и скрип полозьев. Сергей спрыгнул с саней и протянул нам сумку, где были сложены пакет с горячими пельменями и две чекушки медовухи. Я залпом вылил в себя содержимое бутылочки и высыпал внутрь измотанного организма два десятка теплых пельмешек. Николай тоже поел, смакуя каждый глоток и пельмень. Быстро сложив разделенное мясо в сани, мы повернули в сторону деревенских огней. Усталость моя практически улетучилась, я с блаженством растянулся на мягкой соломе, вполуха прислушиваясь к негромкому разговору попутчиков и храпу лошади. На следующий день Сергей прибыл на перевязку в нашу больничку. Я тотчас завел его в кабинет Евлампича, который после выписки из наркологии благоухал тройным одеколоном и находился в прекрасном расположении духа. Хирург с интересом осмотрел рану и вопросительно взглянул на моего подопечного: - Чем угораздило, самострел? Тот неуверенно промямлил: - Дрова рубил… топором… Евлампич расхохотался: - Едришкин батон, какая напасть! Щас я вытру правый глаз от слезы... смех... Какой, к чертям собачьим, топор! Пуля, однозначно! Или мне завтра ложиться в дурдом на принудительное исправление серьезных нарушений в психическом здоровье? Однако я в трезвом уме и твердой памяти. Величие во мне может и присутствует, но только без справки психиатра! Короче, в обязательном порядке обязан звякнуть ментам об огнестреле! Со стрельбы у них все самое интересное обычно и начинается... Я многозначительно кашлянул: - Евлампич! Парень... пострадал на охоте в схватке с диким кабаном... Зато верх одержал! Во всех смыслах... я расскажу подробнее потом... Шеф заинтригованно блеснул на меня треснувшими стеклами очков: - Эва оно как... Согласен с тобой! Самое важное в любой системе - не факт, а реакция на него! Можно купаться и можно тонуть, как говорится... Он увел Серегу в перевязочную. За дверью слышался дежурный мат доктора и сдавленные стоны пациента. Затем все стихло, и в коридор вышел бледный Сергей с нашатырем в руке, а следом показался багровый Евлампич с хирургической маской на носу. Забинтованная рука охотника покорно висела на поддерживающей косынке. Доктор, потирая вспотевшую лысину, рассказывал мне о деталях операции: - Кости не задеты. Удачно попал! Гы! Одно сухожилие я сшил. Мелкий нерв не стал... ибо на хрен он ему не нужен! Будет ходить сюда на перевязки, пока рана не захряснет... - С меня… то есть с нас причитается, - сделал я серьезную мину, глядя на пострадавшего. - Вот жареное мясо с вертела, не побрезгуйте, - протянул хирургу припасенный сверток Сергей, - с сальцем... Какая красотуля! А запах-то, - шеф подхватил презент рукой и бодро направился на прием в амбулаторию. Затем на ходу обернулся и добавил: - Отсутствие доказательств наличия чего-то - не является отсутствием его... Ну, и Бог с ними. Сильноватый ход, Леха! Пусть этот горемычный аутфитер не забудет тебе лесные яйца зажарить с того "топора"! Обожаю-с! Не пробовали, Алексей? Зря! Надо искать разные пути столования! Знахарки говорят, душа моя, что холостым мужикам оченно в самую главную жилу организьма идеть... Пополните копилку своего опыта... Афродизиак! Бугага! |
 Где-то далеко Шева Нас было трое. Почти по Ремарку. Мы хотели съесть по куску мяса. И распить. Но своё. Ибо у нас, по классику, было. Проблема разрешилась на удивление легко. Девочка-официантка, увидев, что мы уже почти созревшие клиенты их шашлычного заведения на берегу Днепра, спросила напрямую – Что-то смущает? Говорите, не стесняйтесь. Всё порешаем. Я напрямую сказал, что у нас с собой. - Много? – спросила девчонка. - Да одна всего, - ответил я. - У вас такого нет, - добавил Серёга. Вообще-то мы меню ещё даже не смотрели, но мне понравился решительный, хитро-наступательный Серёгин ход. - Но вы же еду закажете? - потребовала официантка вербальных гарантий. - Об чём речь, - заверил я её. Как писали в пиратских романах, стороны ударили по рукам. Мясо на косточке было нежным и вкусным. Джин - таким, каким и должен быть настоящий джин. Вид на Днепр, крутые склоны правого берега, купола церквей в лучах садящегося уже солнца, легкий шелест небольших волн от мелькающих время от времени по глади реки катеров - казалось, что или кто может нарушить эту идиллию? Нашлись, нашлись. Звери и люди. Сначала злоебучая оса прилетела к нашему мясу, к нашему джину. Отгоняя осу, Серёга затеял руками такую свистопляску, что я уже начал прикидывать, во сколько обойдется разбитый бокал. Или даже два. Потом подъехал джип с ментами. Серёга с Ирой сидели к ним спиной. То есть им было как-бы и похрен. Я почему-то напрягся. Еще с юношеских лет осталось… Сержант, сидевший за рулём, долго и внимательно изучал мое лицо. А что с меня взять? Латентный интеллигентный пьяница. Лысый, в очках. Для общества явно безопасен. Похоже. Уехали, короче… И мы продолжили. И было нам хорошо. Если бы не тревожный Серёгин разговор по мобилке. Разговор с малой Родиной. Но не о нем сейчас речь. А потом стемнело и мы начали собираться уходить. Тропинка в лесу, смутно освещаемая далекими фонарями. Призывно манящая - сделай шаг в сторону, поссы в кайф. Сделали. Муж и жена вместе, я в сторонке. Серёга при этом нашел ежика. Бедолага запутался в полиэтиленовом кульке. А может - сунул кто. Люблю ежиков очень. Хорошие они люди. Освободили, дали легкий поджопник – живи, скотинка. Возле входа в метро стояло две кобылы. В смысле - лошади. С девчонками на спинах. За бабки детишек катают. Но мы же уже не детишки. Просто за морды потрогали. Мы их. Типа - товарищ лошадь, ага. Тут же решили догнаться. Сухим. Ира только взяла бутылку, как к этому же ганделыку подошло две кобылы. Не лошади. Но такие… Мы с Серёгой вступили в диспут - бляди или проститутки? Честно, уже не помню - кто победил. Если победил, вообще. Зашли на перрон станции метро. Ребята поехали в сторону Дарницы, я, как в песне, в другую сторону. В вагоне чего-то обратил внимание на одну пару. Молодят. Она – вся из себя хитросделанная. Он - внешне вроде и ничего, но какого-то дебильного вида. Хотя - сейчас, похоже, так модно. Уже подъезжая на маршрутке к своему району, неожиданно увидел, что на переднем сидении, сразу за водителем, сидит очень даже яркая девчонка. В топике и коротких, как сейчас модно, шортиках. Благодаря которым ноги были предъявлены во всей своей длиннющей красе. Но даже не сами ноги обратили мое внимание. Правая нога от коленки и выше благодаря красивой цветной татуировке являла собой туловище то ли дракона, то ли змеи, заканчивающееся широко открытой пастью с традиционными двумя зубами. Когда маршрутка пошла на круг перед моей остановкой, я еще раз взглянул на дракона. И вспомнив фразу про «тварь дрожащую», подошел, наклонился к девчонке и увидев вторую ногу с такой же обвивающей ногу земноводной тварью уже не так уверенно, но что-то промямлил насчет комплимента. Девчонка сняла наушники, переспросила - чего, мол, надо? и услышав про комплимент, довольно строго спросила - Ну? Выкладывай, мол. - Такая красота на таких красивых ногах! - только и смог я выдавить из себя. И дёрнул к двери. Почему-то стало неловко. Когда дверь открылась, не выдержал, обернулся. Девчонка смотрела на меня. Улыбнулась, помахала рукой. - Эх! Почему это не ночной экспресс? Типа «Желтой стрелы». Который мчится без остановок непонятно куда и зачем. Всё лучше, чем мы. В тартарары. Вспомнил ребят. Давно мы не виделись. А точнее - никогда раньше. Живьём. Всё, как многое сейчас, заочно, виртуально. А ведь так - оно совсем по-другому. Даже не только потому, что душевно. Просто - по-настоящему. Уже подходил к дому, когда высоко вверху, в ночной тиши, услышал далёкий гул самолета. Вспомнилось, как Серёга рассказывал, что они, там, у себя, заслышав в небе свист самолета, «на автомате» быстро ищут подвал или какое-нибудь убежище. Потому что страшно, потому что уже научены. Но это там, на войне. А мы были в тылу. В глубоком тылу. А где-то далеко…ни хрена не грибные дожди. Град, ураган. Стреляют, бомбят, погибают, умирают. Дети, женщины, старики. Парни, мужики. Так и не услышав ответ на вопрос - за что? А кто-то очень умный вообще вынес «за скобки» главный вопрос - Нахуя? |
 Метаморфозис Mavlon На свое одиннадцатилетие я получил в подарок новенький дипломат. Мой отчим Ибрагим привез его из Афганистана, где возил важных персон в советском торговом представительстве. Дипломат, снаружи обтянутый настоящей кожей черного цвета, внутри отделанный мягким красным сукном, имел два отделения разделенных белой кожаной перегородкой, клапаны с блестящими заклепками, и был со множеством специальных кармашков на «гармошках», для ручек, карандашей и других канцелярских принадлежностей. Это чудо имело иностранное происхождение и было создано не для ученика русскоязычного класса средней школы захолустного городка в среднеазиатской советской республике. С такими ходили среди небоскребов серьезные дядьки в строгих костюмах и с песняровскими усами в передаче «Международная панорама». Оно было оборудовано хромированными замками, открыть которые можно было только накрутив на колесиках специальный цифровой код, и окантовано такими же хромированными уголками. В школе это сразу стало новостью. Открываясь, дипломат производил такой же эффект, как новенькая азбука на Буратино из «Золотого ключика», и за его просмотр надо было брать деньги. Сказать о Шульце что он толстяк, значит ничего не сказать. Это был жирдяй, с отвисающими бульдожьими щеками, которые уже начали покрывать ранние возрастные угри. Его рубашка всегда была мокрой в подмышках, с вонючкой никто не хотел сидеть за одной партой, поэтому с ним сидел я. А еще он был Борманом. И даже когда любимый всеми сериал заканчивался и из класса исчезали Штирлицы, Мюллеры и другие персонажи, он оставался Борманом. Но я его так никогда не называл. Он был моим лучшим другом. И единственным. С первого класса. Энгельс Шульц и Гамлет Кахрамонов резко отличались от всех этих банальных Ивановых, Петровых, Сидоровых и Улугбаевых с Атамуродовыми. И не только странностями своих родителей. Мы оба стеснялись ходить в общий школьный туалет, оба сочиняли стихи и крепче всех любили Ленина. «Крепче Ленина люби» - кричала хохоча в лицо, школьная шпана, затягивая на наших шеях красные галстуки. А мы с Шульцем молча уходили, отряхивая с задниц следы обувных протекторов. Уходили в свой мир, живущий у нас в комнатах. Вырезанные из синей бумаги реки, деревья из насаженной на спички и вымазанной в зеленке ваты, холмы и горы покрашенного коричневыми фломастерами пенопласта составляли его ландшафт. А населяли этот мир схематичные, довольно примитивные пластилиновые фигурки, но с человеческими качествами, которыми их щедро наделяло наше разгулявшееся воображение. В реальном мире бездуховный плебс наших ровесников занимался игрой в мослы на деньги, курил насвай и нюхал бензин в подвалах, не подозревая, что совсем рядом процветают многолюдные города в картонных коробках, с башнями из гофрированных чехлов для лампочек, и строятся храмы для всевозможных выдуманных божеств. Моря на коврах бороздят грозные флотилии кораблей, сделанных из соединённых между собой пустых спичечных коробков, шумят рынки рабов и проводятся торгово-денежные операции с помощью сдавленных канцелярских кнопок и сверкающих камешков, вытащенных из мамкиных бижутерий. Ведутся изнурительные войны и проводятся масштабные войсковые походы. Они планировались за нашей партой, и на задних листах тетрадок чертились карты будущих завоеваний. Гамлет с Энгельсом были политиками, скульпторами, поэтами и жарко спорили, тыкая друг в друга Плутархом, Овидием и Сенекой. Мы любили переиначивать историю. Царь Дарий Третий громил Александра Македонского и захватывал Европу, а Ганнибал мочился на дымящиеся развалины Римского форума. Отчим Ибрагим, здоровенный лысый аварец, заглядывая в комнату, хмурился, и всё чаще говорил моей матери о подростковой секции бокса. Для меня это было угрозой. Я тысячами убивал свирепых воинов Митридата, но боялся ударить человека по лицу. Наверное, каждый, не важно в каком он возрасте, подходит к определенному рубежу. Чем он в итоге будет, красной ленточкой или контрольно-следовой полосой, покажет будущее. А пока что это незаметная грань, через которую малодушный говнюк переступит или сдаст назад. «Стихи читай, Борман. Давай читай, пидарас толстый, или щяс обоссу тя» - на футбольном поле, через которое я шел в школу, рослый хмырь держал Шульца за горло и плевал ему в лицо. Это был дважды второгодник Музафар «Палёный», при виде которого разбегалась половина школы, опасаясь за свою карманную мелочь, и, видать, ненавидевший весь белый свет за то, что в раннем детстве упал в раскаленный котел с кипящим курдючным жиром. Фредди Крюгер местного разлива. У меня застучало где-то в горле. Захотелось ссать и срать одновременно. Но, видимо, кто-то там наверху за облаками что-то решил. И решили минуты. Паленый получил удар дипломатом по голове. Оторопевший от такой дерзости, получил второй удар, третий… пятый. Он упал, а я боялся. Боялся, что он встанет. Сильно боялся. И выпал из времени и пространства. И лишь дипломат в моей руке взлетал и падал, взлетал и падал. Мой прекрасный дипломат... Когда я снова начал соображать, Палёный извивался на земле и мычал схватившись за голову руками, в одной из которых держал свое ухо. Рядом разбитый дипломат с разбросанным вокруг содержимым, оторванный хромированный уголок в красных сгустках. А потом вниз по склону, ветер в ушах, еле поспевающий за мной Шульц, заикаясь и переходя на крик рассказывающий мне, как и сколько раз я пинал уже и без того лежачего Музафара и бил его дипломатом по голове. Но я его не слушал. Я всем своим нутром чувствовал, как у меня растут волосы на лобке и что наступает что-то новое, неизвестное, неотвратимое. И оно не заставило себя долго ждать. Собрания, педсоветы, злые и молчаливые родители одноухов и мои родители в комиссии по делам несовершеннолетних. Слезные укоры и нотации матери, суровый отчим Ибрагим с потеплевшим взглядом. Потом был палисадник возле школы, где собиралась вся, уже половозрелая блатата, не боящаяся курить в школьных туалетах. Я был уверен - будут мстить. - Слышь, это тот самый, который отпиздил чюмаданом Паленого и без уха его оставил. Салам, братишка. Как дела? Нос куришь? Протянули целлофановый пакетик с насваем и пригласили сходить в подвал к Игорю Киму, местному нелегальному тренеру по рукопашному бою. Это было событием, которым я поделился со своим лучшим другом. Но Шульц смотрел на меня как на злое божество. Больше он никогда не спорил со мной. Сенека слушал Нерона и безропотно с ним соглашался. История копировалась, и наш выдуманный мир начал терять для меня смысл. Я теперь ходил в школу со спортивной сумкой. В ней вместе с учебниками лежало кимоно, и я ждал конца занятий, чтобы сразу идти на тренировку. Мне привез его из очередной командировки довольный отчим Ибрагим. Такое было только у меня и у тренера Кима! А Шульц по-прежнему всё чертил у себя в тетрадке карты несуществующих государств, сидя за партой. Уже один. Сидеть с вонючкой никому неохота. Я тоже стал звать его Борманом. И однажды собрал свою прежнюю жизнь в большую коробку, отнес к мусорному контейнеру, облил керосином и поджог. Но не всё. Самое памятное, вместе с бутафорскими сокровищами сложил в перевязанный изолентой дипломат и отнес Шульцу. Было видно, как он хотел заплакать. Уже прошло достаточно времени после того, что было на футбольном поле. У меня сбиты костяшки на кулаках, великое государство вот-вот начнет рассыпаться как карточный домик, во дворах звучало «Ах любо-любэ», а отчим Ибрагим привез мне из своей последней командировки двухкассетник “SHARP” и джинсы «PYRAMID”. В темноте комендантского часа каждые пятнадцать минут по центральной дороге, разделяющей город на две части, проходит БМП с прожектором и пехотой на броне. И, обшаривая дворы вдоль дороги, идет патруль, задерживающий всех, кто ходит в неположенное время. Нужно подождать, когда, обнюхав всё, ублюдки убегут в конуру, и потом двигаться. От дерева к дереву, волчьими тенями, прокрасться к дороге и перебежать ее. С судьбой лучше не играть в буру. Псы ночью на нерве и могут без предупреждения начать стрельбу. Позавчера ночью эти нервные уроды открыли огонь по двум малолетним недоумкам, решившим на халяву чем-то разжиться в бывшем продуктовом магазине. Витя Виноградов наелся досыта, оставив свои мозги на стене чердака, откуда крикнул – « не стреляйте, мы без оружия». Говорили, виновный солдат потом нашел его родителей и хотел застрелится прямо у них на глазах. Ему не дали. Зря. Быть может, Виноградову, там, стало бы легче. Со мной Расул. Он надёжный как Иисус и Магомед. Молчаливый и мрачный. Несколько лет назад, когда начиналось всё это дерьмо, они с братом нашли где-то полный патронов магазин от АК. И кинули его в тандыр, где кто-то недавно пёк лепешки и еще тлели угли. Угли тлели, но ничего не было. Расул спросил брата, почему нет салюта. И брат заглянул в печь. С тех пор Расул не выносит истошных женских криков и почти не разговаривает. На той стороне дороги, в одном из домов, в подвале, где когда-то была моя спортшкола, лежат наши вещи. Утром, с автоколонной беженцев под охраной военных, мы доберемся до Душанбе. А потом гуманитарным воздушным бортом до Чкаловска, что возле Москвы. И всё. Мы в другом мире. Где много палаток со сникерсами, спиртом «Рояль» и ликером «Амаретто». Сигарет валом. Хоть жопой кури. Рестораны, красивые, развратные женщины и мужья, отдающие их тому, кто наступит им на горло. Там нет «вовчиков», «юрчиков», «эсэнгэшников». Нет комендантского часа, нет нужды отсиживаться по два-три дня в подвалах и пить воду, слитую с систем отопления. Там не едят собак и не пьют чай из заваренных сухих вишневых веток. Обиженных войной людей особо не досматривают на Чкаловском аэродроме. Поэтому мы возьмем с собой то, что сейчас лежит у меня за пазухой. Чтобы было с чего начинать новую жизнь, о которой мы долго мечтали, подчищая в пустых квартирах то, что не взяли до нас. Ждали у гуманитарных миссий, когда очередная удача с продовольственным пайком свернет в темные закоулки дворов, чтобы сократить себе путь. А иногда и жизнь. Надо уметь выживать. Кто сильнее, тот и прав, а за продукты здесь голодные люди отдают золото. Вчера ко мне подошло одно тело. Оно сказало, что в суматохе одной из зачисток, нашло на улице, под кустами, большой сверток с опиумом-сырцом. Тело обрадовалось, назвало меня по имени. У меня красивое имя, Шекспировское. Тело просило продуктов. Договорились на рюкзак тушенки с крупами. Сегодня ночью мы с Расулом пришли к нему, взяв с собой вещмешок набитый кирпичами. И ушли почти сразу. Тело само виновато. Ему не нужны были кирпичи. И виновата его мать. Ведь Расул не выносит испуганных истошных криков и сразу пускает в ход нож. Мы уходили, унося с собой опиум и имеющие цену вещи, а я все еще видел знакомую мне комнату с пластилиновыми человечками и расставленными по ней коробками с гофрой от лампочек. Но я ничего не чувствовал. Лишь на секунду, словно кошка по сердцу шершавым языком. А сейчас нам надо немного подождать и перебежать дорогу, за которой нас ждет новая жизнь. |
 Дорога из Тимаково Алексей Котов 2 1. Как бы не страдала Валентина от неразделенной любви, а все-таки ее жизнь была довольно уютной. Например, приличная зарплата в самоуверенной фирме «Мебель «Каприз» обеспечивала ей безбедное существование. Подруги девушки были умны и не завистливы, а добрая мама в далекой деревне не надоедала советами. Даже старенькие «Жигули», побывавшие в руках хорошего мастера, привозили-увозили Валю на работу со старанием совестливого ослика. Валентине во многом везло? Наверное. Но она все-таки страдала… Ее любовь к Борису была огромной и мучительной, как нескончаемый сериал в телевизоре с вдруг пропавшим звуком. Девушка сняла на городской окраине домик с вишней под окном. Точнее говоря, это была времянка во дворе большого дома. Домик был теплым, уютным и со всеми удобствами. Валентина по вечерам рассматривала звезды за окошком меж зеленеющей листвы и думала о своем расставании с Борисом. Она страдала-страдала-страдала… По ночам прохладный воздух пах живой зеленью сада. Тишина была упоительной с едва обозначенными шорохами листвы. А сами ночи заполнялись мягким лунным светом и прохладными движениями ветерка. Но женскому уединению с самого начала вдруг стал мешать кот. Сначала в большой форточке возникала неясная тень, а потом на подоконник с характерным звуком приземлялись кошачьи лапки. Кот чего-то ждал там, за шторой… Когда Валя плакала, она кричала в подушку: — Пошел вон, сволочь!.. Но кот не уходил. Иногда утром Валя находила кота спящим в кресле. А однажды незваный гость улегся у нее в ногах на диване. Валя трижды побила наглеца тапочкой. Но кот снова и снова возвращался. Он был таким же упрямым, как Сережка «из гаража». Нет-нет!.. По большому счету настоящим «хамами» не был ни кот, ни Сережка. Кот всегда ретировался по первому требованию хозяйки уютного домика, а незваный «жених» Сережка не был навязчив. Сережка был даже улыбчив и — в отличие от Бориса — настолько простодушен, что Валя иногда даже улыбалась ему в ответ... 2. В пятницу вечером Валя поехала погостить к своей маме. Дорога домой — 70 километров по «московской трассе» — примерно посередине своего пути проходила мимо деревни Тимаково. Деревня расположилась рядом с трассой в изгибе симпатичной речки. Со стороны дороги были хорошо видны ее крыши и дворики, густо засаженные яблонями. Тимаково казалось удивительно добрым, как что-то сказочное из далекого детства. Валя остановила свои «Жигули» на въезде. «Что ж, пусть здесь!..» — решила она. Девушка открыла дорожную сумку и вытащила из нее надоевшего кота-«захватчика». — Будешь жить в этой деревне! — строго сказала Валя коту. Кот отвел глаза, словно понимал, что девушка собирается сделать что-то нехорошее. Валя поморщилась… Она выбросила кота в окно и нажала на газ. 3. … В понедельник Валя рассказала хозяйке дома Екатерине Тимофеевне, что избавилась от кота. Екатерина Тимофеевна улыбнулась и пожала плечами. — Знаете, а вообще-то, наверное, это Мишка был… Оказывается, у кота был имя. — Во времянке семья пять лет жила. Это их кот… — Екатерина Тимофеевна смотрела на Валю добрыми глазами и продолжала улыбаться. — А когда мои жильцы квартиру в Новосибирске купили, они Мишку с собой не взяли… Валя вдруг поняла причину поведения кота. Ей стало немножко стыдно: как выяснилось, кот не без оснований считал времянку своим домом. — А еще у меня военный с семьей полгода жил, — хозяйка перестала улыбаться и чуть поморщилась, словно вспоминала о чем-то неприятном. — Кот им, как и вам, надоел. Знаете, Мишку два раза в Тимаково отвозили… — Куда-куда?! — снова удивилась Валя. — В Тимаково, — хозяйка махнула в сторону «московской трассы». — Тут недалеко… Дача там у квартирантов была, что ли?.. Последний раз перед самым отъездом Мишку выбросили. Но он, видно, снова вернулся… Валя потеряно кинула. Она оборвала разговор и ушла к себе в домик. Стыд за свой недавний поступок слегка подрумянил щеки девушки. Оказалось, кот Мишка уже дважды проходил одну и ту же дорогу, но теперь — уже по ее вине! — вдруг снова оказался в изгнании. И что не менее важно, в той же самой деревне Тимаково. Вечером Валя впервые не вспоминала Бориса. Ее воображение было занято другим: оно то и дело рисовало девушке кота, который шел по дороге в сторону города… Валя достала сотовый телефон и позвонила Сережке. Она сказала, что ей скучно и что именно сегодня она согласна пойти с ним еще раз в кино. «Просто отвлекусь немного…» — решила девушка. 4. …Кот-изгнанник вернулся во вторник утром. Он бесшумно возник в форточке и замер, рассматривая лицо Вали. — Ми-и-ишенька пришел, — девушка радостно рассмеялась. — Привет, эмигрант из Тимаково!.. Как добирался? Валя осторожно, чтобы не вспугнуть кота, подошла к окну. — Колбаски хочешь? Кот жалобно мяукнул… В его глазах замер немой вопрос. Внешний вид кота-путешественника поведал Вале о том, что его очередное — третье по счету — возвращение из Тимаково было не столь простым. Вываленную в пыли шубку кота украшали репьи, а левое ухо откровенно кровоточило. — Ладно, ладно!.. Пошли завтракать. Кот согласился. Он даже позволил взять себя на руки. — Так и быть, живи у меня, — объявила Валя. — Только учти, что вечером я тебя выкупаю. Мишка ел долго и жадно. Валя иногда поглаживала кота. Кот то и дело замирал, чуть прижимая ушки. Левое почти не двигалось и, наверное, коту было больно… — Ой, ну хватит меня бояться, — не повышая голоса, возмущалась Валя. Она нашла картонный коробок от недавно купленных сапожек и устроила коту уютное гнездышко. — Отдыхай, изгнанник!.. Кстати, приду с работы, обязательно тебя выкупаю. 5. Вечером Валя не смогла загнать свои «Жигули» во дворик — мешала огромная «фура» на улице. — Сын ко мне переехал, — пояснила квартирантке Екатерина Тимофеевна. — Пару дней у меня поживет. Канализацию у них дома прорвало… На порожках дома сидел веселый парень. Он пил пиво из горлышка бутылки и играл с хохочущим на его коленях малышом. — Моя «фура» вам заехать мешает? — догадался он, едва взглянув на Валю. — Сейчас отгоню. — Кстати, Валя, а Мишка-то, оказывается, вернулся… — сказала Екатерина Тимофеевна. Девушка не успела подтвердить, что да, кот действительно вернулся и она рада этому. Но домохозяйка продолжила: — Настырный какой, а?!.. Только вы не беспокойтесь, я его снова выбросила. Девушку шатнуло. — Куда выбросили?!.. — с ужасом спросила она. — Куда, сынок? — спросила сына Екатерина Тимофеевна. — А куда ж его девать-то? — пожал плечами парень. — Я сегодня утром в Жлобино «фуру» гонял… В Тимаково кота и выбросил. Деревенька с виду очень даже симпатичная. Думаю, не пропадет там кот. «В четвертый раз!..» — мысль была настолько огромной, что заслонила собой весь мир. Валя споткнулась на порожках свой времянки и чуть не упала… «В четвертый раз!..» 6. Ночь прошла почти без сна… Утром Валя позвонила на работу и сказала, что берет день «без содержания». Дорогу до деревни Тимаково Валя проскочила за полчаса. По пути она попыталась прикинуть в уме, сколько мог пройти кот Мишка за последние двенадцать часов. Валя остановила машину за мостом возле лесополосы, километрах в десяти, не доезжая Тимаково. Девушка вышла из машины и громко позвала: — Кис-кис, Мишка!.. Из ближайших зарослей высунулась сначала рыжая, а потом сразу две черных кошачьи мордочки. Валя позвала Мишку еще раз. Кустарник зашевелился и оттуда вышел огромный персидский кот. «Господи, да сколько же их тут?!..» — удивилась девушка. Валя осторожно приблизилась к кустарнику. Там, за листвой, она увидела еще чуть ли не десяток котов и кошек всех возрастов, несколько перепуганных и крохотных домашних собачек, трех енотов и даже пару песчаных лисичек с огромными ушами — феньков. «… Их, значит, тут бросают, — догадалась Валя. — Мол, симпатичная деревенька, здесь и живите. Но в Тимаково никто не остается. Они все в город идут… Домой!» Девушка оглянулась. Там, у недалекого моста, отдыхала и лениво резвилась огромная стая бродячих собак. Псы караулили мост и знали, что добыча не может пройти мимо. «Но они все равно идут домой…» Девушка немного успокоилась и попыталась подманить животных, чтобы хоть нескольких перевести через страшный мост. У нее ничего не получилось. Коты, еноты и даже феньки разбежались. Девушка заплакала. — Мишка!.. — что было сил закричала она. — Кис-кис, сволочь!.. Кот Мишка трижды проходил через мост возле Тимаково. Но Валя не была уверена, что кот сможет пройти его в четвертый раз… 7. Сережка получил странную «эсэмеску» в девять вечера. В ней говорилось о мосте вблизи Тимаково, ружье, канистре бензина и «желательно фонарике». Сережка примчался в указанное Валентиной место уже через час. Наступали сумерки и он легко заметил огромный костер за мостом, вблизи Тимаково. — Они, как и волки, света боятся, — пояснила Сережке веселая и перепачканная золой Валя. — Кто?.. — удивился Сережка. Валя рассказала о коте Мишке и крохотных существах, которые сейчас идут домой из Тимаково. — Они ночи ждут, чтобы прорваться через мост. А на них собаки охотятся. Но собаки боятся огня, — Валя тепло улыбнулась, рассматривая лицо Сережки. — Я уже видела, как через мост пробежали пять кошек... Сережка плохо понимал девушку. Он поймал ее очередной ласковый взгляд и с огромной, облегчающей радостью подумал: «Она просто сошла с ума!..» — А теперь давай веток в костер подкинем, — скомандовала Валя. — И бензина плеснем. Нам Мишку, может быть, до рассвета ждать. Сережка развел такой огромный костер, что в небо полетел целый фейерверк искр. Водитель одной из фур притормозил и выразительно повертел пальцем у виска. Сережка только отмахнулся. — Знаешь, Сережа, — вдруг тихо сказала Валя. — А ведь нет никакой любви… И не было ее у меня. Потому что, теперь и здесь, я поняла, что значит вся наша жизнь… — И что же?.. — осторожно поинтересовался Сережка. — Она — дорога из Тимаково. Костер разгорался все ярче и гнал темноту в сторону лесополосы. «Господи, главное чтобы Валя до загса не выздоровела! — вместе с искрами летела к небу улыбчивая молитва Сережки. — Главное, чтобы не выздоровела!..» |
 Пейн(т)бол, или нам не светит тёплый рай Даниил Фридан ВСТУПЛЕНИЕ Этот придурок приехал на «BMW» семёрке. У «BMW» вообще клиренс низковат, а он на ней в горы! Только на подъезде она цепанула брюхом землю два раза, издав протяжный стон. Он выложил за неё 94 000 Евро. Взял прямо из салона в Германии и пригнал сюда, в Алеканте. А сейчас приехал на ней, уже поцарапанной в одном месте, играть в пейнтбол в горы недалеко от Бенидорма. - Машина - не предмет роскоши, а жизненная необходимость, - сказал Цыган на выходящего из «BMW» Назира Аушева. - Ну, ты, молодой, даёшь! Еpa! Назиру (жёлтый) всего 23 года. Он самый молодой из нас. Высокий, под 190, сухой, похож на отца. Об его отце мы не шутим. Не-а, можно, конечно, но не стоит. Юсуп Аушев - очень, очень авторитетный человек. Он не приехал, кстати. - Чего, Юсуп не приедет? - Дела у него, - ответил Назир. И вот мы стоим, шестеро здоровенных лбов, и смотрим, как Назир расчехляет ружья и упаковки с разноцветными шариками. Пятеро – это Цыган (оранжевый), Игорь-КГБ (коричневый), Вова-Спецназ (зелёный), Магомед-Авар (голубой) и ещё один мужичок, Дима (красный), мне незнакомый. Мужичок (красный) приехал вместе с Цыганом на его «Гранд-Чарокке-Лимитед», мутный он какой-то, на мусорка похож. Среднего роста, серый, совком от него за километр несёт. Глаза его мне не нравятся – глаза смертельно раненного. Ну да Бог с ним! Мне с ним не в разведку! Мы собираемся пару раз в год на этой горе и играем в пейнтбол. Шарики у каждого своего цвета. Из защиты используется только очки. Правила просты: по команде идёт отсчёт пяти минут. За это время уходишь в гору, и …всё. Правил больше нет. Каждый сам за себя. Попадания считаются только в голову и туловище. Руки – ноги – не считаются. Кто последний – тот собирает куш. Мы скидываемся по мелочёвке, так, по тысчонке Евро, чтоб хоть не зря потеть. - 000000000000 - ЦЫГАН, ОРАНЖЕВЫЙ Сотовый он оставил в «Гранд-Черокке Лимитед» - ещё позвонит кто-нибудь в самый ответственный момент! Высокий, худой, смуглый. Тут в Испании он отпустил волосы и косил под андалузского цыгана. Разъезжал по ночному Бенидорму на кабриалете «BMW», кадрил туристок, потрахивал продавщиц в своём магазине одежды. А ведь ещё совсем недавно его семья торговала героином под Казнью. Он сразу взял высокий темп и побежал в горку. Не смотря на 37 лет и злоупотребления опием, дыхалка работала что надо. Место выбрано. Теперь надо ждать. Цыган расположился на корточках за пеньком. Спина была прикрыта камнями скалы. Обзор на три стороны. Есть путь отхода. Он не первый раз играл - понахватался кое-каких знаний у вояк: Вовы-Спецназа и Назира Аушева. Кто-то бежал на него. Пульс участился. Как тогда…. - - - - - - - - - - - - - - - - - А тогда было проще, чем здесь, в Испании…там все всё знали. И кто выстрелил из гранатомёта в окно дома его семьи на окраине Казани, убив родную младшую сестру, тоже знали. А самое главное, что он это знал. Знал, а достать убийцу не мог. Долго не мог. А потом он заплатил деньги тем, кто могли…ментам. Те не подкачали. Роман Васильев по кличке «Классик» и лидер ОПГ «Васильки» по записи в трудовой, если бы она имелась, был арестован прямо на своей свадьбе и помещён в следственный изолятор города Казани. В его машине нашли 500 грамм героина. Из СИЗО он вышел вперёд ногами. Точнее, его вынесли. Цыган здорово потратился на этом деле, но…месть – дорогое удовольствие. Вскрытие показало наличие сильно действующего яда в крови. Как он там оказался, следствию выяснить не удалось. Если жить не хочется, найди человека, который достоин мести, и заставь его платить. Жизнь сразу засияет как гранёный брильянт. Да, тогда было лучше, чем здесь. Он жил тогда. А сейчас… адреналин смыл волну воспоминаний, и Цыган крепче сжал пейнтбольное ружьё. - - - - - Этот придурок, Дима, бежал прямо на него и не прикрывался. За этого лоха его попросили авторитетные люди, очень авторитетные. Он не мог отказаться. В принципе, трудов-то: встретить в аэропорту Алеканте, поселить в квартиру, развлечь. Но этот Дима, ему не понравился: мутный он какой-то. От похода в местный блядильник отказался, не пьёт почти. Сейчас он ему! Цыган чуть-чуть выглянул из-за пенька и быстро нажал на курок. Пять раз. Первым же выстрелом он попал в грудь Димы. У того расплылось оранжевое пятно по белой рубахе. Из пяти раз он попал четыре. Можно было и не стрелять после первого, да Цыган не удержался. Дима остановился, слегка скорчился от боли, а потом продолжил идти на Цыгана. Цыган приложил указательный палец к губам и махнул рукой по направлению к оставленным машинам. «Убитые» должны были ждать остальных там. Дима непонимающе улыбался и продолжал идти по направлению к Цыгану. - -000000000000 - - МАГОМЕД-АВАР,ГОЛУБОЙ «Туарег» Авар припарковал по привычке чуть поодаль, в стороне от других машин. Когда-то в родной Махачкале Магомед был грозой района. Да и потом…. Когда переехал к дяде в Казань. Высокий, метр девяносто, с широченными плечами. С 13 лет Магомед боролся по деревням Дагестана на праздниках. С 1994 года дрался на боях без правил. Основной его работой стало собирание долгов и наказание должников. Работа Магомеду нравилась. Ломать людей доставляло удовольствие. Дела шли удачно, и он привёз из своей деревни ещё 4-х родственников, у которых стал за главного. Благодаря качеству исполнения вскоре они стали известны в Казани и её окрестностях. К ним пошли обращения со стороны и не только от дагестанцев, минуя дядю. Работали аварцы дружно, слаженно, не без выдумки. Саша Пушкин крупно задолжал. Денег у него не было. Брать с него было тоже нечего. Заказали просто наказать. Его с женой отловили вечером около их подъезда. Засунули в машину и повезли в частный дом одного из мамлюков Магомеда. Расположились во дворе. Связанного Сашу положили на пенёк, а сами дагестанцы принялись готовить бараний шашлык. Магомед кивнул самому младшему, Габибу. Тот подошёл к Саше, стянул с него штаны и начал насиловать. - Ну, чего ты охаешь? Не говори, что в первый раз. Такому пидору как ты это же нравится! - А ты чего глаза закрываешь, Наташа? Смотри, небось, не каждый день такое видишь? Смотри, сказал, а то мы ему шампур в жопу засунем! Габиб кончил. Шашлык приготовился. Аварцы перекусили и заставили поесть Ольгу, которую упорно называли Наташей. Саша оставался в позиции раком, связанным. Ему есть не предлагали. Выпили вина. Двое младших забили косяк. Особо ревностными мусульманами присутствующие не являлись. - Давай, Наташа, порадуй мужчин и этого…мужа своего, а то он расстроился. Стриптиз станцуй! Да с чувством, с улыбкой! Чтоб у всех стоял тут! Не умеешь, говоришь? Танцуй давай! А то соски отрежем! Ольга танцевала и раздевалась. Затем пять мужчин по очереди отъимели её, требуя, чтоб она изображала удовольствие от процесса, кричала: «Ещё, глубже, как мне хорошо!» - и так далее. Первым зашёл Магомед. Саша было стал орать и биться, но ему забили в рот тряпку, и он заткнулся. После первого круга прошлись по Оле вторым. После паузы – третий раз. Четвёртый осилил только Габиб. Всё лицо и промежность у Ольги были в сперме с последних заходов. - Хорошая у тебя жена, Саш! Не то, что ты, пидор поганый! Только из-за неё тебе голову не отрезали и маме твоей посылкой не отослали! Будем считать, что отработал долг, - сказал Магомед. Члены у пяти аварцев бессильно скорчились и дрябло свисали. Тут Магомед, словно что-то вспомнив, сказал: «А, нет, ещё последний заход», - и пошёл за дом. Вернулся он с 70 килограммовой кавказской овчаркой. - Раком давай становись – собачку мою ещё обслужишь! Собака похотливо и тяжело дышала. - Ну, как? Понравилось? Затем Ольгу и Сашу вывезли километров на пять от города и выбросили в лесополосе. Желания прикасаться к друг другу у них больше никогда не возникало, через год развелись. - - - - - Авар резко сменил направление, сделал петлю и, по его размышлениям, вышел в тыл Игорю-КГБ. Прогноз сбылся. Вот он – Игорёк. КГБ просёк, что его раскрыли, и открыл ураганный огонь по кавказцу. Тот скупо отвечал, окрашивая стволы горных сосен голубыми кляксами. Всё ещё было не ясно: кто кого? -000000000000000000-0000000000000000 ИГОРЬ-КГБ, КОРИЧНЕВЫЙ Позавчера на парковке публичного дома в Алеканте, принадлежавшего хорватам, его «Порш-Кайен» поцарапал какой-то дебил. Теперь мужики посмеивались. Ничего, завтра в ремонт отдаст – заткнутся. Игорь-КГБ, и вправду, был подполковником ФСБ в прошлом со специализацией по борьбе с оборотом наркотиков по Казани. А в настоящем - сейчас много чего у него есть, хотя бы дискотека на Ибице. Отбежав за деревья, Игорь-КГБ остановился, сделал маленькую кокаиновую дорожку на левой кисти и быстро её запылесосил. Готово! Теперь он покажет им «холодную войну», шакалам американским! - - - - - - - Первый свой дом он построил в пригороде Казани, в элитном посёлке. Коробку ему поставили бесплатно, «за услуги». Домов простых смертных в этом посёлке не было. Газпромовцы, банкиры, сотовая связь, пару бандитов, владельцы винно-водочных предприятий, строительных компаний, высшие чины силовиков и так далее. Дом Игоря-КГБ был предпоследним на улице. Последним был дом владельца фирмы по производству дверей. Игорь особо не заботился о паркинге. Ставил свою «Волгу» поперёк улицы, мешая производителю дверей. Тот как-то подошёл к его дому и попросил парковать машину аккуратнее. - Хорош выёбываться, объедешь! - Неужели Вам сложно поставить машину, чтобы не мешать другим! - Ты чего не понял? Никогда сюда не приходи. Будешь выёживаться – я тебя закрою, понял? Совсем охренела эта буржуазия! В его родном доме будет ему указывать какой-то еврейчик-барыга! Игорь-КГБ никому и ничего не прощал. А этот капиталист ни хрена не понял! Дважды к жене его ходил, жаловался. Крысёныш! Через четыре дня, рано утром жена Игоря-КГБ Оксана была разбужена какой-то суматохой за окном. Она осторожно поднялась, стараясь не разбудить спящего мужа. Накинула халат, выглянула из окна. У соседа стояли две милицейские машины. Какие-то люди шуровали вокруг его «Тайоты-Кемри». Сам владелец дома, его жена и двое детей, ошарашенные, маленькие выглядывали из-за чужих спин в сером. Один из милиционеров вылазил из соседской машины, в руке у него болтался маленький пакетик с чем-то белым. - Игорь, проснись. Там у соседа случилось что-то… Игорь-КГБ подошёл к окну. - Наркоторговец - наш сосед-то! Вот так вот, Ксюш… Оксана долгим внимательным взглядом смотрела на человека, которого называла мужем: на его мстительную полуулыбку, на складки возле рта. Он поймал её взгляд, подмигнул и сказал: - Вот так-то, Ксюш. - - - - - - - - - Он с улыбкой вспоминает сейчас тот дом, обустроенный на первые его героиновые деньги и казавшийся верхом совершенства. Теперешний, трёхэтажный, что рядом с мориной в Алтее, тянет уже на два миллиона евро. Жена, кстати, у него теперь тоже другая. Бывшая мисс Черногория. - - - - - Авар, зашедший совсем с другой стороны, нежели Игорь ожидал, задел его выстрелом. - Убит! - Какой убит! Рука! Вот, блин, чурка стоеросовая (последнее - в пол голоса). Авар обиженно закусил губы и дал новую очередь. Вся рубашка Игоря-КГБ стала голубой. - Отдыхай, КГБ! -000000000000000000000-00000000000000000000000 ВОВА-СПЕЦНАЗ, ЗЕЛЁНЫЙ Припаркованный «Рендж-Ровер» Вовы-Спецназа просто сиял чистотой. Такое ощущение, что после помывки его шлифовали ваксой, которой лакируют ботинки. Кстати, ни один из присутствующих никогда не видел машину Вовы-Спецназа грязной. Вова аккуратно раздвинул кусты, стараясь поточнее определить направление, откуда доносился хай КГБэшника с Аварчиком. Вот разбрехались, как андалузские цыганки на базаре! Он задумчиво потёр перстень с брильянтом на правом мизинце. - - - - - - Ещё совсем недавно через амбразуру бронемашины он рассматривал тропический лес и рукой без перстней поглаживал старенький, но неплохой пулемёт М249 SAW. Пулемёты, вообще, были его специализацией. Уже позже он освоил гранатомёты. По размерам на пулемётчика он не очень-то и походил: 175 см рост, 74 кг вес. Но весь был, как русская борзая – ни капли лишнего жира, живот лип к рёбрам, и при этом очень резкий, жёсткий и выносливый. И вот сидит он в бронированном джипе, а джип этот едет по дороге, а дорога та идет от алмазных приисков в город Конакри, столицу Гвинеи. И иногда на их караван, со свежедобытыми алмазами, нападают. Кто? Наёмники, бандиты, кочевые племена, восставшие джейаабхе (рабы)…короче, всякая шваль. Этот день был неудачный, они попали под ураганный огонь из автоматов. Пулемёт раскалился за считанные минуты. Двоих из каравана убило. Нападавшие тоже пострадали. Одного из них взяли живьём. Хотели убить сразу, но начальник каравана не дал. Следовало узнать, где на дороге есть засады. Язык был нужен. Пленный бормотал суры да слал проклятия на языке Фула. Ни о чём существенном говорить он и не намеревался. Вове это надоело. - У тебя напильник есть, Абубакар? – спросил Вова у своего водителя. - Есть. А зачем он тебе? - Увидишь. Он подошёл к связанному пленному: - Рот открой, - сказал по-французски. Тот лишь ненавидяще смотрел в ответ кровавыми глазами. Вова резко ударил ему в солнечное сплетение. Пленный открыл рот. Спецназ сразу вбил туда прочную деревянную палочку в виде карандаша, порвав при этом ему угол рта. Вася-Хохол со спины связанного крепко взялся руками за торчащие концы палки, обнажая тем самым не могущие сомкнуться зубы: - Володь, ты аккуратнее. Хорош его кровавить. СПИДа тут только не хватало. Сам знаешь, что мартышки ещё не самое ужасное, что эти черножопые ебут. - Не дрейф, Украина. Я буду очень аккуратен, - сказал Вова-Спецназ и струганул напильником по белоснежным зубам пленного… Засада и правда была: сразу за рекой. Его племя заминировало берег. Кстати, у пленного был не самый плохой французский. После «беседы» Вова расстегнул «Беретту» из кобуры и попросил Абубакара остановиться. - - - - - Вова-Спецназ ещё раз потёр перстень с двухкаратовым брильянтом зеленоватого цвета и аккуратно двинулся вперёд. Передвигался он очень сильно согнувшись, чуть ли не гуськом, но на скорость это нисколько не сказывалось. Затем Вова мягко один раз нажал на курок. На спине у Магомеда образовалась зелёная клякса. - С любовью к Кавказу, Аварчик, - Вова помахал Магомеду рукой. - Шайтан! - Вот поэтому русские Кавказ и держат! – торжествующе провозгласил Игорь-КГБ в рубашке из голубых пятен. – Ну, чего стоишь? Пошли на стоянку, я люблю Махачкала… -000000000000000000000- Я, ЧЁРНЫЙ Я отодвинул сосновые ветки и пролез на небольшую заросшую полянку. И чего меня в такие дебри понесло? Я, вообще-то, хреновый игрок в пейнтбол. Играю раз в год, да и не для меня это: бегать как козёл по горам. Интереса нет: всё - равно выиграет или Вова-Спецназ или Назир Аушев. Просто как-то скучно последнее время, и даже моя маленькая яхта перестала радовать. Она уже две недели стоит без дела в Алтее. Я споткнулся о какой-то бугор и опустил глаза. Из набросанной кучи сосновых веток и кустарников торчала чья-то нога в фирменном «Пумовском» кроссовке. Своей ногой отодвинул ветки с лица. Это был Цыган. Под ним натекла кровь с ножевого ранения в грудь. Он был мёртв. Даже мёртвым он неплохо выглядел со своими нагеленными волосами и выщипанными усиками, впрочем, как всегда, мачо хренов. Аdi;s…. ****************** -000000000000000000-0000000000 НАЗИР АУШЕВ, ЖЁЛТЫЙ Из всех присутствующих Назир жил в Испании дольше всех. Отец привёз его сюда ещё 11летним пацаном. Он поселился с матерью в купленной ту-бедрум квартире в промзоне Бенидорма. Ходил в среднюю школу. Испанский стал его вторым родным языком. Юсуп бывал редко, наездами. Постоянно стал жить с семьёй лишь с 1997 года. Назир был похож на отца и физически, и характером. Самое сильное чувство, которое он к нему испытывал, был страх. Потом – ненависть. Юсуп не мог, когда кто-либо ему противоречил. Любое неповиновение он воспринимал как команду «ФАС». Для Назира борьба за свою свободу была смыслом существования. Скоро новая двухэтажная вилла, где зажила семья, стала тесна для отца и сына. В семнадцать лет Назир убежал из дома. Таксист привёз его к зданию с французским флагом. Назир вошёл внутрь и сказал одно слово: «Легион». Волонтёр вербовщику понравился: высокий, крепкий, говорит на русском, испанском, английском. Счёт для оплаты Назир назвал в Испанском банке. Не смотря на возраст, с ним заключили типовой пятигодичный контракт, и всё: с Дону выдачи нет, Французский Легион своих не бросает. Так Назир стал солдатом и собственностью Франции. Затем был учебный лагерь и специализация, уроки французского и подрывного дела. А потом грузовой самолёт Французских ВВС перебросил их, бритых и злых, арабов и украинцев, поляков и негров, в Джибути. Если бы у страны Джибути была кличка, то её называли бы «ЖОПА». Здесь нет ничего своего, даже бананы и воду привозят из соседних стран. Страна-пустыня. Работа у Назира, в Легионе он взял кличку «Казань», была непростая – разминирование полей. Надеваешь защитный костюм, напоминающий скафандр, и разминируешь. Только надо добавить, что температура воздуха в тени +40. Работа длится максимум 4 минуты, затем перерыв. Потом – по новой. Кстати, один поляк подорвался, и костюм ему не помог. Свободное время легионеров пролетало в паре борделей, филиппинском тату-салоне и за прожёвыванием листьев ката, местного наркотика. Первой женщиной Назира стала эфиопка-проститутка. Он был тогда здорово пьян и после даже не смог вспомнить: кончил или нет. Когда ему исполнилось 19, на дискотеки он встретил Джудит. Она была креолкой, самой красивой креолкой в Джибути. Говорили, что её семья приехала из Кабо Верде. Сама она говорила, что у неё смешанная кровь, франко-португало-эфиопская, и о Кабо Верде не упоминала. Джидит стала первой настоящей любовью Назира. Тогда вместе с двумя легионерами и офицером он случайно забрёл туда. Все в городе знают иностранных военных и моряков. Знают, кто офицер, а кто, просто, - пушечное мясо. Почему Джидит, первая красавица в городе, подсела за столик не к офицеру, а к Назиру, он не знал. То, что он знал, смотря в эти огромные миндалевидные глаза, на негроидные губы, шоколадную кожу, что не может жить без неё. В тот вечер они сидели и смеялись, пили коктейли, трепались на французском. Она танцевала, смотрела на него и танцевала, для него. Назир не умел танцевать. Он сидел, прижимал стакан со льдом и выпивкой ко лбу и смотрел… смотрел. Потом он провожал её до дома, одноэтажной хибары, где она жила с матерью и двумя младшими сёстрами. Она дразнила его, дотрагивалась рукой до плеч, груди, а он стоял как истукан, не смея обнять её. Все его знания о женщинах сводились к той эфиопской проститутке, да черпались из рассказов легионеров. Он не знал, что делать… абсолютно: - Давай поцелуемся? – спросил робко. Она посмотрела на него, улыбнулась и взялась рукой через штаны за его член. Член стоял. Назир дёрнулся от её грубого касания. - Стоять, солдат, - сказала она, смотря ему в глаза. Он кончил после 7-10 её движений, его повело, он потерял равновесие. Она поддержала его. Стала гладить по ёжику на голове. - Ну что ты, солдат, держись! Они стали встречаться. Два месяца Назир Аушев жил как в раю. Жил так, как даже и не мечтал в своих снах. А потом он узнал, что Джудит крутит с одним из офицеров. А потом ему сказали, что видели её с американцем- капитаном танкера, и ещё много чего. - Знаешь, солдат, а я не люблю тебя, - Джудит смотрела мимо его глаз и кусала нижнюю губу. – Не ходи за мной больше, всё кончено. Он хотел ударить её, но не ударил. Вспомнил слова отца: «Снятую голову не награждают пощечинами». В тот день Назир плакал последний раз в своей жизни. Ночью в казарме, под храп легионеров Назир вспоминал другие слова отца. Они, вообще-то, редко разговаривали. У Юсупа Аушева тогда было хорошее настроение. Он пригнал из Германии в Бенидорм три Аудио А-8 под заказ, и с ним сразу расплатились. Он слегка выпил, что позволял себе нечасто, расслабился. - Знаешь, сынок, - сказал он, - Когда я был маленьким, я молился о велосипеде. Потом понял, что бог работает по-другому: я украл велосипед и стал молиться о прощении. - Ты чего, правда, молишься о прощении? - Сынок, посмотри на меня внимательно…. Посмотрел? Ты чего – дурак что ли? Я, слава богу, вырос. Если у тебя хватило ума украсть, то должно хватить и не плакать по этому поводу. На следующую ночь Аушев дождался, когда уйдёт капитан-американец, и бросил в окно хибары Джудит гранату. Городские слухи разнесли по городу новость о четырёх погибших при взрыве женщинах. О Джудит сложили пару местных легенд. Правда, ни один Проспер-Мериме о них пока не услышал и не увековечил на бумаге. Больше в своей жизни Назир Аушев не влюблялся. До конца своего срока в Джибути он тупо жевал кат. Когда его вернули во Францию, он дезертировал, хотя до истечения контракта оставалось меньше пол года. Сейчас он живёт в Бенидорме и у него риэлтерская фирма: продаёт недвижимость русскоговорящим и клиентам из Восточной Европы. - - - МАГОМЕД-АВАР, ГОЛУБОЙ (2) Труп Магомеда-Авара лежал на спине. Одна нога была сломана и неестественно согнута. Голова перекручена. Огромный разрез на горле распахнут. Труп лежал в камнях, в расщелине. Увидеть его можно было только с того места, откуда его сбросили – с 15метровой высоты. Подойти к нему было практически невозможно. - - - - Я, ЧЁРНЫЙ (2) Вопросом: «Кто?», - я не задавался. Цыгана мог завалить любой из нас. Вряд ли, кто-то чужой есть на горе. Что толку, терзать себя вопросами? Я его не валил – это 100 %. В машине у меня был нож, я всегда его вожу с собой, но до машины надо добраться. Хорошо хоть Цыгана не застрелили! Я подобрал пару камней и выбросил пейнтбольное ружьё, оно мне, явно, не пригодится. Камни были удобные, по крайней мере, я мог кинуть их в противника, выиграв тем самым чуть время, а, если повезёт, то и нанести ущерб. Вдруг меня тоже захотят того? По Цыгану я особо не расстроился – ублюдок ещё тот! С месяц назад подсадил на иглу двух украинских туристок и продал их албанцам. В принципе, очередь выстроится, отправить его на тот свет. Ладно, едем дальше…. Я передвигался короткими перебежками. Один раз мне послышалось, что где-то впереди раздался то ли стон, то ли крик. Я прислушался – всё было тихо. Показалось? - - - - - ИГОРЬ-КГБ,КОРИЧНЕВЫЙ (2) Игорь КГБ почти дополз до своего «Порш-Кайена». Умер он тихо: перерезанная подмышечная артерия и глубокое ранение со спины чуть ниже рёбер с правого бока были несовместимы с жизнью. - - - - ВОВА-СПЕЦНАЗ,ЗЕЛЁНЫЙ (2) Бл-я-я-Я! Как последний лох! Так ругал себя Вова-Спецназ, ползя, а точнее, пытаясь ползти, подтягиваясь на руках и оставляя за собой красно-чёрную лужу. Лужа быстро впитывалась в землю. Всё своё, что ниже пояса, Вова не чувствовал. Первым ударом ножа ему повредили что-то в поясничном отделе позвоночника. Ноги сразу парализовало. Он лежал на груди и мог смотреть только вперёд, туда и полз, переставляя руки, цепляясь пальцами за камни и редкие пучки выгоревшей травы, подтягивая своё остальное тело. Он не видел, что оба поколенных сгиба были глубоко перерезаны, и оттуда выливалась красная жижа. Боли он не чувствовал. Только нарастающий холод в руках и груди. -000000000000000000000000-0000000000 Я, ЧЁРНЫЙ (3) Я залез на сосну перед выходом на стоянку и стал ждать. Ждать я был готов до вечера. Ждать меня научили здорово. Я ждал годами, уж пару дней я бы подождал легко! Примерно через два часа я увидел этого мужика Диму. Вся рубашка, руки, штаны у него были в разноцветных пятнах. Преобладали бурые, тёмно красные цвета. Он шёл спокойно, ровно, в медленном темпе, посматривая по сторонам. В руках у него ничего не было. Я спрыгнул ему на голову. Он отреагировал сразу. По его телосложению было сложно ожидать такую быструю реакцию. Он ни сколько не был напуган! Такое ощущение, что на него прыгали с дерева каждый день. Нож у него всё-таки был. Он сделал выпад очень низко, практически проходом в мои ноги с вытянутой правой рукой с ножом, целя в низ живота или в бёдро. Я накрыл проход. Весь мой вес пришёлся ему на голову и прижал его к земле. Я придержал его правую руку с ножом своей левой рукой сверху. Затем быстро зашагнул левой ногой сверху его правой руки, закрыл ногами треугольник, полностью заблокировав эту его руку с ножом. Продолжая контролировать его голову и правую руку, сместился чуть в бок. Моя правая рука отжала его голову влево, прошла змеёй под его подбородком и легла ладонью на его левое плечо. Моя правая рука была под его подмышкой и контролировала кистью его предплечье. Я лежал грудью поперёк его плеч. Наши тела образовывали крест. Он лежал на животе, припечатанный всем моим весом к земле, дышал зло и пытался вырваться. Весил я его килограмм так на пятнадцать больше. Я чуть скрутил ноги, и его правая заблокированная рука выпустила нож. Я услышал, как он звякнул о камни. Я немного приподнялся и сделал кувырок вперёд, увлекая его за собой. Быстро поменял треугольник, теперь он был закрыт другой ногой. Дима лежал на мне, распятый и полностью контролируемый. Ногами я выключил его правую руку. Моё правое предплечье уже лежало на его горле. Я чуть сместился, отпустил его левое предплечье, и моя левая рука соединилась с правой в захвате. Это был быстрый удушающий. Я не стал класть правую кисть на левый бицепс, а просто соединил кисти. Прижался всем телом к Диме и усилил давление. Лучезапястная кость правой руки чётко давила на его горло. В партере Дима был лох абсолютный. Он не понимал, что с ним делают. Чувствовал – что что-то нехорошее. Шипел, некоординированно дёргался, пытаясь освободиться, но время было уже упущено – захват закрыт, шея взята. Камни подо мной врезались мне в спину. Я не чувствовал этого. От страха я сжал его с удесятерённой силой. Чтобы удушить человека нужно секунд 45 максимум, хотя, конечно, многое зависит от захвата, устойчивости к удушающим, особенностей физического строения. Я держал его минуты три. Руки у меня закаменели от перенапряжения. Я просто, на самом деле, был очень напуган всем этим. Он хрипел, задёргался, потом пошли неконтролируемые судороги. Я продолжал душить. Думаю, что Дима был трупом, как минимум, минуту, прежде чем я его отпустил. Я поднялся. Вся спина была расцарапана о камни и кровоточила. Я почувствовал это только минут через пять. Эти минуты я пытался отдышаться, вытереть пот, кислотой выжигающий глаза. Предплечья были каменными, расслабить их у меня не получалось. Что дальше? Смешно. Я помню «Остров сокровищ» - любимую книжку в детстве: «Пятнадцать человек на сундук мертвец и йохо-хо, и бутылка рома!» Флинт и шесть матросов…там хоть сундук с сокровищами был! А где этот сундук здесь? 6 000 Евро призовых что ли? Кстати, трупы всех шести я не нашёл, …Аварчика куда-то он подевал…. Может, сделал указательную стрелку из него? Да Аллах с ним! Я обшарил Димины карманы. В нагрудном, заляпанном оранжевой краской и бурой кровью, нашёл сложенные тетрадные листы. На них корявым неумелым почерком человека, не писавшего от руки лет десять, было написано следующее…. -000000000000000000- ДИМА, КРАСНЫЙ «Если вы читаете это, то значит, скорее всего, что у меня не получилось наказать этих зверей за всё ими сделанное. Я обвиняю и выношу приговор: Юсупу Аушеву по кличке Большой, он же – Монгол, виновному в организации ОПГ и наркотрафика на территории Казани и Казанской области; Магомеду Г… по кличке Авар, ответственному за карательные акции данной ОПГ; Владимиру Б… по кличке Вова-Спецназ, ответственному за карательные акции данной ОПГ; Цыгану А. Д… по кличке Цыган, ответственного в этой ОПГ за организацию розничной торговли героина; Игорю Ф… по кличке Игорь КГБ, ответственному в данной ОПГ за прикрытие со стороны силовых структур, и выполняющего в последнее время роль бухгалтера. За убийство моего сына и последующего за ним самоубийства моей жены я приговариваю их к смерти». Сегодняшнее число и подпись. -0000000000000000000000000-000000000 Я, ЧЁРНЫЙ (4) Вот скажите мне, а я-то тут при чём? И что дальше? Я взял из своего Ленд Ровера Beast сотовый: - Алло, Света? Как дела, красавица? Сделай мне билет на Москву. Когда? Как можно быстрее, как можно быстрее. У тебя же есть мои паспортные данные? ОК, да. В аэропорту? Самое хреновое во всём этом пейн(т)боле, что грохнули Назира. Его труп с пробитым сердцем я нашёл под соснами почти на самой верхушке горы. Он лежал на спине и смотрел в небо уже несмотрящими глазами. О чём он думал перед смертью? Граф Волконский, не переживший Аустерлиц. Место красивое. Я бы тоже не прочь умереть в таком месте…но попозже, лет так через …дцать. Общаться по этому поводу с Юсупом мне не хочется. Он скажет, что оправдание, как дерьмо - у любого найдётся. Хотя, не скажет. Молча закапает. А вот потом, на похоронах, на которые он придёт с большим букетом, произнесёт тихо что-то типа: «Мало стать первым, нужно ещё, чтоб все остальные сдохли». Да и вообще, пора мне на родину, по берёзкам, бл..дь, соскучился. Ну его на xyй эту Испанию! -00000000000000000000000- ЮСУП АУШЕВ, НЕ ИГРАЕТ. Когда ему исполнилось восемнадцать, из малолетки его перевели во взрослую зону. В первую ночь в его бараке опустили узбека. Зажали в углу и отпихали во все дыры. Боялся ли он? Как ни странно – нет. Он уже тогда знал, что в этом бараке на 300 человек ему равных нет. Первые три месяца он не разговаривал. Ограничивался редкими односложными фразами. Где-то месяц на четвёртый в душевой, устав ждать своей очереди занять место под душем, Юсуп сказал человеку, чтобы тот поторопился. Человек, здоровый 30 летний мужик в авторитете, ответил не вежливо. Аушев сказал, чтобы тот вышел в коридор. На подскоке он пробил двойку. Мужик ушёл в нокаут. Юсуп хотел добавить пару раз кулаком, но его перехватили охранники. После карцера, когда он вернулся в барак, кто-то шутя сказал: «А парень-то – большой уже». Тот мужик, которому он перемочил в душевой, потерял авторитет и больше не поднялся. Так за Юсупом укрепилось погоняло Большой. Когда он раскачался в зоновском спортзале, который имело право посещать только человек 40 из 4 000 заключённых, до 105 кг, уже никто иначе его и не называл. Из людей, кто окружал его в последнее время, из семьи, никто не знал, откуда взялось это прозвище. А Юсуп и не рассказывал. Статью, по которой тогда сидел, он тоже не рассказывал. СТ.105 УК. -00000000000000000000000- Я, ЧЁРНЫЙ (5) Я лежал на кровати в квартире на Университетах. Квартира принадлежала Зареме. Она в память о нашем героическом секспрошлом позволяла мне в ней жить в мои редкие московские наезды. «Только бл..дей не води!» - так сказала. Но я водил. Зарема сейчас сходила с ума от жары в Дубаи. С моей подачи её взяли паблик релейшен менеджером в компанию к одному бухарскому еврею из Москвы, который косил там под правоверного. Так что, она мне должна. Я лежал на её чёрных простынях, смотрел на часы, на которых было отпечатано: «5.45», - и вспоминал…. Будете смеяться, но у меня и дел-то никогда с Юсупом не было. Я, вообще, не казанский. Так, бывал наездами. Тогда Юсуп попросил меня помочь. Я не думал, что это серьёзно. С собой взял самодельный револьвер, обустроенный под мелкокалиберный патрон. У меня к тому времени были агрегаты и посерьёзнее, но, как уже сказал, не думал, что будет что-то требующее серьёзности… На точку к цыгану подъехали спортсмены и стали буянить. Авар не стал разбираться и набил кому-то из них морду. Те, как в мультфильме про Карлсона, короче, обещали вернуться…. Чтобы разгорелся костёр, нужна спичка, и неважно – большой или маленький костёр. Чтобы разразилась Троянская война, нужно было яблоко. Чтобы люди мучились всю жизнь, опять таки, нужно было яблоко…. Мне зверски захотелось яблок, и я поднялся и пошёл на кухню…. Я даже не помню уже, кто тогда начал стрелять первым: Авар или спортсмены. Я помню только себя, уже с револьвером в руке. Обошлось как-то, только я по ошибке продырявил какого-то пацана – наркомана конченого, завсегдатая этой точки. Ему и было-то лет 15-16 от силы. Я его плохо помню. Пуля пробила левую глазницу и застряла в мозге. Вот это я помню: чёрно-красную дырку вместо его левого глаза. Я из Казани сразу в тот же день срулил в Москву, оттуда Грецию, а из Греции по израильскому паспорту в Тель-Авив. Историю ту замяли. Уже прошла уйма времени с этой разборки. «Двигайся, не торопясь, и день твоего мщения придет», - вот лезет же всякая хрень в голову! Кстати, может мне Юсупа надо было грохнуть? Не бегал бы сейчас как заяц, не прятался бы как крот! Да только, как его достать? Зазвонил домашний телефон. Когда звонит домашний телефон, а на часах 6.06, то это всегда плохо, поверьте моему опыту: - Да, алло. - Данила? – голос с кавказским акцентом. - Кто это? - Это не важно. Тебе Юсуп Аушев привет передаёт. Это всё. Потом… только гудки…короткие, бл... |
Сельские женщины умирают, как цветы …
Сельские женщины умирают, как цветы ... Без суеты, без истерики, тихо и достойно. Они работают пока могут, а когда уже совсем ослабнут, сердце начинает готовиться к встрече с неизведанным краем, "где нет ни горечи, ни печали, только вечная жизнь". Откладывают деньги на похороны, готовят одежду, говорят, какой образок вложить им в натруженные руки ... Дети начинают приезжать чаще, звать к себе, но они предпочитают умереть в стареньком доме. Их очень интересует, когда именно, в какой день они умрут, Бог простит им этот невинный грех. Соседи каждое утро смотрят, идет-ли дым из трубы, заходят ежедневно. У них есть телефон детей, обо всем договорились. Редкая женщина уходит из этого мира в одиночестве. Всегда возле нее кто-то есть, если дети далеко и не успевают, или не верят, что их матери очень плохо. Она никогда не скажет, что ей очень плохо. Старые женщины не ходят по врачам, и не просиживают в очередях. Редко которую увидишь в сельской больнице. Они знают сами, что пора, что жизнь кончена. Шутят с такими же старыми: "Когда идем по черешни, Анна?" Это такой эвфемизм смерти. Они стараются не держать даже кур, а кота и пса договариваются, кто из соседей заберет. Сначала они перестают ходить в магазин, потом в церковь, потом к соседям. Некоторые из них умеет выражать всю свою мудрость, собранные за многие годы. Небо им светит, они отходят все дальше от жизни, потому что слабеют руки, чтобы содержать все в порядке. Они знают, что никто не будет биться за их скромное наследство. Запишут его тому ребенку, которому живется хуже, которого больше всего жалеют. Они поступят справедливо и мудро. На похороны придет немного людей, дети будут сидеть же две ночи вокруг тела. Никто не голосит на похоронах, не всхлипывает. Люди стали равнодушнее, сердце у них бьется в невпопад со Вселенной. В доме три дня и три ночи горит свеча. В пустой хате. Её поставят в миску с водой, чтобы не сожгла все. Хотя для дома лучше было бы, чтобы он умер вместе со своей хозяйкой. Идешь по селу и узнаешь пустые дома по траве во дворе "и, заросшем огороде, по выбитых стеклах и калитке, закрученной ржавой проволокой. Легко не любить село тому, кто не знал этих стареньких женщин, задернутых выцветшими турецкими платками, никогда не говорил с ними, не видел их доброй улыбки, что расцветает от малейших знаков внимания. Кто не смотрит на село из космоса, кто не читал Гесиода и пророчеств святого Михальды, переписанного в ученической тетради. Кто хотел, чтобы украинского села не было, потому что это "шароварщина" и не "хуторянство". Но без деревни не было бы Украины, и в тех пустых домах висят до сих пор в паутине простенькие образы и Шевченко. Вчера еще один дом стал пустым ... Я собирала золото осени - орехи под дождем и снегом возле нашего, уже пустого дома. Давно уже пустого. Но остывшего только вчера ... Этюд львовской писательницы Галины Пагутяк фото: Анатолий Глеб |
| Часовой пояс GMT +3, время: 07:18. |
vBulletin v3.0.1, Copyright ©2000-2025, Jelsoft Enterprises Ltd.
Русский перевод: zCarot, Vovan & Co