Играя во взрослых
Роман Боярский

Моя девочка!
Прошло столько лет, а ты совсем не изменилась. Все те же веселые и одновременно грустные глаза, все та же улыбка, что освещает мое сердце. Ради нее я писал стихи и совершал безумные поступки. Ради этой улыбки. А ты все время смеялась и называла меня дураком. Как давно это было…
А помнишь, как мы играли во взрослых?
О, это была самая лучшая игра на свете. Только мы с тобой могли ее придумать.
Второй класс. Урок математики… Помнишь? В тот день все началось. Ты стояла у доски и безуспешно пыталась решить пример. Я знаю, он был очень сложным, и никто не смог бы его решить. Но учительница ненавидела тебя больше всех.
Ну как я мог смотреть на такую несправедливость?
За мои подсказки она наказала нас обоих, оставив после уроков убирать класс. Как я был зол! Я просто не находил себе места. Но ты умела меня успокоить.
- Есть идея, - заговорщицки сказала ты и улыбнулась.
На следующий день тебя было не узнать. Тушь на ресницах, ярко-красная помада на губах, запах духов и всевозможные побрякушки на руках. Помню, я застыл и не мог оторвать от тебя глаз. И не только я – все, кто в ту минуту находился в коридоре. Ты произвела настоящий фурор. И не важно, что злобная мегера тут же отвела тебя к директору.
Это была наша победа.
Маленькая, но победа.

Нам так понравилось играть во взрослых, что мы уже не представляли себя без этого. Каждый день новые идеи и замыслы, новые попытки добиться справедливости. Казалось, нашей фантазии не было предела.
- Ну почему так всегда, если взрослый говорит, ему верят, а если ребенок – то нет.
Ты чуть наклонила голову, ожидая моего ответа. В такие моменты ты была такой милой. Мы шли из школы домой. Я нес твой портфель и все время чему-то улыбался. Наверное, из-за весны.
- Не знаю, - честно ответил я. – Может потому что ребенок недостаточно взрослый, чтобы ему верили.
- Но ведь он такой же человек, что и взрослый. Со своим внутренним миром, со своими мыслями, желаниями, решениями...
Я пожал плечами. Но ты как всегда не успокоилась и продолжила спорить, уже сама с собой.

Мы даже пытались работать. Как самые настоящие взрослые. И хотя из нашей затеи ничего не вышло, было весело. Помнишь, как мы бегали по этажам и пытались продать всякую ерунду. А нам говорили, что у нас чересчур завышенные цены. Но что в десять лет мы могли знать о ценах?
А когда нам стукнуло по четырнадцать, мы поженились. Помнишь то июньское утро? Мы пришли на наше тайное место, что находилось между гаражами и домом и скрывалось от посторонних глаз, и поклялись любить друг друга до самой смерти. Я был женихом и священником в одном лице, но это не помешало мне быть самым счастливым мальчишкой во дворе. А может быть и в целом мире.
- Ты готова стать моей женой? – спросил я, затаив дыхание.
Вокруг стояла тишина, и я уверен, что ты слышала, как громко бьется мое сердце. Это был самый волнующий момент в моей жизни.
- Да, - ответила ты, улыбаясь.
Я так любил эту улыбку.
- А ты готов стать моим мужем?
- Да.
Мы обменялись кольцами, что ты украла из маминой шкатулки. Они не были золотыми, но так блестели на солнце, что казались нам настоящим сокровищем.
Мы взялись за руки, и тогда я, наконец, сказал:
- Объявляю нас мужем и женой…
Ты не дала мне закончить, стиснув в объятиях.
Твои губы пахли фруктовой жвачкой.
Я целовал девочку, которую полюбил еще в детском саду.

Через несколько дней ты уехала к родственникам в деревню. Ты плакала, когда мы прощались, а я утешал тебя, что это не надолго, и в сентябре мы снова увидимся.
Но в сентябре мы не увиделись. Позвонив в твою квартиру, я застал там посторонних людей, которые ничего о тебе не знали. Позже я узнал, что ты переехала с родителями в Москву.
Вот так оборвалась наша семейная жизнь, толком не успев начаться.

И вот сейчас, сидя за столиком в кафе рядом с ревущим Невским проспектом, я смотрю на тебя, моя девочка. Просто смотрю. Те два ребенка, что так отчаянно старались стать взрослыми, наконец, ими стали. Вот они. Ты и я.
Простые вопросы. Такие же простые, ничего не значащие ответы. Где живешь, работаешь? Семья, дети? Я мельком смотрю на твое обручальное кольцо, ты делаешь то же самое. На мгновение мы улыбаемся, вспоминая тот июльский день. Потом ты отворачиваешься к окну и долго наблюдаешь за прохожими. Глоток остывшего кофе. Вздохнув, я отодвигаю чашку.
- У нас так и не было медового месяца, - говорю я.
Очнувшись от мыслей, ты в первую секунду ничего не понимаешь. Потом улыбаешься, и мое сердце улыбается вместе с тобой.
Опять пауза. Опять молчание. Как трудно вновь начать диалог. Ты смотришь на часы, и я понимаю, что время вышло. Свидание окончено, и спустя несколько минут ты вернешься в свою жизнь, а я в свою. Быть может ты даже оставишь на салфетке номер, и я, глупо улыбаясь, как подросток, бережно сверну его и уберу в карман, втайне надеясь на второе свидание. Но это вряд ли. Это ни к чему.
- Может еще увидимся, - говоришь ты, глядя куда-то в сторону, и поднимаешься.
- Конечно.
- Пока, Леш.
- Пока, Оля. Удачи.
И ты исчезаешь в дверях, тебя проглатывает безумный поток.
А я гляжу тебе вслед, и так хочется крикнуть: "Давай вновь станем детьми!".
Но я знаю, это невозможно.

БЕЛОЧКА
"Что человек делает, таков он и есть"
(Георг Вильгельм Фридрих Гегель)

Валерка – сто сорока килограммовый пятиклассник, сидел на террасе своего большого купеческого дома и пил чай вприкуску.
Хотя, какой там пятиклассник? Ему уже сорок шесть, но я его знаю с семи, поэтому до сих пор не могу привыкнуть, что он давно не игрушечный, а самый настоящий взрослый дядька.

Всю жизнь Валеру находили абсолютно немыслимые приключения (на четверых Колумбов хватит) а когда долго не находили, то он начинал скучать и находил их сам.
Да, ты и сам это заметишь, дорогой читатель, если не поленишься дочитать мой рассказ до конца.

Вообще моему другу Валере всегда необычайно везло. Жизнь частенько поднимала его на гребне волны на недосягаемую высоту, а потом резко топила как котенка, но всякий раз благополучно выбрасывала обратно на берег, хоть и без денег, компаньонов и перспектив, зато живого и жизнерадостного. Может - это от того, что человек-то он хороший, а хорошие люди на этом свете в большом дефиците.

Если мне завтра скажут, что огромное океанское судно, на котором плыл Валера, вдруг с Божьей помощью благополучно потонуло, но из тысяч пассажиров спасся всего один, то я сразу успокоюсь и с нетерпением буду ожидать этого единственного пассажира, чтобы засесть с ним на даче и послушать очередную, леденящую душу историю…

Но, все это лирика и узоры на обложке, перейду, наконец, к самой истории.
История эта совсем не такая масштабная и эпическая, какие случались с моим другом ранее, но она вполне его характеризует.

Итак, Валера сидел в плетеном кресле на террасе и пил чай, любуясь кусочком своего собственного соснового леса.

В кроне одного из деревьев показалась белочка, она деловито бегала вверх и вниз по стволу, решая свои неотложные вопросы.
Вдруг, откуда-ни возьмись, прилетел черный птеродактиль и принялся кружить над испуганной белочкой. Белка попыталась скрыться от этого кошмара в густых ветвях, но не успела, ворон, слету клюнул бедняжку в голову.

Белка оторвалась от дерева и безжизненным, мохнатым воротничком полетела к земле. Довольный ворон ловко спикировал к своей бездыханной жертве, и только в этот момент Валера пришел в себя и как пулемет Максима, принялся пулять в убийцу всем, что было под руками: пепельницей, сахарницей, чашкой с чаем, конфетами и ложками.
Птеродактиль удивился, испугался и недовольно улетел ни с чем, а Валера подбежал, склонился над мертвым, рыжим воротничком, потрогал его своими толстыми пальцами-сардельками, и ему вдруг показалось, что маленькое сердечко все еще бьется.

Дальше начались лихорадочные отрывания зеркала в ванной, для проверки дыхания (хорошо, что дачный забор очень высокий и совсем не прозрачный, а то бы соседи с ужасом увидели, как Валера лежит под сосной и зачем-то заглядывает под большое круглое зеркало) зеркало ничего не принесло, кроме потери времени и сил, потом полетели звонки в службу спасения, и дежурные операторы, нужно отдать им должное, не подняли испуганного Валеру на смех, а честь по чести, дали адрес ближайшей круглосуточной, специализированной клиники для грызунов.
Уложил мой друг, рыжее бездыханное тельце в деревянную коробку от коллекционного коньяка, вскарабкался в огромный джип, и не закрыв за собой гаражных ворот, помчался напрямик сквозь поля, леса и огороды, чтобы срезать путь и миновать вечную пробку на переезде. А путь, надо сказать, был совсем не близким - километров пятьдесят с гаком.

В поликлинику Валера вломился около полуночи, но несмотря на столь поздний час, в предбаннике толпилось человек пять: с горностаями, выдрами, хомячками и мангустами.
Валера сходу заорал, что его белочка с острой болью и попер без очереди.
Дорогу ему решительно преградил мужик с каким-то барсуком в клетке. Мой друг рассвирепел и заорал: - «Ты посмотри на своего наглого хорька, он спокойно лежит и даже что-то жрет, и глянь теперь на мою белочку в полном отрубоне! Чувствуешь разницу!? Хочешь я тебя сейчас по балде киркой накерню, а потом вместе с тобой в очереди посижу!?
Мужик проникся логикой (а скорей всего струхнул – Валерка страшен в гневе), отступил, и сто сорока килограммовый спасатель, без стука вломился в кабинет.
Айболит оценил состояние почти мертвой белки и выразил некоторый скепсис, но увидев огромные кулаки посетителя, а главное его решимость, сразу принялся за дело всей своей жизни, даже помощников позвал.

Через полчаса, когда Валера осторожно заглянул в операционную, он понял, что белочку спасут.
Больная лежала распластанная на специальной дощечке – подобии операционного стола, но самое удивительное и вселяющее надежду было то, что на беличьей мордочке красовалась малюсенькая масочка для наркозика.

Наконец, когда операция была завершена, Айболит позвал хозяина белки и устало сказал:
- У больной: черепно-мозговая травма, плюс ушибы и внутреннее кровотечение. Положение очень тяжелое.
И вы свидетель, мы сделали все что могли и даже больше. Но не волнуйтесь, жить, скорее всего, будет, только ей сейчас нужен хороший уход и покой. Вот рецепты, будете делать уколы. В ближайшие дни, пока белочка еще очень слаба, на дно клетки, лучше положите…

Валера перебил доктора:

- В смысле клетки? Какой клетки?
- Ну, клетки, в которой она у вас живет…
- Она у меня не живет – это вообще не моя белка.
- Как, не ваша? А чья же?
- Ничья, обычная, лесная белка, ее клюнула ворона, я случайно увидел и привез.

У Айболита потемнело в глазах и чуть не случился удар, еще немного и он сполз бы по стенке. В руках у доктора дрожал астрономический счет за лечение бесхозной белочки, на целых 16 тысяч рублей (00 копеек)

Валера успокоил Айболита и тут же сполна расплатился за белку-бомжа, даже коньяк подарил, который остался от деревянной коробки.

Спустя неделю уколов, процедур и отличного питания, больная совсем поправилась и Валера выпустил ее на волю.

С тех пор, когда он на своей террасе садится пить чай, то всякий раз шурудит кедровыми орехами, вглядываясь в кроны деревьев и маленькая, рыжая соседка по даче, не заставляет себя долго ждать.
Белочка появляется с неожиданной стороны, беззвучно запрыгивает на стол и довольный Валера закуривает трубку. Гостья морщится, крутит носиком, но из приличия не уходит, а терпеливо ждет, когда, наконец, сменится ветер.

©storyofgrubas

Поцелуй меня.

Поцелуй меня, нежно проводя пальцами по лицу, убирая мои волосы за ухо, проводя щекой по щеке, вдыхая запах, закрывая глаза, наслаждаясь мной.
Поцелуй меня, гладя едва касаясь рукой по спине, обнимая меня за талию, прижимая к себе все сильней, чувствуя как я выгибаюсь, задыхаюсь, хочу раствориться в тебе.
Поцелуй меня, проведи ласково губами по коже, сожми сильно мои пальцы с твоими переплетенные рука в руке, отпусти их, проведи чуть трогая выше по запястьям, локоточкам, сожми забывшись плечо мое, доберись до моей шеи, почувствуй как я вдыхаю, вздрагивая и запрокидывая голову от ощущения губ твоих, рук твоих, уже спускающихся по спине, тела твоего прижимающегося ко мне, от твоего желания меня, твоей ласки ко мне, твоей любви, силы и нежности.
Поцелуй меня, забывая кто ты есть, забывая мир вокруг, забывая зачем мы здесь, забывая все, кроме вкуса губ моих, кроме моего запаха, моего трепета, теплоты кожи моей, моего дыхания, моей плавности, тякучести, расслабленности и спокойствии от того что ты держишь меня в обьятьях своих.
Поцелуй меня глубоко, глубже, еще нежней, жадно, неистово, ласково. Поцелуй меня, не боясь причинить мне боль, зная что она будет сладкая, вкусная, горькая, очень теплая боль от того что ты хочешь меня и не можешь удержаться от желания.
Поцелуй меня чувствуя дрожь тела моего, прерывистое дыхание, чувствуя как я вжимаюсь в тебя, прикасаюсь к тебе, глажу спину твою, сжимаю затылок, запускаю руку в волосы, касаюсь шеи, мочки уха, щеки твоей, провожу пальцем по скуле, по губам, по закрытым глазам твоим.
Поцелуй меня, отдай мне всего себя, подари, насладись мной, слейся, сплавься, соединись, прими, проникни глубоко внутрь меня.
Забери меня всю. Без остатка. Съешь, выпей до дна, возьми все что есть, и еще чуть чуть забери, отбери меня у меня самой, заставь течь кровью по венам твоим, стать твоим дыханием, твоей жизнью, желанием, единой с тобой.
Заставь меня закричать. Заплакать, засмеяться, забыть себя, потерять голову, потерять себя, забыть кто я есть, забыть кто есть ты, раствориться, расплавиться, соединиться внутри с тобой и с вечностью.
Держи меня нежно. Держи ласково. Крепко держи. Наслаждайся мной. Обожай меня. Едва касаясь, ласкай меня. Улыбнись мне не открывая глаз, нет, улыбнись себе, нам с тобой, нашему счастью, нашей любви, нашей нежности.
Вдохни меня глубже. Отдайся совсем мне. Сдайся, снеси все барьеры, поверь в меня. Будь со мной. Глубоко, в сердце, в легких, в животе, в голове, в отсутствии мыслей, в порах кожи твоей, на кончиках пальцев, на краешке губ, в подсознании. Растворись во мне.
Меня больше нет. Я внутри, снаружи, вокруг, я часть тебя. Я дышу тобой, я живу тобой, я смеюсь тобой, улыбаюсь, ласкаю тебя, таю, плавлюсь, проникаю, протекаю в тебя, нежно глажу, прижимаюсь, открываю глаза, не вижу ничего и смотрю на тебя счастливо.
Тебя нет. В твоих глазах лишь отражение меня. Лишь стук сердца. Нашего.
Поцелуй меня...

© tundra-everyday

Сочинение третьеклассницы на тему "Кто такая бабушка?".

«Бабушка — это такая женщина, у которой нет своих детей. Она любит маленьких девочек и мальчиков, которые дети других людей. Дедушка — это тоже бабушка, только мужчина. Он ходит гулять с мальчиками, и они разговаривают о рыбалке и других вещах. Бабушкам ничего не надо делать, только приходить в гости.

Они старые, и поэтому им нельзя бегать и много прыгать. Но они могут отвести нас на ярмарку, и у них должно быть много денег, чтобы покатать нас на карусели. Если они с нами гуляют, то они останавливаются, чтобы посмотреть на всякие вещи, например, на красивые листья или на гусениц.

Они никогда не говорят: «Пошли быстрее». Они носят очки и могут вынимать свои зубы. Бабушки не должны быть очень умными, только отвечать на такие вопросы, как «Почему собаки гоняют кошек?» или «Где у червяка голова». Когда они читают нам книжки, они ничего не пропускают и не говорят, что эту сказку мы уже читали.

Каждый должен стараться, чтобы у него была бабушка, потому что они единственные взрослые, у которых есть СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ДЕТЕЙ.

Про Динку или Трудно быть мамой...
 

-Ну, все! С меня хватит! На ходу сдергивая с вешалки в коридоре куртку и всовывая ноги в кроссовки, Динка выскочила из квартиры.
-Дина, вернись!-крикнула вдогонку мать, но ее слова, отскочив рикошетом от хлопнув-шей выстрелом двери, вернулись назад.
Она беспомощно опустилась на стул. Вот, опять ссора- подумалось ей. Слезы навернулись на глаза. Марина смахнула их и посмотрела в темный проем окна…
Немного успокоившись, и по опыту зная, что бежать за дочерью бесполезно, она закончила с ужином и направилась в комнату Дины.
Там царил беспорядок – придя из школы, Динка сразу принялась искать свои журналы и диски с записями любимой группы. Не найдя ничего на прежнем месте, она, рассерженная не на шутку, ворвалась в комнату Марины. –Где ?! – не помня себя от злости и обиды на мать, только и смогла она произнести. –Я. ВСЕ .ВЫБРОСИЛА. – стараясь выглядеть как можно невозмутимей, ответила мать. – Я не допущу, чтобы ты слушала ЭТО, я не допущу, чтоб ты забивала свою голову всякой ерундой, я не желаю видеть на стенах нашего дома эти жуткие лица! – закончила она свою заранее заготовленную речь. Услышав последние слова, Динка бросилась к себе. Она только сейчас, после сердитых слов, брошенных матерью, обратила внимание, что на стене, где еще утром, перед ее уходом в школу, висели плакаты любимой группы, теперь красовались фотографии их некогда счастливой, семьи в то замечательное время, когда отец, большой любитель путешествий и всяческого экстрима, брал их с собой то в горы, то в пустыню, то на какие-нибудь осторова.
Из одного из таких путешествий отец не вернулся. В Алтайских горах его и еще нескольких альпинистов накрыло сошедшей лавиной. Динка очень переживала потерю отца. С ним она была ближе, ей проще было именно с отцом обсуждать все свои девчоночьи переживания, только ему она доверяла все свои секреты. Он все понимал, абсолютно все и никогда не подсмеивался, не отмахивался, ссылаясь на занятость, не смотрел свысока. Он был настоящим другом.
Увлечение дочери творчеством немецкой группы он принял спокойно. Они вместе слушали диски, обсуждали новости, из его телефона звучала мелодия одной из песен, когда Динка звонила ему на сотовый.
Когда пришло известие о его гибели, девочка замкнулась. Она убрала все фотографии, где они были изображены с отцом, оставив только одну, в телефоне, который всегда носила с собой. И смотрела на нее только тогда, когда оставалась одна или когда было особенно одиноко… С матерью она своим горем не делилась, слез своих ей не показывала. Просто уединялась в своей комнате, включала музыку и уходила мыслями в свой мир, в свои воспоминания и молча плакала, не открывая глаз.
Надо сказать, с матерью ее отношения складывались более сложно. То ли в силу характера, то ли следуя каким-то своим правилам воспитания, Марина старалась держать себя с дочерью строго и требовательно. Она любила ее, конечно, только очень редко говорила об этом, а за повышенной требовательностью и строгостью любовь было трудно рассмотреть. Динке же тогда безграничная любовь отца полностью компенсировала недостаток материнской.
Марина порой даже упрекала мужа за то, что он чересчур балует дочь. Особенно это происходило после родительских собраний, на которых Динку не только хвалили за учебу, но и частенько выговаривали за ее слишком дерзкое поведение, вызывающую, по мнению учителей, одежду и прическу.
А в чем, собственно, заключалась дерзость? Да, она могла иногда во время урока поправить кого-нибудь из учителей, если те, порой, неожиданно для самих себя, действительно ошибались, так ведь это говорило только о начитанности прилежной ученицы. Да, она согласна, конечно, что могла подойти за уточнением после окончания урока, но ведь на уроке же интереснее, да и весь класс узнает что-то новое. О репутации учителя она как-то не думала… А вопросы задавать Динка очень любила.
Что касалось одежды и прически… Нельзя сказать, что Динка придерживалась строго какого-то определенного стиля. Она просто носила то, что соответствовало ее возрасту, вкусу и, отчасти, настроению. Этому способствовало еще и то, что школа, хоть и была из разряда частных и дорогих, не требовала установленных рамками норм одежды. И каждый ученик проявлял свою индивидуальность.
В последнее время предпочтение отдавалось черному цвету… Темно-каштановые волосы Динка без согласия матери остригла, чем ввергла ту в полное бешенство. Зато теперь девочка стала похожа на хорошенького мальчишку с огромными карими глазами и обезоруживающей ослепительной улыбкой. Глядя на Динкины ухищрения, мать поняла, что дочка добивается таким путем сходства с этим негодным, с точки зрения ее, матери, парнем, нагло смотрящим с каждой стены в Динкиной комнате и даже с каждой тетрадной обложки. Она уже тогда предпринимала попытки покончить с « этой ерундой», но муж всегда останавливал и убеждал, что делать этого нельзя. Со временем, - говорил он Марине, успокаивая ее и легонько поглаживая по спине, - это пройдет, вот увидишь. И почему ты так настроена против этих ребят? Убежден, они не делают нашу дочь хуже. Тебе просто надо постараться понять Дину. Поговори с ней о ее увлечении, а не только об оценках в школе. Послушай эту ее музыку, поинтересуйся, о чем поется в их песнях. Уверяю, здесь нет ничего страшного. Гораздо хуже будет, если ты своим непониманием и неприятием оттолкнешь девочку от себя. Потерять доверие очень легко, запомни. Гораздо труднее его вернуть.
Марина в такие моменты соглашалась с ним, но, спустя какое-то время, ее раздражение возвращалось. И, если при муже она старалась как-то его сдерживать и гасить, то, после того, как его не стало, эмоции выплескивались через край. Жалость к себе, обида на выходящую, как казалось матери, из-под контроля Динку, жизненные проблемы – все это были составляющими ссор, происходящих между все дальше и дальше отходящими друг от друга дочкой и матерью.
Когда не стало мужа, оправившись от пережитого сама , Марина решила твердо взяться за перевоспитание Динки. Как она позже признавалась себе, о том, что переживает дочь, она не задумывалась. Надо было продолжать жить и она с головой ушла в новые заботы.
Ссоры начались сразу после того, как Марина вернула на прежние места все семейные фотографии. Придя с работы в тот день, она застала дочь в слезах, все рамки были разобраны, снимки в беспорядке лежали по всей гостиной.
-Немедленно верни все на место – гневно закричала она тогда. Динка, ничего не сказав в ответ, поднялась с пола и ушла в свою комнату.
Там забралась под плед, надела наушники и включила плеер. Мать вихрем влетела к ней , сорвала укрывавший девочку плед, одним махом выхватила плеер и бросила его на пол.
-До каких пор ты будешь издеваться надо мной этой своей музыкой? – вне себя от ярости кричала она.
Пока Дина молча собирала с пола обломки плеера и диска, Марина уже срывала со стен глянцевые постеры. Она была так ужасна в этой своей невесть откуда накатившей ярости,
что девочке стало страшно. Собрав в пакет то, что еще пять минут назад было плеером,
она стояла молча, прижавшись к стене, и изумленно глядя на то, как мать с ожесточением уничтожает улыбку самого любимого мальчика на свете.
- Что ты делаешь, мама? – наконец произнесла Динка. Ее тихий голос подействовал отрезвляюще.
Мать остановилась и опустилась в изнеможении на диван. Ее трясло, хотелось плакать, но слез не было. Она вообще не могла плакать при Динке. Она считала, что этим покажет свою слабость перед ней. Динка тоже не показывала матери своих слез, но по другой причине – она боялась, что вызовет этим раздражение матери, но никак не жалость.
Дочь сходила на кухню, принесла стакан воды. Марина выпила несколько глотков. Дрожь постепенно прошла.
Она решила поговорить.- Почему ты вынула все фотографии из рамок? – обратилась она к дочери.-Почему ты все время делаешь по-своему? Чем они тебе помешали? Это память! – опять начала заводиться мать.
Динка не знала как ей объяснить, что ее память живет в ее душе. А фотографии – это боль, которая при каждом взгляде на них снова и снова возникала в сердце, пронзая его невидимой, но очень острой иглой. Может быть, со временем, она утихнет, но не сейчас…Но вряд ли мать поймет, особенно теперь, когда чувствует себя оскорбленной в своих лучших чувствах.
Девочка грустно оглядела комнату, потом собрала обрывки плакатов, отправила их следом за остатками плеера в пакет для мусора и направилась в прихожую.
-Ты куда?- спросила мать. – Мусор вынесу – эхом отозвалась Динка. Вот именно, мусор – услышала она, уже закрывая дверь. Марина осталась верна себе.
Отправив в прожорливую пасть мусоропровода то, что, что совсем недавно радовало глаза, слух и было предметом гордости среди подруг, Динка решила не возвращаться пока домой.
Она, не вызывая лифта, медленно стала спускаться по лестнице. Голова просто раскалывалась от пережитого и от горьких мыслей…
Так было тогда, в самый первый раз. А потом было еще и еще. С заметной регулярностью мать, не пытаясь даже поговорить на эту тему с дочкой, безжалостно уничтожала то, что радовало Динку и давало ей силы. И она перестала доказывать Марине свое право на увлечения, понимая, что до матери просто не достучаться.
Упоминание названия группы, звуки их песен были для нее как красная тряпка для быка. Из чисто юношеского упрямства, Динка просто везде, где только можно было, добывала новые постеры и водружала их на место.
Были в их жизни, конечно, и хорошие моменты, когда они вдвоем тихонько сидели на диване или пили чай, что-нибудь обсуждая. Но их становилось все меньше и меньше. Динка, взрослея, стала отдаляться от матери, ограничиваясь только коротким « привет» по утрам, да пожеланием спокойной ночи. Совместные разговоры касались только учебы.
Обе понимали, что так не должно быть, но даже Марина не старалась что-либо изменить.
Снизойти же, по ее мнению, до конкретного разговора, она не могла себе позволить, поскольку считала его капитуляцией. А ей нужна была безоговорочная победа. И она была непреклонна...
Вот и на этот раз все произошло как всегда. На площадке третьего этажа Динка услышала негромкие голоса. По интонации она узнала голоса своих одноклассников, братьев-близнецов из соседнего подъезда. Кирилл и Егор Ермаковы были примечательны уже тем, что, в отличие от большинства таких же, как они, близняшек, свою абсолютную похожесть не только не старались разбавить хоть каким-нибудь минимумом отличий, а, наоборот, всячески старались ее подчеркнуть, возводя свои попытки в разряд фрика.
Порой окружающим казалось, что даже джинсы у них пачкались и рвались одновременно и в одних и тех же местах. Но по натуре своей оба были добряками с солидной порцией ехидства, наглости и практицизма, что свойственно, собственно, большинству представи-телей подрастающего поколения.
Динка дружила с братьями, они же считали ее в доску своей, поэтому волей-неволей она оказывалась в курсе их похождений и некоторых неблаговидных поступков. Но она умела держать язык за зубами. И это ими было оценено.
Девочка улыбнулась своим мыслям. Потом прислушалась. Ничего не происходило, только в воздухе витал специфический запах. Она поняла – они курят...
За своим занятием близнецы не заметили Динкиного приближения. Увидев перед собой неожиданно возникшую фигуру, оба страшно перепугались, но, узнав подружку, у них отлегло от души.
Ты чего тут бродишь среди ночи?- спросил ее Кирилл.
- А,- махнула она рукой и крепко сжала губы, которые вдруг предательски задрожали. Справившись с собой, Динка произнесла – Как хорошо, что вы здесь. Мне нужны постеры. У вас есть, я знаю.
Все подростки двора знали, что близнецы промышляют тем, что потихоньку, из чисто спортивного интереса, подворовывают с уличных книжных развалов и лотков молодежные журналы, а потом перепродают постеры из них остро нуждающимся в этом поклонникам.
Динке за последнее время частенько приходилось обращаться к ним, и оба были прекрасно осведомлены о ее пристрастии.- Хм, - Егор улыбнулся, - для тебя спецзаказ. Будет стоить дороже.
- Окей, я согласна. Только мне надо сегодня. И тащи все, что есть.
-Хорошо,- Егор спрыгнул с подоконника, на котором все это время сидел. – Готовь бабки,
а я сейчас. Динка утвердительно кивнула. Старший из братьев удалился.
Кирилл, расслабившись от того, что Динка была своим человеком и ей можно было доверять, вытащил из-за спины руку со спрятанной в ней самодельной сигаретой. Динка посмотрела на Кирилла и покачала головой. Хочешь, угадаю, что это? – хитро взглянув парню в глаза, она сделала характерный жест. – Я бы тоже затянулась – сказала она.
Подожди, сейчас Егор вернется - Кирилл пристально и с интересом посмотрел на нее, потом спросил – У тебя что-то случилось? Ему ответил только полный отчаянья взгляд. А потом она стала сбивчиво, перескакивая с одного события на другое, рассказывать ему обо всем, что с ней происходило за все время, как не стало отца. Кирилл слушал, понимая, что девчонке надо выговориться, во что бы то ни стало. Что-то подсказывало ему, что прерви он ее сейчас, она совсем замкнется, уйдет в себя, и тогда уже никто -никто до нее не достучится.
Ему было жалко этого воробышка, сидящего сейчас на лестничной ступеньке, он чувствовал, как она одинока. В их семье тоже возникали конфликты, но они всегда были вдвоем с Егором, всегда стояли друг за друга, еще с детского сада. А когда ты чувствуешь, что не один, всякие неприятности переносятся легче. А Динка, похоже, была очень одинока. И Кирилл слушал, не перебивая…
Егор вернулся, когда Динка уже закончила рассказ. В его руках был большой пакет, полный журналов. Зачем тебе столько? – спросил он. Если она снова превратит их в клочки. Может, и повесить не успеешь.
Динка пожала плечами. На нее накатила вдруг чудовищная усталость. Она втянула голову в плечи, закрыла лицо руками и неожиданно горько расплакалась. Братья растерялись. Плачущая навзрыд девчонка – это случай из ряда вон. Кирилл нашелся первым. Он опустился на ступени рядом с Динкой, Егор уселся с другой стороны, и они не очень-то и умело, с трудом подбирая слова, стали ее успокаивать.
Спустя какое-то время, вся троица сидела на подоконнике, поочередно поднося к губам сигарету. Домой Динка вернулась далеко заполночь…
Марина, окинув комнату дочери грустным и усталым взглядом, опустилась на стул у письменного стола. Из-под учебников и тетрадей, вывалившихся из брошенного на стол рюкзака, выглядывал яркий корешок с надписью Diary… Рука Марины невольно потянулась к нему. Коря себя за то, что делает что-то не то, понимая, что, вместо того, чтобы поговорить с дочкой начистоту, она трусливо и воровски вторгается в ее сокровенный мир, Марина раскрыла дневник наугад.
Судорожно, пребывая еще в некотором возбуждении, Марина перелистывала странички с откровениями дочери. Чем дальше она читала, тем горше становилось у нее на душе.
Чувство обиды на дочь, которое она поддерживала в себе и подогревала очередными на ее, Маринин, взгляд, дерзкими поступками дочери, постепенно отступало, а на его место пришло чувство вины и несостоятельности уже с ее стороны, как матери.
Когда женщина дошла до тех мест Динкиного дневника, где она описывала их отношения в последнее время с неподдельными и искренними переживаниями о том, что мама никак не хочет ни понять ее, Динку, ни выслушать, а остается глуха ко всему тому, что с ней связано. Читая то, как дочь пытается найти хоть какое-то объяснение поступкам матери, Марина разволновалась, но то, что ее ожидало дальше, повергло женщину в шок. Динка думала о самоубийстве. Она писала, что иногда у нее уже не остается сил, что она не видит выхода, что одиночество угнетает ее и ей даже, когда особенно грустно и тяжело, не хочется жить. Еще она писала, что после гибели отца чувствует себя особенно одинокой и НИКОМУ не нужной. Слово никому все время было жирно подчеркнуто. Мать расплакалась. Ей стало страшно.
Девочка писала о том, что очень переживает, что в их доме перестали бывать ее подруги.
-Да,- вспомнилось Марине.- Это же я запретила приводить в дом девчонок. Мне не нравилось, как они шумели, смеялись, громко разговаривали, а черно-розовый цвет во всем ввергал меня в бешенство. И я забывала, что одна из этих девочек моя собственная дочь…
Со страниц дневника Динка словно стучалась в сердце матери невысказанными словами, слезами, выплаканными ночами в подушку. Мама, поговори со мной – звучало в каждой написанной строке, попытайся меня понять. Я знаю, тебе плохо, мне тоже плохо. Так давай переживем это трудное время вместе. Не отворачивайся от меня. Прости меня…
Марина вытерла слезы, отложила дневник и окинула взглядом комнату дочери, словно увидела ее впервые. На память пришли недавние события. Марине стало стыдно. Стыдно за свою черствость, непримиримость, упертость, наконец. Почему она так реагирует на фотографии – подумалось ей. Вспомнила прочитанные в дневнике строчки о том, что Динка не может просматривать сейчас их семейный альбом, не может видеть фотографии на стенах…Так вот в чем дело – дошло, наконец, до матери. Снимки напоминают Динке о прошлом, которое не вернуть и вызывают чувство безысходности. А я? – пронеслось в голове.-Я думаю только о себе.
Словно током ударила мысль – Я могу потерять дочь! Сердце бешено застучало. Где она сейчас? Первый порыв был немедленно сорваться на поиски Динки, но где ее искать?
Марина еще раз оглядела комнату и улыбнулась. Она знала, что сейчас сделает. Вернувшись в свою комнату, она вытащила из-за шкафа припрятанные там Динкины драгоценные плакаты и диски. Что на это скажет Динка, Марина не думала. Вернее, была уверена, что дочь обрадуется. Поэтому, очень аккуратно, стараясь не порвать глянцевых картинок, она развесила постеры и плакаты на прежние места на стенах комнаты и на двери, а диски вернулись на прежние места в пустующие кассеты.
Немного подумав, она взяла один из них и вставила в дисковод проигрывателя. Нежный юношеский голос, полный слез и отчаяния, уговаривал невидимого ровесника не совершать рокового поступка…Она снова и снова ставила эту песню, пока не постигла, наконец, ее смысл. За ней последовали другие. Что же это со мной? – подумала Марина. Почему я так невзлюбила этих парней? За что? А особенно вот этого, с гривой черных волос и необыкновенно глубоким и пронзительным взглядом карих глаз? Вот эти-то густо подведенный глаза и вызывали у Марины необъяснимый протест. Как глупо она себя вела… И не стеснялась в эпитетах, забывая, что может этим обидеть дочь, оскорбив ее лучшие чувства. А может, чего греха таить, хотела этого? Боже, какая я дура! Марина схватилась за голову. Надо немедленно найти Дину, попросить у нее прощения и попытаться все переменить. Пока не поздно. Диночка, доченька, - повторяла Марина, расхаживая из угла в угол,-возвращайся скорее, пожалуйста. Я люблю тебя. Я очень тебя люблю. Прости меня. Пожалуйста, прости меня. У нас все будет хорошо. Вот увидишь. Все будет хорошо.
Расставив вещи в Динкиной комнате по местам, оглядев ее еще раз и убедившись, что все в полном порядке, Марина отправилась на кухню. Приготовив там чай и накрыв на стол, чтоб порадовать дочь, когда та вернется, она прилегла в своей комнате. Вечер, как-никак, проходил бурно и организм требовал отдыха. Но настроение было хорошим и Марина не заметила, как заснула.
Динку в квартире встретила тишина. Так уже бывало, но, если раньше ее даже радовало, что мать спит в своей комнате, на этот раз все было наоборот. Почему-то сегодня ей не хотелось одиночества. Неожиданно к горлу подступили слезы. Сжав губы, чтоб подавить всхлипы, Динка поставила пакет с журналами на пол и присела на банкетку. На кухне горел свет и пахло чем-то вкусным. Яблочный пирог? С чего бы – подумалось ей. Но на кухню идти не хотелось. Внезапно накатила апатия. Динка бросила взгляд на стоящий пакет. Зачем? Что и кому я докажу? Что я неуправляемая и своенравная девчонка? Нарвусь на очередной скандал? Не хочу! Ничего больше не хочу! Я устала! – она горько усмехнулась. Потом поднялась и подошла к комнате матери. Из-под двери пробивалась узенькая полоска света и слышалось ровное дыхание. Девочка вздохнула.
Постояла с минуту в прихожей, потом медленно направилась в ванную. Плотно прикрыв дверь, включила свет, открыла воду. Не раздеваясь, легла на дно ванны и стала наблюдать, как вода постепенно поднимается все выше и выше. Взяла телефон, нашла в нем фотографию отца, внезапно расплакалась, некоторое время сквозь слезы молча смотрела, затем поднесла к губам…Потом, положив телефон на край раковины, похолодевшими от волнения пальцами взяла с полочки над ней бритвенное лезвие и закрыла глаза…
Марина спала и улыбалась во сне. А из ванны, уже переливаясь через край, просачиваясь на палас в прихожей и отчасти к соседям, тонкими струйками утекала розовая Динкина жизнь…

Друзья, не судите строго,это мой первый опыт прозы в 2008 году

Сегодня в магазине обратил внимание на бабушку — долго выбирала консервы подешевле. Обратил внимание что в плюс 2 градуса она была в резиновых тапочках… Подошел, встал рядом, помог разобраться с ценниками, потом повел по магазину, кидал в корзину все, что попадалось на глаза)
Купили ей полную корзину продуктов, а она причитала: «Ой, не надо, меня на кассу не пустят, они знают что у меня нет денег». Когда поняла что это не шутка, что я все оплачу и что можно взять все, что ей хочется, взяла сливочное масло и рис. СЛИВОЧНОЕ МАСЛО И РИС!!!
Спросил чего дома нет из продуктов, чтобы понять что еще взять, оказалось, что дома вообще ничего нет. Когда кинул в корзину пару плиток шоколада в глазах появился такая детская радость… у сестренки 3х лет такие же глаза когда шоколадки разрешают есть… Шоколад бабушка очень любит, только вот покупать его накладно уже 6 лет как.
Не знала что делать пока до кассы шли — то отказывалась брать продукты, то говорит «тогда скажите, что Вы мой племянник, а то нас не пропустят на кассе», то благодарила и крестилась. Раз она так боялась кассы мне было очень интересно найти того урода, который, когда — то ее не пропустил на кассе с ее — то покупками: 2 консервы и хлеб. 120 рублей.
Она не выходила из дома месяц. Ела консервы, они закончились пару дней назад.
Такими блестящими глазами мне говорила: «Вы знаете, сынок(так и называла на Вы и «сынок») я когда из дома выходила, просила Отца небесного послать мне 100 рублей на еду. Я иногда нахожу деньги на дороге, а Вы мне вон сколько купили».
Я иду и мне стыдно. Отвез домой, поднял продукты.
Живет она в доме бизнес класса — кирпичные башни на пересечении Ленинского и Удальцова. Удивился. Оказалось, что квартиру там получила после сноса пятиэтажки, которая стояла на этом месте. Жила с сыном. Сын умер 6 лет назад, осталась одна.
И вот что интересно — ведь в доме много людей обеспеченных живет, они ж знали ее сына, видят, что бабушка давно живет одна и ходит осенью в тапках, что не ест нормально… Поднял продукты, прошел в квартиру.
На полу картон, на кухне вырвана вся бытовая техника (видно что именно вырвана из кухни и боковины кухни поломаны). Объяснила, что это невестка и сестра бабушки вместе сразу после смерти сына вынесла всю мебель, всю технику и больше не появляются — ждут когда бабушки не станет, чтобы заняться квартирой. Вы бы видели как она живет, что у нее было на столе…
Я понимаю, примерно, почему денег с пенсии не хватает на еду — коммуналка в этом доме, консьерж (попробуй не сдать деньги) и прочее стоит раза в 2 больше, чем в пятиэтажке, а другого жилья у бабушки нет, заниматься обменом квартиры страшно — пожилых то убьют, то обманут, в общем поменять квартиру шансов нет. Да и не важно все это.
Важно то, что эта несчастная корзина продуктов, которой ей на месяц хватит стоит 2000 рублей. 2000 ДОЛБАННЫХ РУБЛЕЙ!
В 19 этажном двух подъездном доме бизнес класса люди не могут скооперироваться и не дать умереть бабушке с голоду.
А бабушка — то какая!))) Работала в ЦНИИ космонавтики(кажется так назывался), научный сотрудник, кандидат наук. Пела в Большом когда-то. Посмотрел на фотографии из далекой молодости — какая была красивая женщина!) И такая старость…
Сестра ее звонит раз в полгода узнать умерла она или нет. И каждый раз когда «родственница» слышит, что бабушка еще жива, проклинает ее и кладет трубку. У нее есть внук, невестка, которая так же ждет когда она нас покинет. В общем, товарищи родственники, хрен дождетесь. Будет у бабушки все хорошо. И еда, и одежда, и в санаторий поедет, и вас, с**и, всех переживет, я постараюсь.
На прощание услышал столько добрых слов… не знала что делать — то ли благодарить, то ли не задерживать, то ли плакать. Сказал что буду иногда заезжать. Вернулся домой, открыл FB, тут же увидел у друга описание похожей ситуации в магазине, еще раз убедился, что ситуация просто ахтунг.
Одинокий старый человек может умереть от голода в доме, где все соседи в курсе, что человек недоедает и у каждого есть возможность без напрягов для своего бюджета продлить жизнь бабушки.
Всем по""р. Даже не так — всем п"""""""""ер.
Приедут врачи, оформят как-нибудь и нет человека. На космонавтику человек работал, разрабатывал начинку аппарата на котором Гагарина в космос отправили. Все равно.
Умрет от голода и все — никому не интересно.
21 век, Москва, чо.

Источник inpearls.ru

Призрак

Когда мне было четыре года, отец купил XBox, тогда он только появился в продаже. Мы играли во все доступные игры вместе и получали массу удовольствия. Это продолжалось два года.
Мой отец умер, когда мне было всего шесть лет.
Я не мог прикоснуться к консоли в течение 10 лет. Но когда все же это сделал, то кое-что обнаружил. Я запустил гоночную игру, RalliSport Challenge, игру которую я любил в детстве. И как только начал гонку, передо мной появился... призрак.
Помните старые игры? Если проехать круг за лучшее время, то результат записывается, и в следующий раз на трассе появляется "призрак" того, кто прошел ее за лучшее время. Как вы уже поняли, этот призрак принадлежал моему отцу.
Я играл снова и снова, пытаясь опередить призрака, пока не наступил день, когда, наконец, я оказался, впереди, и... остановился перед финишем. Я не захотел, что бы он исчез из моей жизни.
Теперь мы с отцом снова играем вместе...

© Deniss

Несколько крохотных историй о любви


Cкрытый текст -


Cкрытый текст -

Подарок
Из серии не выдуманные истории

Рассказано от лица 27 матери, которая живет с больной матерью и шестилетним сыном.

Подъезжаю, значит, 31-го к дому, поднимаю на 2-ой этаж пакеты с ингредиентами для новогоднего стола, стучусь, вхожу в квартиру, за входной дверью оставляю лишь большую игрушечную машину, что заказал сын в письме Деду Морозу. Она наполовину торчит из пакета, кстати, самого большого, что был в магазине, не хочу, чтоб ребенок заранее видел свой подарок, думаю, сейчас отвлечем с мамой его, заберу незаметно коробку, упакую и ночью подложу под елку. Если поместится.

Сын, как назло не уходит с прихожей, все болтает, спрашивает что-то, пока мы его заманивали в комнату, прошло несколько минут. Выхожу из квартиры, машины нет! Обыскала все, подъезд, комнаты, на балкон даже выскочила, может, успею заметить вора, нет! Машины и след простыл.

Вот сволочи, думаю, ничего святого не осталось, может, время такое, может, люди такими стали. Сажусь на кровать и плачу. Очередной Новый Год без отца, от него алиментов в обычное время не дождешься, не то что новогоднего подарка сыну, хотела порадовать ребенка, купила ему дорогущую машинку, а ее унесли. Что мне теперь делать, ехать опять в магазин по пробкам, покупать подарок во второй раз?

Мама сидит рядом, успокаивает, хотя и сама всхлипывает, тут раздается звонок, пока я вытирала слезы, приводила себя в порядок, ребенок, слышу, открыл дверь. Вышла я в прихожую и обомлела. Стоит в ней высокий такой Дед Мороз, борода, как будто настоящая, одет и загриммирован по высшему разряду, чувствуется, что работает он в солидной и недешевой фирме.

Они уже болтают вовсю с сыном, я только открываю рот, чтобы сказать незваному гостю из далекой Лапландии, что тот ошибся дверью, он меня даже не слушает, поставил ребенка на табурет, как положено, выслушал стишок и песенку, рассмешил его какой-то короткой историей, достал свой огромный мешок, который я только заметила, и вытаскивает из него мою машинку! Впридачу с небольшой коробкой шоколадных конфет. У ребенка глаза на лоб, я и сама стою офигевшая.

На мой немой вопрос, как так, Дед Мороз объясняет шепотом и знаками, соседи вызвали его для своих детишек, когда поднимались все по лестнице, увидели коробку и все поняли, доплатили ему, сколько положено, решили сделать сюрприз. Еще и конфеты доложили. Спрашиваю, кто конкретно из соседей сделал это доброе дело, Дед наотрез отказывается отвечать, таков был договор.

Прощается, жмет сыну руку, уходит. И тут ребенка прорывает, Мам, а ты говорила, что Дедушка Мороз только по ночам приходит с подарками, когда я сплю!

Выше меня живут три многодетные семьи, все в списке подозреваемых, и, кстати, нет среди них сурербогачей, обычные работяги. За две недели после праздника несколько раз пересекалась в подъезде и на улице со всеми ними, никто и вида не подал, так и осталось для меня загадкой, кто устроил настоящий Новый Год моему сыночку.

© Сеть

Шла вечером домой с тренировки. Вижу дедушка, старенький совсем, упал на асфальт и встать никак не может. Все мимо проходящие люди, шарахаются от него (думая, что он пьяный), а он мычит что-то себе под нос и руки к людям тянет. Меня мама с детства учила помогать всем и каждому по мере своих возможностей. Так я подошла к нему и спрашиваю: " Вам помочь?». А он ничего вразумительного ответить не может, только мычит и руки ко мне тянет. Проходящая женщина, сделала мне замечание, мол: Отойди от него. Не видишь пьяный. Ещё заразу какую подцепишь. Да он же грязный весь. Намажешься!». Приглядевшись, я увидела, что у дедушки все руки в крови. Тут на меня напал не детский ужас. На мой вопрос, что с ним случилось я тоже не получила вразумительного ответа, только мычание и он обречённо поднял с земли, валяющийся рядом пакет. Там были осколки бутылок из-под пива. Он подобрал с земли ещё пару осколков и положил в пакет. Так вот почему у него руки в крови. Я стала вытирать ему руки влажными салфетками, чтобы потом поднять и довести до дома (может я плохая, но мазать одежду в крови честно не хотелось…). Довытирав руки, я подняла дедушку. На мой вопрос про адрес он не отреагировал. Начал опять что-то невнятно бормотать. Я не понимала его, сколько бы не вслушивалась. Он видимо, поняв, что я туплю, начал указывать мне рукой куда идти. Так я довела его до многоэтажки, стоявшей в этом же дворе. Он показал мне на домофон и на пальцах показал два числа. Я догадалась, что это номер его квартиры. Я позвонила в нужную квартиру и оттуда донёсся взволнованный женский голос. Дедушка снова что-то замычал. Через считанные секунды к нам на улицу выбежала женщина и мужчина. Они сначала накинулись на дедушку, начав рассматривать, как он и не случилось ли с ним чего-нибудь. Затем мужчина поблагодарив меня, взял дедушку на руки и понёс в квартиру. А женщина стала всё спрашивать чем они могут меня отблагодарить. Я отказалась и уже хотела было уходить как женщина вдруг попросила меня подождать её минутку, будто что-то вспомнив. Она мигом рванула в подъезд и через минуту появилась с огромной корзиной малины. «Свойская»: похвасталась она. Я поблагодарила её, но брать отказалась. " Бери, бери» — настаивала она. " Мы чуть с ума не сошли, когда приехали с дачи и увидели, что деда дома нет. А всё дело то в чём. Его на войне немцы в плен поймали. Он чтобы не проболтаться, он у нас высокий пост занимал, язык себе поранил. А там ж не до санитарии было. Пока из плена выбрался загноение началось и ему пол языка ампутировать пришлось. Вот теперь он не разговаривает толком. Только звуки издаёт, как глухонемой. У нас во дворе на детской площадке повадились по вечерам подростки пиво пить. Бутылки кидают куда не попадя. Мы уже и жалобу в полицию писали, пусть примут меры. Дети всю эту грязь в руки берут, а то и ещё хуже о стекляшки ноги, руки сколько раз резали. Вот дед и повадился после того как Сонечка, дочка моя, ножку порезала, ходить за этими свиньями стекло убирать, чтобы дети не поранились. А он у нас уже старый, ноги толком не держат. Мы его уж и так и этак уговаривали не ходить, ключи прятали от квартиры, а он знай себе ходит. Один раз так упал я пока со смены пришла, 5 часов на холодной земле пролежал, никто не помог. Вот мы уже собирались идти искать. А тут глядим звонок в дверь. Спасибо тебе.»
После рассказа женщины я онемела. Она сунула мне в руки корзину и я поклонившись ей (да, да, поклонившись. Слов я не смогла тогда найти никаких) поплелась домой. На пол пути я заплакала. Почему у нас в стране всё так? Почему мы думаем только о себе? Обращаюсь ко всем, если вы видите, что человек упал и не может встать, не приписывайте его сразу к пьяницам. Подойдите к нему! Может ему необходима Ваша помощь! И особенно это касается молодёжи, давайте не будем забывать, что мы ЛЮДИ, а не СВИНЬИ!

Рассказ о том, как мы портим себе жизнь:




– Здесь занимают очередь на жертвоприношение?
– Здесь, здесь! За мной будете. Я 852, вы – 853.
– Ой, мамочки… Это когда же очередь дойдет?

– Не беспокойтесь, тут быстро. Вы во имя чего жертву приносите?
– Я – во имя любви. А вы?
–- А я – во имя детей. Дети – это мое все!
– А вы что в качестве жертвы принесли?
– Свою личную жизнь. Лишь бы дети были здоровы и счастливы. Все, все отдаю им. Замуж звал хороший человек – не пошла. Как я им отчима в дом приведу? Работу любимую бросила, потому что ездить далеко. Устроилась нянечкой в детский сад, чтобы на виду, под присмотром, ухоженные, накормленные. Все, все детям! Себе – ничего.
– Ой, я вас так понимаю. А я хочу пожертвовать отношениями… Понимаете, у меня с мужем давно уже ничего не осталось… У него уже другая женщина. У меня вроде тоже мужчина появился, но… Вот если бы муж первый ушел! Но он к ней не уходит! Плачет… Говорит, что привык ко мне… А мне его жалко! Плачет же! Так и живем…
Распахивается дверь, раздается голос: «№ 852, проходите!».
– Ой, я пошла. Я так волнуюсь!!! А вдруг жертву не примут?
№ 853 сжимается в комочек и ждет вызова.
Время тянется медленно, но вот из кабинета выходит № 852.
– Что? Ну что? Что вам сказали? Приняли жертву?
– Нет… Тут, оказывается, испытательный срок. Отправили еще подумать.
– А как? А почему? Почему не сразу?
– Ох, милочка, они меня спрашивают: «А вы хорошо подумали? Это же навсегда!». А я им: «Ничего! Дети повзрослеют, оценят, чем мама для них пожертвовала». А они мне: «Присядьте и смотрите на экран». А там такое кино странное! Про меня. Как будто дети уже выросли. Дочка замуж вышла за тридевять земель, а сын звонит раз в месяц, как из-под палки, невестка сквозь зубы разговаривает… Я ему: «Ты что ж, сынок, так со мной, за что?». А он мне: «Не лезь, мама, в нашу жизнь, ради бога. Тебе что, заняться нечем?». А чем мне заняться, я ж, кроме детей, ничем и не занималась? Это что ж, не оценили детки мою жертву? Напрасно, что ли, я старалась?

Из двери кабинета доносится: «Следующий! № 853!».

– Ой, теперь я… Господи, вы меня совсем из колеи выбили… Это что ж??? Ай, ладно!
– Проходите, присаживайтесь. Что принесли в жертву?
– Отношения…
– Понятно… Ну, показывайте.
– Вот… Смотрите, они, в общем, небольшие, но очень симпатичные. И свеженькие, неразношенные, мы всего полгода назад познакомились.
– Ради чего вы ими жертвуете?
– Ради сохранения семьи…
– Чьей, вашей? А что, есть необходимость сохранять?
– Ну да! У мужа любовница, давно уже, он к ней бегает, врет все время, прямо сил никаких нет.
– А вы что?
– Ну что я? Появился в моей жизни другой человек, вроде как отношения у нас.
– Так вы эти новые отношения – в жертву?
– Да… Чтобы семью сохранить.
– Чью? Вы ж сами говорите, у мужа – другая женщина. У вас – другой мужчина. Где ж тут семья?
– Ну и что? По паспорту-то мы – все еще женаты! Значит, семья.
– То есть вас все устраивает?
– Нет! Нет! Ну как это может устраивать? Я все время плачу, переживаю!
– Но променять на новые отношения ни за что не согласитесь, да?
– Ну, не такие уж они глубокие, так, времяпровождение… В общем, мне не жалко!
– Ну, если вам не жалко, тогда нам – тем более. Давайте вашу жертву.

– А мне говорили, у вас тут кино показывают. Про будущее! Почему мне не показываете?
– Кино тут разное бывает. Кому про будущее, кому про прошлое… Мы вам про настоящее покажем. Включаем, смотрите.
– Ой, ой! Это же я! Боже мой, я что, вот так выгляжу? Да вранье! Я за собой ухаживаю.
– Ну, это ваша душа таким образом на внешности проецируется.
– Что, вот так? Плечи вниз, губы в линию, глаза тусклые, волосы повисшие…
– Так всегда выглядят люди, если душа плачет…
– А это что за мальчик? Славненький какой… Смотрите, как он ко мне прижимается!
– Не узнали, да? Это ваш муж. В проекции души.
– Муж? Что за ерунда! Он взрослый человек!
– А в душе – ребенок. И прижимается, как к мамочке…
– Да он и в жизни так! Прислоняется. Тянется!
– Значит, не вы к нему, а он к вам?
– Ну, я с детства усвоила – женщина должна быть сильнее, мудрее, решительнее. Она должна и семьей руководить, и мужа направлять!
– Ну так оно и есть. Сильная, мудрая решительная мамочка руководит своим мальчиком-мужем. И поругает, и пожалеет, и приголубит, и простит. А что вы хотели?
– Очень интересно! Но ведь я ему не мамочка, я ему жена! А там, на экране… Он такой виноватый, и к лахудре своей вот-вот опять побежит, а я его все равно люблю!
– Конечно, разумеется, так оно и случается: мальчик поиграет в песочнице, и вернется домой. К родной мамуле. Поплачет в фартук, повинится… Ладно, конец фильма. Давайте завершать нашу встречу. Будете любовь в жертву приносить? Не передумали?

– А будущее? Почему вы мне будущее не показали?
– А его у вас нет. При таком настоящем – сбежит ваш выросший «малыш», не к другой женщине, так в болезнь. Или вовсе – в никуда. В общем, найдет способ вырваться из-под маминой юбки. Ему ж тоже расти охота…
– Но что же мне делать? Ради чего я тогда себя буду в жертву приносить?
– А вам виднее. Может, вам быть мамочкой безумно нравится! Больше, чем женой.
– Нет! Мне нравится быть любимой женщиной!
– Ну, мамочки тоже бывают любимыми женщинами, даже часто. Так что? Готовы принести жертву? Ради сохранения того, что имеете, и чтобы муж так и оставался мальчиком?
– Нет… Не готова. Мне надо подумать.
– Конечно, конечно. Мы даем время на раздумья.
– А советы вы даете?
– Охотно и с удовольствием.
– Скажите, а что нужно сделать, чтобы мой муж… ну, вырос, что ли?
– Наверное, перестать быть мамочкой. Повернуться лицом к себе и научиться быть Женщиной. Обольстительной, волнующей, загадочной, желанной. Такой цветы дарить хочется и серенады петь, а не плакать у нее на теплой мягкой груди.
– Да? Вы думаете, поможет?
– Обычно помогает. Ну, это в том случае, если вы все-таки выберете быть Женщиной. Но если что – вы приходите! Отношения у вас замечательные просто, мы их с удовольствием возьмем. Знаете, сколько людей в мире о таких отношениях мечтают? Так что, если надумаете пожертвовать в пользу нуждающихся – милости просим!
– Я подумаю…

№ 853 растерянно выходит из кабинета, судорожно прижимая к груди отношения.

№ 854, обмирая от волнения, заходит в кабинет.

– Готова пожертвовать своими интересами ради того, чтобы мамочка не огорчалась.

Дверь закрывается. По коридору прохаживаются люди, прижимая к груди желания, способности, карьеры, таланты, возможности – все то, что они готовы самоотверженно принести в жертву…

Автор - практикующий психолог, специалист по сказкотерапии Ирина Семина

«Еду я в электричке Москва-Петушки. Входит бомж с Курского вокзала. Синяк синяком. Морда опухшая. На вид лет тридцать. Оглядевшись, начинает:
— Граждане господа, три дня не ел. Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите — пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью! — и пошел по вагону.
Народ у нас добрый: быстро накидали бомжу рублей пятьсот. В конце вагона бомж остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги:
— Спасибо, граждане-господа! Дай Вам всем Бог!
И тут вдруг сидящий у последнего окна злобного вида мужик, чем-то похожий на селекционера Лысенко, только в очках, вдруг как заорет на бомжа:
— Мразь, гнида, побираешься, денег просишь. А мне, может, семью нечем кормить. А меня, может, уволили третьего дня. Но я вот не прошу, как ты, мразь.
Услышав это, бомж вдруг достает из всех своих карманов всё, что у него есть (тысячи две, наверное, разными бумажками с мелочью), и протягивает мужику:
— На, возьми. Тебе надо.
— Что? — фонареет мужик.
— Возьми! Тебе нужнее! А мне еще дадут. Люди же добрые! — сует деньги мужику в руки, отворачивается, распахивает двери и уходит в тамбур.
— Эй, стой! — вскакивает мужик и с деньгами в руках выбегает за бомжом в тамбур.
Весь вагон, не сговариваясь, замолчал. Минут пять мы все внимательно слушали диалог в тамбуре. Мужик кричал, что люди — дрянь. Бомж уверял, что люди добры и прекрасны. Мужик пытался вернуть деньги бомжу, но тот обратно денег не брал. Кончилось всё тем, что бомж пошел дальше, а мужик остался один. Возвращаться он не спешил. Закурил сигарету.
Поезд остановился на очередной станции. Вышли и вошли пассажиры. Мужик, докурив сигарету, тоже вошел обратно в вагон и присел на свое место у окна. На него никто особо не обращал внимания. Вагон уже жил своей обычной жизнью. Поезд иногда останавливался. Кто-то выходил, кто-то входил.
Проехали остановок пять. Вот уже и моя станция. Я встал и пошел на выход. Проходя мимо мужика, я бросил на него беглый взгляд. Мужик сидел, отвернувшись к окну, и плакал».

Игра

— А давай наперегонки до горки? — предложил он ей, предвкушая победу.
— Не-а, — отказалась она. — Воспитательница сказала не бегать. Попадет потом.
— Струсила? Сдаешься? — подначил он ее и засмеялся обидно.
— Вот еще, — фыркнула она и рванула с места к горке.
Потом они сидели в группе, наказанные, под присмотром нянечки, смотрели в окно, как гуляют другие, и дулись друг на друга и на воспитательницу.
— Говорила тебе — попадет, — бурчала она.
— Я бы тебя перегнал обязательно, — дулся он. — Ты нечестно побежала. Я не приготовился...

— А спорим, я быстрей тебя читаю? — предложил он ей.
— Ха-ха-ха, — приняла она пари. — Вот будут проверять технику чтения, и посмотрим. Если я быстрее — будешь мой портфель до дому и до школы таскать всю неделю.
— А если я — отдаешь мне свои яблоки всю неделю! — согласился он.
Потом он пыхтел по дороге с двумя ранцами и бурчал:
— Ну и что! Зато ты не запоминаешь, что читаешь, и пишешь медленнее. Спорим?...

— А давай поиграем, — предложил он. — Как будто бы я рыцарь, а ты как будто бы дама сердца.
— Дурак, — почему-то обиделась она.
— Слабо? — засмеялся он. — Слабо смущаться при виде меня? И дураком не обзываться тоже слабо?
— И ничего не слабо, — повелась она. — Тогда вот чего. Ты меня тоже дурой не обзываешь и защищаешь.
— Само собой, — кивнул он. — А ты мне алгебру решаешь. Не рыцарское это дело.
— А ты мне сочинения пишешь, — хихикнула она. — Врать и сочинять как раз рыцарское дело.
А потом он оправдывался в телефон:
— А не надо было себя как дура вести. Тогда никто бы дурой и не назвал. Я, кстати, и извинился сразу...

— Ты сможешь сыграть влюбленного в меня человека? — спросила она.
— С трудом, — ехидно ответил он. — Я тебя слишком хорошо знаю. А что случилось?
— На вечеринку пригласили. А одной идти не хочется. Будут предлагать всякое.
— Ну-у... Я даже не знаю, — протянул он.
— Слабо? — подначила она.
— И ничего не слабо, — принял он предложение. — С тебя пачка сигар, кстати.
— За что? — не поняла она.
— Эскорт нынче дорог, — развел руками он.
А по дороге домой он бурчал:
— «Сыграй влюбленного, сыграй влюбленного»... А сама по роже лупит ни за что... Влюбленные, между прочим, целоваться лезут обычно...

— Что это? — спросила она.
— Кольцо. Не очевидно разве? — промямлил он.
— Нибелунгов? Власти? Какая-то новая игра затевается?
— Угу. Давай в мужа и жену поиграем, — выпалил он.
— Надо подумать, — кивнула она.
— Слабо? — подначил он.
— И ничего не слабо, — протянула она. — А мы не заигрываемся?
— Да разведемся если что. Делов-то, — хмыкнул он.
А потом он оправдывался:
— А откуда мне знать, как предложения делаются? Я ж в первый раз предлагаю. Ну хочешь, еще раз попробую? Мне не слабо.

— Сыграем в родителей? — предложила она.
— Давай. В моих или в твоих? — согласился он.
— Дурак. В родителей собственного ребенка. Слабо?
— Ого, как, — задумался он. — Не слабо, конечно, но трудно небось.
— Сдаешься? — огорчилась она.
— Не, не. Когда это я тебе сдавался? Играю, конечно, — решился он.

— Усложняем игру: ты теперь играешь в бабушку.
— Правда? — не поверила она.
— 3900, — кивнул он. — Пацан. Слабо тебе в бабушку сыграть?
— А ты в данном случае во что играешь?
— В мужа бабушки, — засмеялся он. — Глупо мне в бабушку играть.
— В де-душ-ку. Как бы ты тут не молодился, — засмеялась она. — Или слабо?
— Куда я денусь-то...

Она сидела у его кровати и плакала:
— Сдаешься? Ты сдаешься, что ли? Выходишь из игры? Слабо еще поиграть?
— Угу. Похоже, что так, — ответил он. — Неплохо поиграли, да?
— Ты проиграл, раз сдаешься. Понял? Проиграл!
— Спорное утверждение, — улыбнулся он и умер.

© frumich

Первая медицинская помощь

В международный день памяти жертв Холокоста

…Вызовов в тот день было много. Ничего не поделаешь — сезонная эпидемия гриппа. На улице ветрено, скользко. Участковый доктор Бася Борисовна со всех ног торопится к очередному температурящему больному. Чтобы сэкономить время, немолодая уже женщина решила проехать три остановки на троллейбусе. Народу в тот троллейбус тогда набилось как сельдей в бочке.
«Ничего, — подумала она, — каких-нибудь десять минут, и я на месте. Уж за это время не раздавят.» И слегка улыбнулась этой своей мысли…
В этот момент она услышала рядом чей-то голос:
— Ну что ж вы сидите, молодой человек! Уступите место женщине с чемоданчиком! Видите, ей же тяжело!
Не сразу Бася Борисовна догадалась, что речь идёт о ней. Посмотрев вниз, она увидела, что рядом на сиденье расположился молодой человек лет 25-ти — 30-ти.
Молодой человек поднял глаза вверх и смерил Басю Борисовну презрительным взглядом, а затем произнёс:
— Буду я ещё этой старой жидовке место уступать! Всю страну продали, а мы им ещё место уступай? Не дождутся!
И, уже обратившись напрямую к Басе Борисовне, добавил:
— Зря вас тогда Гитлер не всех уничтожил!
Люди в салоне начали громко возмущаться:
— Хам!
— Да как вы смеете!
Кто-то потребовал от парня принести извинения, кто-то из мужчин предпринял попытку поднять парня за шкирку. Завязалась потасовка.
— Не надо! — почти прокричала доктор Долинская. — Не связывайтесь с ним! Пожалуйста! Мне уже пора выходить!

В воцарившейся тишине Бася Борисовна протиснулась к выходу. Пока шла к пациенту, вспоминала себя, девятилетнюю девочку с жёлтой звездой Давида на рукаве худого пальтишка… И бабушку с маленькой годовалой сестрёнкой, расстрелянных в гетто гитлеровцами на её глазах. Басю и Басину маму тогда не расстреляли. Их увезли в концлагерь. На них должны были проводить опыты менгелевские изуверы. Но не успели. Красная Армия помешала. Жаль, мама Баси не дожила до того дня. Умерла от голода, отдавая последние крохи дочери. А отец воевал на фронте с фашистами. Так и остался на той войне…
«Действительно, не всех уничтожили… — размышляла Бася Борисовна, — только половину…»

— Ну, на что жалуетесь, миленькая?
— Доктор, Вы что, плакали?
— Что Вы, что Вы! С чего бы мне плакать? Это снег… Мокрый снег идёт на улице…

***

…В тот погожий весенний день Бася Борисовна торопилась к очередному пациенту.
Опять пришлось сесть в троллейбус того же маршрута. На этот раз в салоне было довольно таки свободно, и Бася Борисовна со своим чемоданчиком удобно устроилась на заднем сиденье и задумалась о чём-то своём… Но задумчивое настроение доктора Долинской было прервано истошным криком:
— Врач!!! Есть здесь врач??? Человеку плохо!!!
— Я врач! Что случилось?
— Парню плохо! Помогите ради Бога!
Кто-то выскочил из остановившегося троллейбуса и стремглав помчался к ближайшему телефону-автомату. В конце 80-х мобильных у населения ещё не было…
Люди расступились перед немолодой женщиной с медицинским чемоданчиком в руке.
— Смотрите, он без сознания! Он живой?
Бася Борисовна нащупала пульс: «Живой! Отойдите, пожалуйста! Не мешайте! Сердечный приступ».

*

— Спасибо, коллега! Если бы не Вы… В общем, в рубашке родился парень! Будет жить!
Затем врач бригады «скорой» обратился к уже успевшему прийти в себя молодому человеку:
— Слышишь, счастливчик ты, малый! Если бы не эта доктор — не откачали бы мы тебя. И в больницу тебя сопровождала, надо же! Родственница твоя, что ли?
— Кто? Эта? Это… Вы???
— Да, я… Из тех, не уничтоженных… Ты помолчи, помолчи… Тебе нельзя сейчас много говорить…
И доктор Долинская подняла свой чемоданчик и зашагала к выходу из приёмного покоя больницы. У неё в этот день было ещё два вызова…

-------------------------------

(на основе реальных событий)

© Copyright: Арина Забавина, 2014

Отец

— Саш, приезжай, папе плохо…

Он держал трубку у уха одной рукой. Другая, вооруженная палочками, окунала суши в соевый соус. Он отправил еду в рот, прожевал… На том конце терпеливо ждала мать.

— Мама, ну сколько можно уже. Подыхает старый козел, да и хрен бы с ним.

— Саш, приезжай. Он просит. Саша, пожалуйста…

Сын вытер рот бумажной салфеткой. Приезжай… Столько лет сидел в своей норе, теперь приезжай…

Прошло уже двадцать лет с тех пор, как отец его выгнал из дома. Его крик до сих пор стоял в ушах. «Уходи! Проваливай к чертовой матери, чтоб духу твоего здесь не было!».

Сначала было плохо. Оставшись без крыши над головой, он ночевал у друзей, перебиваясь случайными заработками. Мама встречалась с ним тайком от отца, плакала, совала деньги… Но это не могло продолжаться вечно. И в один из вечеров, на заплеванной кухне у очередного приятеля его, что называется, прорубило. Так дальше нельзя. Он занял денег и уехал в Москву. Бросил пить, курить… Устроился в магазин грузчиком, спал там же, в подсобке.

Иногда, после двенадцатичасовой смены, когда хозяин заставлял его остаться на разгрузку (Сяшя, я тибя уволю, Сяшя. Сяшя, я таджиков возьму, Сяшя), он вставал и шел. В голове всплывало перекошенное лицо козла. «Убирайся!»

Шло время, он скопил немного денег, купил ларек в спальном районе. Через год второй, потом третий… Вертелся как уж на сковородке. И всегда, когда было трудно, он вспоминал его. Слова отца с годами стерлись, он приписывал ему то, что тот не говорил. «Никчемный урод! У тебя ничего не получится! Ничтожество! Пошел вон!»

Мама периодически приезжала к нему в Москву. Они подолгу разговаривали, старательно обходя запретную тему. На сегодняшний день он владел пятью ресторанами, бизнес процветал.

— Сашенька, пожалуйста..

Дверь открыла заплаканная мать. Он поцеловал ее, разделся в прихожей, прошел в ванную комнату, умылся… За двадцать лет в квартире ничего не изменилось. Разве что на кухне появился новый гарнитур, да в коридоре напольная плитка сменила старый линолеум.

Саша открыл дверь в спальню, поморщился. В нос ударил тяжелый запах, характерный для помещения, в котором находился лежачий больной. В углу, на небольшом диване, лежал старик, накрытый ватным одеялом. Заостренные черты лица, борода, неподвижный взгляд, направленный в потолок, прерывистое дыхание…

На свое удивление Саша ничего не почувствовал. Он столько раз представлял себе эту встречу, готовил слова…
Но тот, кого он увидел, так сильно отличался от того человека, которого он знал, что Саша потерял дар речи. Он сел на табурет, стоявший рядом с кроватью, и некоторое время молча смотрел на отца. Тот что-то почувствовал, голова его повернулась, они встретились взглядами. Больной замычал, руки его заскользили по одеялу, одна из них нашла ладонь Саши и сжала ее с неожиданной силой. Отец силился что-то сказать, но болезнь настолько истощила его силы, что он не смог этого сделать. Он только мычал, слезы лились из его глаз. Саше стало не по себе. Он вырвал руку и позвал мать.

Ночевать в родительском доме он не остался, снял номер в гостинице. Утром ему позвонила мам и сказала, что отец умер ночью. Саша взял все хлопоты на себя, купил хорошее место на кладбище.

— Саша, там папа тебе коробку оставил, посмотри.

Двадцать вещей и короткая записка. Кассетный плеер, вязаный свитер, кнопочный мобильный телефон, путевка в санаторий, боксерские перчатки…. Подарки на дни его рождения…

«Сынок, ты прости меня. Я знаю, что ты на меня сердишься, и очень надеюсь что простишь меня когда-нибудь. Приезжай, сынок. Каждый день я думаю о тебе и ругаю себя. Я поступил неправильно. Мне было так горько смотреть на то, как ты спиваешься, и я сорвался. Прости меня. Мужик должен быть сильным. Ты сильный, я знаю. Я очень тебя люблю. Твой папа.»

Горло сдавил спазм, он рванул ворот рубашки, полетели пуговицы…
На его крик прибежала мама. Саша сидел перед коробкой, сжимая в руках кассетный плеер, и выл как волчонок…

© Риксен

Добрая история...

Алёша вошёл в телефонную будку и набрал Славкин номер. Занято…
От нечего делать Алёша стал рассматривать номера, небрежно написанные и нацарапанные на внутренней стене будки.
А вот этот, в стороне от всех, написан аккуратненько. Сам не зная зачем, Алёша вдруг набрал этот чужой номер.

— Слушаю, — вдруг тихим хриплым голосом заговорила телефонная трубка. — Слушаю, кто говорит?
Ещё можно было, ни слова не говоря, быстро нажать на рычаг, но Алёша неожиданно для себя произнёс:
— Это я…
Невидимый человек совсем не удивился, даже наоборот. Голос его как-то сразу потеплел, стал звонче.
— Здравствуй, малыш! Я очень рад, что ты позвонил. Я ждал твоего звонка, малыш… Ты как всегда торопишься, да?..
Алёша не знал, что ответить. Тот человек, конечно, принял его за кого-то другого, надо было немедленно сказать ему об этом, извиниться.
— Как дела у тебя в школе?
— В школе… нормально… — пробормотал Алеша.
Собеседник, видимо, что-то почувствовал, голос его снова стал таким же хриплым.
— Ты, наверное, сейчас в бассейн? Или в студию? Бежишь, да? Ну, беги! Спасибо, что позвонил. Я ведь каждый день жду, ты же знаешь.
Весь следующий день Алеша думал о человеке, который очень ждал звонка какого-то «малыша».
И Алёша решил позвонить ещё раз, чтобы извиниться.
Трубку сняли сразу.
— Здравствуй, малыш! Спасибо, что не забываешь деда! Может, зайдёшь как-нибудь? Ты знаешь, я ведь почти не выхожу… Раны мои, будь они неладны!
— Раны?.. — ужаснулся Алеша.
— Я ж тебе рассказывал, малыш. Ты, правда, совсем ещё крохой был, позабыл всё, наверное? Меня ранили, когда я ещё на «Ильюхе-горбатом» летал. Да ты вот позвонил, и мне легче. Мне совсем хорошо.
Алёша вдруг понял, что он просто не может сказать этому старому, израненному в боях человеку, что тот говорит с обманщиком.
Вечером Алёша как бы случайно, вскользь спросил у отца:
— Папа, а что такое «Ильюха-горбатый»?
— «Ильюха-горбатый»? Это самолёт такой был в годы войны — штурмовик Ил-2. Немцы его страшно боялись, называли «чёрной смертью».
— А если бы мой дедушка не погиб на войне, мы бы часто ходили к нему?
Отец сжал руку Алёши.
— Если бы только мой отец был жив…
Он ничего больше не сказал, большой и сильный человек. И Алёша подумал, что ведь мог погибнуть и дед этого неизвестного «малыша». Но «малышу» удивительно, просто невероятно в жизни повезло!
И просто необходимо позвонить тому человеку.
Голос старика был почти весёлым.
— Ну теперь каждый день праздник! Как дела, малыш?
— Нормально! — неожиданно для себя ответил Алеша. — А ты-то как, расскажи, пожалуйста.
Старик очень удивился. Видно, не привык, чтобы его делами кто-то интересовался.
— Да у меня всё по-прежнему. Дела-то стариковские.
— А ты видел в войну танки?
— Танки? Я их с воздуха прикрывал. Эх, малыш, было однажды…
Хрипловатый голос старика стал звонким, молодым и весёлым, и стало казаться, что не пожилой человек сидит в пустой стариковской квартире, а боевой лётчик управляет своим грозным самолётом. И бой вокруг, на земле и в небе. И далеко внизу идёт на врага крохотный, как букашка, танк. И только он, пилот грозного «Ильюхи-горбатого», ещё может спасти эту малявку от прямого попадания…
Дядя Володя, сосед Алёшки с девятого этажа, работал в милиции. Придя к нему вечером, Алёша сбивчиво рассказал всё, и на следующий день сосед принёс Алёше маленькую бумажку с адресом и фамилией.
Жил старый летчик не очень далеко, остановок шесть на автобусе. Когда Алёша подошёл к его дому, он задумался. Ведь старый лётчик-то до сих пор думает, что каждый день разговаривает со своим внуком. Может быть, узнав правду, он даже разговаривать не захочет!.. Надо, наверное, сначала хотя бы предупредить…
Алёша зашёл в телефонную будку и набрал номер.
— Это ты?.. — услышал мальчишка в трубке уже знакомый голос. — Я сразу понял, что это ты… Ты звонишь из того автомата, что внизу?.. Поднимайся, я открыл дверь. Будем знакомиться, внук…

100 метров

Жара. Нечасто весной так жарко... Отделение банка в центре города. Охранник скучающим взглядом смотрел на монитор.
На пороге появился дед. Обычный дед, ничего примечательного. В руках пакет, летняя рубашка, отутюженные брюки и на голове белая кепка чуть на сторону, на манер фуражки.
- Сынок, а тут за квартиру можно заплатить?
— Угу, — ответил охранник, даже не повернув головы к посетителю.
— А где, сынок, подскажи, а то тут я впервой.
— У окошка,- раздраженно ответил охранник.
— Ты бы мне пальцем показал, а то я без очков плохо вижу.
Охранник, не поворачиваясь, просто махнул рукой в сторону кассовых окошек.
— Там.
Дед в растерянности стоял и не мог понять, куда именно ему идти.
Охранник повернул голову к посетителю, смерил взглядом и презрительно кивнул:
— Вот ты чего встал, неужели не видно, вон окошки, там и плати.
— Ты не серчай, сынок, я же думал что у вас тут порядок какой есть, а теперь понятно, что в любом окошке могу заплатить.
Дед медленно пошел к ближайшему окошку.
— С вас 345 гривен и 55 копеек,- сказала кассир.
Дед достал видавший виды кошелек, долго в нем копался и после выложил купюры.
Кассир отдала деду чек.
— И что, сынок, вот так сидишь сиднем целый день, ты бы работу нашел лучше,- дед внимательно смотрел на охранника.
Охранник повернулся к деду:
— Ты что издеваешься, дед, это и есть работа.
— Аааа,- протянул дед и продолжил внимательно смотреть на охранника.
— Отец, вот скажи мне, тебе чего еще надо? – раздраженно спросил охранник.
— Тебе по пунктам или можно все сразу? – спокойно ответил дед.
— Не понял? – охранник повернулся и внимательно посмотрел на деда.
— Ладно, дед, иди, — сказал он через секунду и опять уставился в монитор.
— Ну, тогда слушай, двери заблокируй и жалюзи на окна опусти.
— Непо… охранник повернулся и прямо на уровне глаз увидел ствол пистолета.
— Да ты чего, да я щас!
— Ты, сынок, шибко не ерепенься, я с этой пукалки раньше с 40 метров в пятикопеечную монету попадал. Конечно сейчас годы не те, но да и расстояние между нами поди не сорок метров, уж я всажу тебе прямо между глаз и не промажу,- спокойно ответил дед.
— Сынок, тебе часом по два раза повторять не нужно? Али плохо слышишь? Блокируй двери, жалюзи опусти.
На лбу охранника проступили капельки пота.
— Дед, ты это серьезно?
— Нет, конечно нет, я понарошку тыкаю тебе в лоб пистолетом и прошу заблокировать двери, а так же сообщаю, что грабить я вас пришел.
— Ты, сынок, только не нервничай, лишних движений не делай. Понимаешь, у меня патрон в стволе, с предохранителя снят, а руки у стариков сам знаешь, наполовину своей жизнью живут. Того и гляди, я тебе ненароком могу и поменять давление в черепной коробке,- сказал дед, спокойно глядя в глаза охраннику.
Охранник протянул руку и нажал две кнопки на пульте. В зале банка послышался щелчок закрывающейся входной двери, и на окна начали опускаться стальные жалюзи.
Дед, не отворачиваясь от охранника, сделал три шага назад и громко крикнул:
— Внимание, я не причиню никому вреда, но это ограбление!
В холле банка наступила абсолютная тишина.
— Я хочу, чтобы все подняли руки вверх! — медленно произнес посетитель.
В холле находилось человек десять клиентов. Две мамаши с детьми примерно лет пяти. Два парня не более двадцати лет с девушкой их возраста. Пара мужчин. Две женщины бальзаковского возраста и миловидная старушка.
Одна из кассиров опустила руку и нажала тревожную кнопку.
— Жми, жми, дочка, пусть собираются, — спокойно сказал дед.
— А теперь, все выйдите в холл,- сказал посетитель.
— Лёнь, ты чего это удумал, сбрендил окончательно на старости лет что ли? — миловидная старушка явна была знакома с грабителем.
Все посетители и работники вышли в холл.
— А ну, цыц, понимаешь тут,- серьезно сказал дед и потряс рукой с пистолетом.
— Не, ну вы гляньте на него, грабитель, ой умора, – не унималась миловидная старушка.
— Старик, ты чего, в своем уме? — сказал один из парней.
— Отец, ты хоть понимаешь, что ты делаешь? – спросил мужчина в темной рубашке.
Двое мужчин медленно двинулись к деду.
Еще секунда и они вплотную подойдут к грабителю. И тут, несмотря на возраст, дед очень быстро отскочил в сторону, поднял руку вверх и нажал на курок. Прозвучал выстрел. Мужчины остановились. Заплакали дети, прижавшись к матерям.
— А теперь послушайте меня. Я никому и ничего плохого не сделаю, скоро все закончится, сядьте на стулья и просто посидите.
Люди расселись на стулья в холле.
— Ну вот, детей из-за вас напугал, тьху ты. А ну, мальцы, не плакать, — дед весело подмигнул детям. Дети перестали плакать и внимательно смотрели на деда.
— Дедуля, как же вы нас грабить собрались, если две минуты назад оплатили коммуналку по платежке, вас же узнают за две минуты? – тихо спросила молодая кассир банка.
— А я, дочка, ничего и скрывать-то не собираюсь, да и негоже долги за собой оставлять.
— Дядь, вас же милиционеры убьют, они всегда бандитов убивают, – спросил один из малышей, внимательно осматривая деда.
— Меня убить нельзя, потому что меня уже давненько убили, — тихо ответил посетитель.
— Как это убить нельзя, вы как Кощей Бессмертный? – спросил мальчуган.
Заложники заулыбались.
— А то! Я даже может быть и похлеще твоего Кощея, — весело ответил дед.

- Ну, что там ?
— Тревожное срабатывание.
— Так, кто у нас в том районе? – диспетчер вневедомственной охраны изучал список экипажей.
— Ага, нашел.
— 145 Приём.
— Слушаю 145.
— Срабатывание на улице Богдана Хмельницкого.
— Понял, выезжаем.
Экипаж включив сирену помчался на вызов.
— База, ответьте 145.
— База слушает.
— Двери заблокированы, на окнах жалюзи, следов взлома нет.
— И это все?
— Да, база, это все.
— Оставайтесь на месте. Взять под охрану выходы и входы.
— Странно, слышь, Петрович, экипаж выехал по тревожке, двери в банк закрыты, жалюзи опущенные и следов взлома нет.
— Угу, смотри номер телефона и звони в это отделение, чо ты спрашиваешь, инструкций не знаешь что ли?

- Говорят, в ногах правды нет, а ведь и правда,- дед присел на стул.
— Лёнь, вот ты что, хочешь остаток жизни провести в тюрьме? — спросила старушка.
— Я, Люда, после того, что сделаю, готов и помереть с улыбкой, — спокойно ответил дед.
— Тьху ты…
Раздался звонок телефона на столе в кассе.
Кассир вопросительно посмотрела на деда.
— Да, да, иди, дочка, ответь и скажи все как есть, мол, захватил человек с оружием требует переговорщика, тут с десяток человек и двое мальцов, — дед подмигнул малышам.
Кассир подошла к телефону и все рассказала.
— Дед, ведь ты скрыться не сможешь, сейчас спецы приедут, все окружат, посадят снайперов на крышу, мышь не проскочит, зачем это тебе? — спросил мужчина в темной рубашке.
— А я, сынок, скрываться- то и не собираюсь, я выйду отсюда с гордо поднятой головой.
— Чудишь ты дед, ладно, дело твое.
— Сынок, ключи разблокировочные отдай мне.
Охранник положил на стол связку ключей.
Раздался телефонный звонок.
— Эка они быстро работают, — дед посмотрел на часы.
— Мне взять трубку? — спросила кассир.
— Нет, доча, теперь это только меня касается.
Посетитель снял телефонную трубку:
— Добрый день.
— И тебе не хворать, — ответил посетитель.
— Звание?
— Что звание?
— Какое у тебя звание, в каком чине ты, что тут непонятного?
— Майор, — послышалось на том конце провода.
— Так и порешим, — ответил дед.
— Как я могу к вам обращаться? — спросил майор.
— Строго по уставу и по званию. Полковник я, так что, так и обращайся, товарищ полковник, — спокойно ответил дед.
Майор Серебряков провел с сотню переговоров с террористами, с уголовниками, но почему-то именно сейчас он понял, что эти переговоры не будут обычной рутиной.
— И так, я бы хотел ….
— Э нет, майор, так дело не пойдет, ты видимо меня не слушаешь, я же четко сказал по уставу и по званию.
— Ну, я не совсем понял что именно, — растерянно произнес майор.
— Вот ты, чудак-человек, тогда я помогу тебе. Товарищ полковник, разрешите обратиться, и дальше суть вопроса.
Повисла неловкая пауза.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться?
— Разрешаю.
— Я бы хотел узнать ваши требования, а также хотел узнать, сколько у вас заложников?
— Майор, заложников у меня пруд пруди и мал мала. Так что, ты ошибок не делай. Скажу тебе сразу, там, где ты учился, я преподавал. Так что давай сразу расставим все точки над «и». Ни тебе, ни мне не нужен конфликт. Тебе надо, чтобы все выжили, и чтобы ты арестовал преступника. Если ты сделаешь все, как я попрошу, тебя ждет блестящая операция по освобождению заложников и арест террориста, — дед поднял вверх указательный палец и хитро улыбнулся.
— Я правильно понимаю? – спросил дед.
— В принципе, да, — ответил майор.
— Вот, ты уже делаешь все не так, как я прошу.
Майор молчал.
— Так точно, товарищ полковник. Ведь так по уставу надо отвечать?
— Так точно, товарищ полковник, — ответил майор
— Теперь о главном, майор, сразу скажу, давай без глупостей. Двери закрыты, жалюзи опущены, на всех окнах и дверях я растяжки поставил. У меня тут с десяток людей. Так что не стоит переть необдуманно. Теперь требования, — дед задумался, — ну, как сам догадался, денег просить я не буду, глупо просить деньги, если захватил банк, — дед засмеялся.
— Майор, перед входом в банк стоит мусорник, пошли кого-нибудь туда, там конверт найдете. В конверте все мои требования, — сказал дед и положил трубку
— Это что за херня? — майор держал в руках разорванный конверт, — это что,шутка?
Майор набрал телефон банка.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться?
— Разрешаю.
— Мы нашли ваш конверт с требованиями, это шутка?
— Майор, не в моем положении шутить, ведь правильно? Никаких шуток там нет. Все, что там написано — все на полном серьезе. И главное, все сделай в точности как я написал. Лично проследи, чтобы все было выполнено до мелочей. Главное, чтобы ремень кожаный, чтоб с запашком, а не эти ваши пластмассовые. И да, майор, времени тебе немного даю, дети у меня тут малые, сам понимаешь.
— Я Лёньку поди уже лет тридцать знаю,- миловидная старушка шептала кассиру, — да и с женой его мы дружили. Она лет пять назад умерла, он один остался. Он всю войну прошел, до самого Берлина. А после так военным и остался, разведчик он. В КГБ до самой пенсии служил. Ему жена, его Вера, всегда на 9 мая праздник устраивала. Он только ради этого дня и жил, можно сказать. В тот день она договорилась в местном кафе, чтобы стол им накрыли с шашлыком. Лёнька страсть как его любил. Вот и пошли они туда. Посидели, все вспомнили, она же у него медсестрой тоже всю войну прошла. А когда вернулись... ограбили их квартиру. У них и грабить-то нечего было, что со стариков возьмешь. Но ограбили, взяли святое, все Лёнькины награды и увели ироды. А ведь раньше даже уголовники не трогали фронтовиков, а эти все подчистую вынесли. А у Лёньки знаешь сколько наград-то было, он всегда шутил, мне говорит, еще одну медаль или орден если вручить, я встать не смогу. Он в милицию, а там рукой махнули, мол, дед, иди отсюда, тебя еще с твоими орденами не хватало. Так это дело и замяли. А Лёнька после того случая постарел лет на десять. Очень тяжело он это пережил, сердце даже прихватывало сильно. Вот так вот…
Зазвонил телефон.
— Разрешите обратиться, товарищ полковник?
— Разрешаю, говори, майор.
— Все сделал как вы и просили. В прозрачном пакете на крыльце банка лежит.
— Майор, я не знаю почему, но я тебе верю и доверяю, дай мне слово офицера. Ты сам понимаешь, бежать мне некуда, да и бегать-то я уже не могу. Просто дай мне слово, что дашь мне пройти эти сто метров и меня никто не тронет, просто дай мне слово.
— Даю слово, ровно сто метров тебя никто не тронет, только выйди без оружия.
— И я слово даю, выйду без оружия.
— Удачи тебе, отец,- майор повесил трубку.
В новостях передали, что отделение банка захвачено, есть заложники. Ведутся переговоры и скоро заложников освободят. Наши съемочные группы работают непосредственно с места событий.
— Мил человек, там, на крыльце лежит пакет, занеси его сюда, мне выходить сам понимаешь, — сказал дед, глядя на мужчину в темной рубашке.

Дед бережно положил пакет на стол. Склонил голову. Очень аккуратно разорвал пакет.
На столе лежала парадная форма полковника. Вся грудь была в орденах и медалях.
— Ну, здравствуйте, мои родные,- прошептал дед, — и слезы, одна за другой покатились по щекам.
— Как же долго я вас искал,- он бережно гладил награды.
Через пять минут в холл вышел пожилой мужчина в форме полковника, в белоснежной рубашке. Вся грудь, от воротника, и до самого низа, была в орденах и медалях. Он остановился посередине холла.
— Ничего себе, дядя, сколько у тебя значков, — удивленно сказал малыш.
Дед смотрел на него и улыбался. Он улыбался улыбкой самого счастливого человека.
— Извините, если что не так, я ведь не со зла, а за необходимостью.
— Лёнь, удачи тебе,- сказал миловидная старушка.
— Да, удачи вам, — повторили все присутствующие.
— Деда, смотри, чтобы тебя не убили, — сказал второй малыш.
Мужчина как-то осунулся, внимательно посмотрел на малыша и тихо сказал:
— Меня нельзя убить, потому что меня уже убили.
Убили, когда забрали мою веру, когда забрали мою историю, когда переписали ее на свой лад.
Когда забрали у меня тот день, ради которого я год жил, что бы дожить до моего дня. Ветеран, он же одним днем живет, одной мыслью — днем Победы.
Так вот, когда у меня этот день забрали, вот тогда меня и убили.
Меня убили, когда по Крещатику прошло факельное шествие фашиствующей молодежи.
Меня убили, когда меня предали и ограбили, меня убили, когда не захотели искать мои награды. А что есть у ветерана? Его награды, ведь каждая награда — это история, которую надо хранить в сердце и оберегать. Но теперь они со мной, и я с ними не расстанусь, до последнего они будут со мной. Спасибо вам, что поняли меня.

Дед развернулся и направился к входной двери.
Не доходя пару метров до двери, старик как-то странно пошатнулся и схватился рукой за грудь. Мужчина в темной рубашке буквально в секунду оказался возле деда и успел его подхватить под локоть.
— Чо- та сердце шалит, волнуюсь сильно.
— Давай, отец, это очень важно, для тебя важно и для нас всех это очень важно.
Мужчина держал деда под локоть:
— Давай, отец, соберись. Это наверное самые важные сто метров в твоей жизни.
Дед внимательно посмотрел на мужчину. Глубоко вздохнул и направился к двери.
— Стой, отец, я с тобой пойду,- тихо сказал мужчина в темной рубашке.
Дед обернулся.
— Нет, это не твои сто метров.
— Мои, отец, еще как мои, я афганец.
Дверь, ведущая в банк открылась, и на пороге показались старик в парадной форме полковника, которого под руку вел мужчина в темной рубашке. И, как только они ступили на тротуар, из динамиков заиграла песня «День победы» в исполнении Льва Лещенко.
Полковник смотрел гордо вперед, по его щекам катились слезы и капали на боевые награды, губы тихо считали 1, 2, 3, 4, 5… никогда еще в жизни у полковника не было таких важных и дорогих его сердцу метров. Они шли, два воина, два человека, которые знают цену победе, знают цену наградам, два поколения 42, 43, 44, 45… Дед все тяжелее и тяжелее опирался на руку афганца.
— Дед, держись, ты воин, ты должен!
Дед шептал 67, 68, 69, 70...
Шаги становились все медленнее и медленнее.
Мужчина уже обхватил старика за туловище рукой.
Дед улыбался и шептал….96, 97, 98… он с трудом сделал последний шаг, улыбнулся и тихо сказал:
— Сто метров… я смог.
На асфальте лежал старик в форме полковника, его глаза неподвижно смотрели в весеннее небо, а рядом на коленях плакал афганец.

©Redd

Чудесное письмо бабушки своей новорожденной внучке

— Дорогая моя, я могла бы написать это письмо еще для твоей мамы четверть века назад… Но мне тогда было 25, и я думала только о бытовых вопросах: чем накормить родных, как успеть отвести дочурку в ясли и не пропустить лекции. Твой дед работал в ночную смену и не мог мне помочь, когда твоя мама плакала ночи напролет из-за частых болезней. Сейчас мне 50, и я накопила немного опыта, которым хочу поделиться с тобой. Я не утверждаю, что знаю о жизни все, но, в конце концов, я твоя бабушка и хочу, чтобы ты была счастлива. Мои советы тебе не помешают!

1. Не бойся падать
Катайся на велосипеде, качелях, коньках, роликах и не бойся падать. Будет больно, но ты научишься благодаря этому быть быстрой и подниматься тогда, когда хочется плакать.

2. Не бойся выражать свою точку зрения
Ты не обязана молчать, если тебе что-то не нравится либо когда ты не согласна. Не скрывай свое мнение ни ради дружбы, ни ради любви. Если тебя не слышат или требуют быть лояльной, то к черту такую дружбу и любовь.

3. Не стыдись извиняться
Только очень сильные девочки умеют извиняться и осознавать свои ошибки, а я очень хочу, чтобы ты выросла именно такой. Сложно сказать «Прости, я была не права. Как можно исправить ситуацию?» Но этому нужно учиться, и тогда никто не сможет тебя победить.

4. Не бойся получить плохую оценку
Двойка — это не так уж и плохо. Это укажет тебе на слабые места. Ты узнаешь, над чем тебе нужно будет поработать. Низкая оценка не означает, что ты глупая. Это всего лишь мотивация к действию.

5. Не бойся не быть популярной
Пока все популярные тусовщики будут ходить на вечеринки, просиживать время в забегаловках и торчать сутками в интернете, выкладывая свои фотографии, ты научишься отлично стрелять, ездить верхом на лошади, петь и так далее. В 18 лет популярные все еще будут просиживать штаны перед компьютером, а ты к тому времени уже будешь покорять мир и, возможно, отправишься в путешествие по свету.

6. Не бойся быть странной
Твоя же бабушка не боится!

7. Не бойся влюбиться
Влюбленность все равно к тебе придет. Радуйся тому, что ты наконец повзрослела.

8. Не бойся первого поцелуя
Поверь бабушке, что это восхитительно! Не бойся, все женщины отлично целуются, так как это у нас в крови.

9. Не бойся выйти замуж или, наоборот, не выйти
Когда ты вырастешь, никому не будет дела до того, есть ли у тебя на пальце обручальное кольцо или нет. Но, если ты решила, что замужество и семейная жизнь — для тебя, постарайся встретить «своего» человека, и тогда все получится. Даже повсюду разбросанные носки не будут раздражать. Зато будет кому сделать массаж по вечерам или с кем выгулять собаку.

10. Не бойся рожать
Врать не буду, это больно. Но это самое прекрасное, что может быть в жизни у любой женщины.

11. Не бойся развода
В жизни всякое случается. Главное — не отчаивайся и не закрывайся в себе. Развод — это не конец жизни. Это начало чего-то нового и, скорее всего, более интересного.

12. Не бойся одиночества
Иногда побыть в одиночестве — это полезно. Им даже можно наслаждаться. Но долго этого не будет — я нашу семейку знаю.

13. Не бойся плакать
Слезы — это выбор сильного. Я сильная и делаю то, что хочу. Хочу плачу, хочу смеюсь, хочу носки разбрасываю по всей квартире.

14. Не бойся пробовать новое
Не думай о возрасте и о том, что скажут люди. Бери от жизни самое лучшее, и неважно, насколько безумно твое желание.

15. Не бойся стареть
С возрастом ты начнешь больше ценить жизнь и любить близких. А потом, может, и ты напишешь письмо своим внукам.

16. Не бойся терять близких
Я долго сомневалась, стоит ли это тебе писать. Но потери неизбежны. Близкие уходят — но любовь не исчезает…

Я тебя люблю, твоя бабушка.

Они дают мне надежду...

21 год назад беременная женщина Карла пошла к доктору, который сказал ей, что у нее родится умственно отсталый ребенок, вероятно с Синдромом Дауна. Этот доктор убедительно просил ее сделать аборт, но она отказалась. В августе мне будет 21, и я идеально нормальный. Моя мама всегда дает мне надежду.

Мой дедушка был в больнице, и ему оставалось жить 12−14 часов. Все приходили для того, чтобы попрощаться с ним, зная, что она все равно не может ответить. Я зашла в палату, когда пришла моя очередь. Я его единственная внучка. Когда он услышал меня, он открыл глаза, улыбнулся и сказал мое имя. Он прожил еще два месяца. Вот что дает мне надежду.

4 месяца назад у меня диагностировали облысение. Через месяц я потеряла все волосы. Мне было страшно идти в школу, потому что я думала, что все будут пялиться на меня. На следующее утро я услышала стук в дверь, и десять моих друзей стояли на крыльце с полностью побритыми головами. Двое из них были девочками. Они мои лучшие друзья навсегда. Вот что дает мне надежду.

Два дня назад мой старший брат погиб в автомобильной катастрофе. Он шел домой ночью и увидел молодую девушку, шедшую по дороге, и пьяного водителя, который ехал прямо на нее. Он подбежал и попытался столкнуть ее с дороги. Она чувствует себя хорошо. Мой брат герой, его будут помнить всегда. Дениэл, ты даешь мне надежду.

Сегодня утром я узнала, кто косил мой газон каждую неделю после того, как умер мой муж. Это была моя 12-летняя соседка Офелия. Ее семья сейчас также страдает из-за финансовых проблем. Она делала это каждую неделю, по собственному желанию, без каких-либо просьб. Ее доброта дает мне надежду.

Я была в депрессии и хотела покончить с жизнью. Я даже сделала список, в котором написала причины жить и умереть. Похоже, сторона с «причинами для смерти» была намного длиннее. Я всегда носила этот листок в кармане. Однажды я оставила его на парте. В следующий раз, когда я развернула его, там было написано «Ты слишком красивая, чтобы умирать». Они дают мне надежду.

Сегодня в переполненный автобус зашла пожилая женщина с очень большими и тяжелыми сумками. Не было ни одного свободного места, но маленькая 4-летняя девочка встала и уступила ей место. Доброта, неподвластная возрасту, дает мне надежду.

Парень, которого я знала в школе, всегда приносил две дюжины роз на День Святого Валентина. Он давал по одной розе каждой девушки, у которой, как он наверняка знал, не было своего Валентина. Он знал, что каждая девушка должна почувствовать себя особенной. Я была одной из этих девушек. Мы женаты уже 3 года. Он дает мне надежду.

Я поехал в Африку для того, чтобы построить школу Опры и увидел мальчика, сидящего в одиночку. Я подошел и дал ему половину своего бутерброда, и он убежал. Тайно следуя за ним, я стал за угол и увидел, как он разламывал его на маленькие кусочки и делился им со своим классом, состоящим из 20 детей.

Моя подруга потеряла отца в этом месяце. На школьном шоу талантов она пела песню в его честь. Когда она начала плакать и не могла больше петь, больше, чем половина зала поднялась и пела песню вместе с ней, помогая ей закончить.

Я ехал в автобусе, когда бездомный сел на сиденье возле меня. Он увидел, что я смотрю на букет цветов, которые он держит, и сказал, что это для его жены, потому что у нее сегодня день рождение. Когда он сошел с автобуса, он пошел на кладбище и положил цветы на могилу своей жены. Любовь, которая никогда не умирает, дает мне надежду

Когда я с ним разговаривала по телефону. он сказал что-то милое, от чего я улыбнулась и замолчала. Потом он сказал.- А я слышал как ты улыбалась. меня это так удивило. И чувство такое. Даже не описать. Он дает мне надежду. Даже не расстоянии, Мы любим Друг друга

!Моя мама, увидев женщину, просящую милостыню у магазина, подошла к ней со словами «Бог вас любит». Так они познакомились, оказалось у этой женщины очень тяжелая жизнь, нет никаких документов и ночевать ей приходится у чужих людей, которые отбирают у нее все деньги, которые удается собрать за день и пропивают их. Моя мама почти целый год помогала ей восстановить документы, чтобы получить место в центре для инвалидов и пенсию, и на это время приютила эту женщину у нас. Бесконечная доброта и бескорыстность моей мамы дают мне надежду.

Мы познакомились в интернете и вместе уже два года, но живем в разных городах. Встречаемся раз в месяц, ездили в маленькие путешествия. Постоянно общаемся в джаббере, по телефону, смсками. Однажды вечером разговорились, и я призналась ему, что каждый вечер говорю громко в темноту: «Спокойной ночи, любимый». А он ответил, что всегда так же желает мне спокойной ночи, воображая, что я сплю рядом. Это совпадение меня так удивило, что я расплакалась от счастья и любви. Это даёт мне надежду на то, что наша любовь будет вечной и счастливой.

Много лет назад я любила одного человека, эта была первая любовь. Мне было 16 лет. Мы очень любили друг друга. Когда я узнала что беременная, он от меня ушел, сказал не готов. Я родила дочку Евгешку. Когда ей было 3 годика я познакомилась с замечательным человеком Евгением. Когда Евгений пришел к нам домой, моя дочка его встретила и сказала: папа, где ты был, я тебя уже 100 лет жду! Он её обнял и сказал: прости доченька, задержался. Они друг друга безумно любят и мы уже вместе 4 года. Такая любовь даёт мне надежду.

Произошло то, что заставило посмотреть на мир по-новому.31 декабря, я стояла на улице и ждала своего друга. Голова была забита мыслями о подарках, о том где и как провести Новый год. Меня кто-то дернул за рукав моей белой шубки, я обернулась и увидела маленького мальчика.-«Я узнал тебя. Ты-снегурочка!».Я присела перед ним и он сказал:"В этом году у меня родилась сестричка-Маша, передай пожалуйста Дедушке Морозу «спасибо», за то что он исполнил мое желание, но у меня есть еще несколько, я очень хочу чтобы мой папа выздоровел, приехал из больницы и встречал Новый год с нами, чтобы мама перестала плакать, а Маше Дедушка подарил куклу, как у Евы Марковой. Ты всё обязательно передай. Спасиботебе, Снегурочка."…мальчик ушел, а я так и осталась сидеть… Чистые и светлые мечты, дают мне надежду.

Только сегодня я узнал об истинной причине смерти моих родителей. Они умерли когда мне было 9. Когда у нашей машины отказали тормоза, и мы вот-вот врезались в другую машину, они попытались спасти меня. Их тела были обнаружены, охватывающие меня с двух сторон, пока я лежал без сознания. Их неизмеримая любовь дает мне надежду.

3 дня назад мой лучший друг умер. 2 дня назад я узнал, что он стал донаром органов. 1 день назад я услишал, что 9-ти летний мальчик стал обладателем его сердца. Сегодня я встретился с тем 9-ти летним мальчиком. Он сказал мне, поскольку у него сердце моего лучшего друга, теперь он может быть моим лучшим другом. Мой лучший друг дает мне надежду.

Сегодня в Макдоналдсе видела бездомного с большой кружкой денег. Думала, он пришёл купить себе еды. Но он высыпал всё в копилку для пожертвований на благотворительность. Человек, у которого ничего нет, умудряется что-то отдавать другим. И это даёт мне надежду.

Работаю в магазине женской одежды. Сегодня заходила пара, муж и жена. Он подробно описывал ей каждую вещь, потом заводил в примерочную, сам одевал, рассказывая, какая она красивая в каждой из одёжек. Женщина была слепа. Настоящая любовь побеждает любые обстоятельства.

Я был в зоомагазине, выбирал щенков. Во время кормежки все щенки как можно скорее бросились к еде, каждый хотел урвать себе как можно больше. Но был один еще очень маленький щенок, он забился в углу, зная, что ему все равно не удастся протолкнуться. Самый здоровый пес пошел к кормушке, набрал пищи, подбежал в угол к самому маленькому и положил еду рядом с ним. Животные дают мне надежду.

Сегодня в нашей школе было «Кем я хочу стать, кода вырасту». Маленькая девочка, немногим старше шести лет, оделась как врач. Она сказала, что станет врачом и найдет лекарство от рака. Почему? Чтобы больше ни одна мама не умерла от рака.
Дети-они дают нам надежду.

Жизнь коротка. И надо уметь. Надо уметь уходить с плохого фильма. Бросать плохую книгу. Уходить от плохого человека. Их много. Дела не идущие бросать. Даже от посредственности уходить. Их много. Время дороже. Лучше поспать. Лучше поесть. Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.

Музыка стала врагом человека. Музыка навязывается, лезет в уши. Через стены. Через потолок. Через пол. Вдыхаешь музыку и удары синтезаторов. Низкие бьют в грудь, высокие зудят под пломбами. Спектакль менее наглый, но с него тоже не уйдешь. Шикают. Одергивают. Ставят подножку. Нравится. Компьютер прилипчив, светится, как привидение, зазывает, как восточный базар. Копаешься, ищешь, ищешь. Ну находишь что-то, пытаешься это приспособить, выбрасываешь, снова копаешься, нашел что-то, повертел в голове, выбросил. Мысли общие. Слова общие.

Нет! Жизнь коротка.

И только книга деликатна. Снял с полки. Полистал. Поставил. В ней нет наглости. Она не проникает в тебя. Стоит на полке, молчит, ждет, когда возьмут в теплые руки. И она раскроется. Если бы с людьми так. Нас много. Всех не полистаешь. Даже одного. Даже своего. Даже себя.

Жизнь коротка. Что-то откроется само. Для чего-то установишь правило. На остальное нет времени. Закон один: уходить. Бросать. Бежать. Захлопывать или не открывать! Чтобы не отдать этому миг, назначенный для другого.

Михаил Жванецкий

Чужое письмо

Диагноз был неутешительным и семья Бобровых готовилась к самому худшему. Роман Иванович был слаб (будь проклят рак и иже с ним!), аппетита почти не было, он боялся света и собственного голоса. Головные боли тысячами ос жалили его: виски горели дымящимся огнивом, жгло, и сердце и душу.
— Миленькая моя Любаша, ты уж прости меня дурака-заболел я-глядя выцветшими от слез глазами говорил Роман Иванович жене.
— Да что, ты родной мой! Не печалься ты, Бога ради — и она заботливо вытирала с его лба капельки пота.
А за окном, как назло, разгулялся июль. Как долго они ждали этого сумасбродного июля! Этого удивительного, палящего, знойного с ароматом лиловых роз и дыма деревенского костра. Двадцатое! Их встреча и свадьба. Их долгое и упрямое чувство в цветении быстронесущихся июльских дней. Они писали друг другу письма. Долгие, романтичные, смешивая стихи и песни, басни и выдумки. Их накопилась уйма. Но читать было заново лень. И Роман с Любой заботливо складывали их в чемодан. Потом как-нибудь. Под старость!
Он умер в четыре утра. Люба сидела в кресле, зажав в руке бабушкин Псалтырь. Неслышно она подошла к его кровати. Он лежал с печальной улыбкой на губах. В его правой руке она увидела скомканную страницу из блокнота. Корявым почерком Роман пытался написать что-то, видимо… Но она смогла прочесть только одно: «Прости…Любушка…». Потом были еще какие-то строки, но от слез она еле смогла набрать номер скорой и сына.
Похоронили Романа Ивановича на старом кладбище за городом под раскидистой елью. Он так хотел. Июль не щадил. Пекло неимоверно. А в ноздри ударял запах лиловых роз. Вся его новая жизнь в них.

Ты ушел так неслышно, негромко,
Я придумаю, как мне прожить…
Я все та же твоя девчонка
С волосами из света и ржи,
Ты все тот же полночный герой,
Растревоживший тело и душу,
Только где-то уже не со мной,
Я люблю, я боюсь, я трушу…

Будильник отсчитал ровно девять. Часов, дней… В их спальне не гасился свет. Люба сидела в кресле. Ее волосы, гладко зачесанные назад, поседели. Кожа лица сморщилась. Но глаза горели каким-то страшным огнем. Бред? Боль? Жестокая боль утраты. Но она держалась. Ради сына и их памяти. Кто ей теперь все Они? Люди, желающие здоровья и долгих лет жизни? Она с ним ушла.
Из стенки вываливала она с остервенением все, что было: платья, его рубашки, дневники, блокноты, свертки и кульки с письмами. ИХ ПРОШЛОЕ. Ох, а вот и еще что-то: серая тетрадь с малиновой птичкой. Забавно. Птичка счастья.
Развернув тетрадь, Люба долго не верила своих глазам. Осев на пол, она начала читать. Ее прошлое, уже безвозвратно потерянное, всплыло как-будто заново. И какая-то изломанная машина времени вернула ее откуда-то…На триста сотен лет назад. Вера и любовь, надежда и страсть к самому родному и уже покойному мужу, рассредоточились по ее ослабшему организму в хаотичном порядке.
«Здравствуй, моя милая Тамарушка! Пишу тебе который раз, а все не могу отправить. Боль души моей неизлечима. А что и говорить про сердечную? Печально мне и одиноко без твоего участия в моей скромной жизни неуверенного маэстро. Спасибо за ту весну и незабываемые свидания. Как мне, старику (прости за кокетство!), было необходимо это. Я думал, что уйду в иной мир недолюбленным и непонятым. А ты, Тамарушка, вселила и счастье и любовь. И пусть, все закончилось, так и не начавшись-я всегда буду помнить нашу первую и последнюю весну на берегу мелкой и быстрой речушки с забавным названием Незабудка. Вот также быстро и закончилась моя жизнь. И извини, если вызову в тебе жалость. Я уже не пойму ничего. Но уйти, оставив семью, я не имею морального права. Спасибо, что была, есть и будешь в моей кроткой и короткой жизни. Моя царица Тамара! Целую -твой Роман Иванович».
Будильник отсчитал ровно два сорок и сорок дней отбил тоже. Люба несла лиловые розы на могилу любимого. На нее смотрел красивый мужчина с обаятельной улыбкой. Когда-то любивший не только ее одну. Ведь кто-то любил и его. Горькие слезы мешали и мучили ее измотанное сердце. Чужое письмо принесла она под раскидистую ель. Прощание наступит еще нескоро, ведь она любила его так, что простила бы все. Только, чтобы он также сказал утром ей: «Родная!», принес в спальню холодного чая и напевая под нос «Смуглянку», поцеловал в губы…

Мне все равно не мой ты или мой,
Моя любовь, как выжженная метка!
Я жду тебя, строптивый мой, домой,
Вся жизнь моя тюрьма, болото, клетка!
Я без тебя не встречу больше снов,
Закаты не запомнятся. Бог с ними.
С тобой не умерла моя любовь,
Навеки вместе, рядом. И отныне…

Ольга Тиманова, Нижний Новгород.

День города

Германия. Предгорья Альп. Небольшой городок на дороге в сторону Зальцбурга (это важно). Ресторанчик. Зал достаточно большой. Стоит электронный рояль на котором какой-то пацанчик из клиентов пытается изобразить Шопена.

В зале несколько разношёрстных компаний. Какая-то компания работяг шушукается в углу и периодически дружно хором над чем-то своим ржёт. Кто-то из славян. Какие-то восточные люди уныло ковыряются в блюдах, явно выискивая там останки свиней. Небольшая компания прилично одетых мужичков в очёчках — те вообще молча сидят, тыкаются в гаджеты и непонятно — откуда они взялись. И мы с женой и с детьми. Нас пятеро.

Входит пожилой немец в пиджаке с галстуком и в шортах. Явно подвыпил. Удивленно оглядывает зал — и не видя соотечественников грустно садится за соседний с нами стол. Что-то заказывает из еды, в баре прикупает себе бутылочку шнапса на полыни в тряпичном мешочке. С удовольствием выпивает рюмашку и повеселевшим взглядом оглядывает зал. Безошибочно определив в нас иностранцев, спросил — откуда мы привёрлись в эту дыру? Узнав, что из Москвы, вздохнул и пошёл к пианино. Ссадив мальчишку с табуретки
начал что-то наигрывать соул-джазовое. Причём очень неплохо для деревенского дяденьки. А потом запел — густым бархатным Леонардо Коэна баритоном:

Я по свету немало хаживал, жил в землянках окопах тайге.

С сильнейшим акцентом, но с удивительно чётким произношением. Мотив конечно был его собственный, но аранжировка на мой взгляд ничуть не хуже оригинального марша. Зал стих, все повернулись к исполнителю.

И тут компания хорошо одетых мужчин хорошо поставленными голосами и очень грамотно поставив тональность стали подпевать:

Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Совершенно неожиданно, компания мужиков-работяг в углу когда пошёл припев грянула:

Но Москвой привык я гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

В конце уже пел весь зал, и даже восточные люди подхватили:

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Это было настолько неожиданно и здорово, что немец аж прослезился.

Да и мы тоже не скрывали своих слез. А все оказалось весьма просто.

Хорошо одетые мужички оказались физиками из МИФИ и ехали из Мюнхена в Зальцбург на тамошний фестиваль хоров. Сами они тоже временами пели в академическом хоре МИФИ и потому были столь грамотными певцами.

Славяне-работяги были с Западной Украины и ехали наоборот из Австрии в Германию на работу.

Восточные люди оказались азербайджанцами — торговцами из Нахичевани и тоже не раз бывали по делам своим и в Москве и в Мюнхене.

А немец — простой учитель истории из бывшего Карл-Маркс Штадта, переехавший после объединения в соседний Берхтесгаден. Он прекрасно играл на пианино и знал множество песен на всех языках.

Потом мы пели и Let it be, и Дывлюсь я на небо, и Очи черные, и Бела Чао. На наше пение подтянулись и местные немцы с аккордеоном. Когда мы уходили — шум, гам, веселье и братание русских, украинцев, немцев, азербайджанцев и турок было вовсю. Спасибо тебе, Йохан, за наш вечер, за то самое немецкое гостеприимство, которое реально, а не на словах объединяет народы.

Спасибо и тебе, Москва, за то, что всегда и везде с нами.

Притча
 

Купил человек себе новый дом — большой, красивый — и сад с фруктовыми деревьями возле дома. А рядом в стареньком домике жил завистливый сосед, который постоянно пытался испортить ему настроение: то мусор под ворота подбросит, то ещё какую гадость натворит.

Однажды проснулся человек в хорошем настроении, вышел на крыльцо, а там — ведро с помоями. Человек взял ведро, помои вылил, ведро вычистил до блеска, насобирал в него самых больших, спелых и вкусных яблок и пошёл к соседу. Сосед, услышав стук в дверь, злорадно подумал: «Наконец-то я достал его!». Открывает дверь в надежде на скандал, а человек протянул ему ведро с яблоками и сказал:

— Кто чем богат, тот тем и делится!

На меня очень сильно подействовал рассказ Тараса Шевченко, записанный в его дневнике. Рассказ такой:
«Шел я в декабре по набережной. Навстречу босяк. Дай, говорит, алтын. Я поленился расстегивать свитку. Бог, отвечаю, подаст.
Иду дальше, слышу — плеск воды. Возвращаюсь бегом. Оказывается, нищий мой в проруби утопился. Люди собрались, пристава зовут…
С того дня, — заканчивает Шевченко, — я всегда подаю любому нищему. А вдруг, думаю, он решил измерить на мне предел человеческой жестокости…»

Сергей Довлатов

Москва Бойцовская


Даниил Фридан


Вот я трясусь на метро, готовый влиться в ряды лимиты. Москва, которая бьет с носка.

Москва днем и ночью - два разных города. Днем - грязная переполненная людьми, астматично дышащая, базарная. Забитое людским материалом метро в час пик. Старающиеся кашлянуть тебе в лицо персонажи на протяжении ноября-марта. И увернуться не получается: метро, тесно.

Лица всех союзных республик (бывших). Украинский, молдавский, кавказский, среднеазиатский акценты. Подомнившие лица дорогих сук из Q7 (машина это такая, ребята, м-а-ш-и-на). Надменные рожи бизнесменов.

Ночью - красиво. Простор широких улиц, огни. Ночной воздух. Кабаки. Девки.

Это все я узнаю, только попозже. А пока трясусь в метро, еду до станции «Тушинская» с баулом, в котором все мои нехитрые пожитки. Оттрясся положенные три с половиной часа на электричке Владимир-Москва и добираюсь до съемной квартиры в сталинском доме по улице Вишневая. Время - 22.30. Так что Москва ночная.

Не-а, нет, мужики. Это не про страдание лимиты в процессе становления. Да ну на…

Это было бы слишком скучно. Поиски работы, макароны, три-четыре часа в день под землей, чтение журнала «7 Дней» через плечи пассажиров метро, бутылка пива на скамеечке по воскресеньям.
Этот рассказ про драки. Веселее?

Вот, значит, трясусь я в метро, вагон полупустой. Входят двое молодых пацанов, лет так по двадцать пять. Наглые, полупьяные, веселые. Слово за слово, сцепились они с мужиком выпившим. Бил его один. Резко, зло. Не давая подняться с сиденья. Ударил нечетко пару раз, затем захватил за куртку и рванул мужика головой о поручень. Один раз, второй, третий. Затем рывком завалил на пол и отвесил пинков пять. Второй стоял с открытым пивом, нервно глотал, смотрел. Весь вагон делал то же самое, хотя пива у него не было.

Я ощущал позывы вмешаться, но взгляд мой опускался на баул, рука щупала кошель в кармане джинсов, а мозги прикидывали перспективу общения с доблестной московской милицией. Перспектива эта меня не радует. Я сдерживаюсь. Пацаны на гребне волны, экзистенции бьют ключом, ведут себя как на передовой. Остановка, они резко срываются, пытаясь сказать что-то внушительное напоследок. Получается жалко и смешно. Мужик на полу шевелится, делая робкие попытки приподняться. Весь вагон прячет глаза. Москва - каждый сам за себя.

Я помог мужику встать. Особо он не пострадал: прикрывался хорошо. Сечек нет. На голове будет пара шишек, пожалуй, от столкновения с поручнями да плащ в следах сорок третьего размера. Натягивание на поручни беру на заметку: первый м-а-а-сковский спецприем. Поприветствовал меня город, а я запомнил, намотал на ус.

В метро часто дерутся. В вагонах. По-обезьяньи быстро, суматошно суча ручонками и истерично убегая на остановках. Запомнил один анекдотичный случай с неонацистами.

Опять подземка, переполненный вагон, и я стою в середине. Вдруг начинается массовый отток от входа. Я продираюсь против течения и через плечи вижу, что на площадке перед выходом идет драка: человека четыре свинообразной наружности дерутся с четырьмя четко выраженными кавказцами. Свинообразные в спортивных, провисших на коленях брюках, с пивными животами и красными коротко стриженными рожами.

Как понял, они наехали на одного кавказца и не заметили его друзей. Те быстро скооперировались и дали отпор. Драться не умеют ни те, ни эти. Смотреть просто умора. Толстый нацист орет: «Жарь, жарь!» Сучит кулачонками в хаотичном порядке: удары смазанные, неакцентированные. Кавказцы отвечают вполне достойно. Исход боя неясен.

Пытаюсь пролезть вперед и зацепить кого-нибудь из нациков или кавказцев в затылок. Стоят здоровые дяди, мешают мне, маленькому - протиснуться не дают. Вагон молчит. Все как обычно. Толпа - не протолкнуться, а на площадке перед выходом - боевые действия.

Остановка «Площадь Революции». Самый жирный нацик запускает руку по локоть в свои штаны украинского фасона и достает нож сантиметров так шестьдесят длиной. Орет: «Стоять, ССУКИ!» «Сам СУКА!» - нашелся в ответ маленький кавказец. Неонацисты играют отступление последними аккордами смазанных ударов и выбегают, пытаясь сделать вид, что это отступление победителей.

Через две остановки русский народ в вагоне начинает возмущаться:

- Совсем оборзели, прямо в вагоне поножовщину устраивают!
- Суда на них нету, милиции!
- А все стоят! Боятся!

Всегда найдется маленькая юркая старушонка, которая будет орать громче всех, подзуживая и подзуживаясь до пены у рта. Народ подозрительно смотрит на мою бритую рожу. Под прокурорскими взглядами у меня появляется желание достать паспорт и огласить миру свою еврейскую фамилию. Сдерживает мысль, что наверняка скажут, что это евреи все подстроили и стоят в сторонке. Слава Богу, моя остановка. Отрастить что ли шевелюру?

По вечерам в метро обязательно найдется избитый: шатаясь, как пьяный, а иногда и просто, без как, с контуженным взглядом и сочащейся кровью из носа и разбитых губ, робко сядет на краешек сиденья и сделает равнодушный вид - мол, не обращайте внимания, пустяки, дело житейское.

Столько избитых, сколько ездит вечером в метро, нет негде. Я только один это вижу?

Я вообще человек в драках сведущий. Моя первая московская драка произошла после двух месяцев пребывания в столице, когда моих финансовых возможностей хватало на чебурек один раз в день. Спеша купить этот кусок неопознанной пищи, я недосмотрел стоящего в очереди передо мной поддатого парня. Он высказал свои претензии в грубой форме и выложил аргументы в лице двух подошедших товарищей.

Выглядел я недостаточно круто в замызганной бесформенной куртке, поэтому мои извинения не были приняты во внимание. Зато двойка в голову с последующим проходом в ноги, поднятием на плечо и сбросом головой в лужу у киоска-чебуречной внимание привлекла. Одному из его товарищей оказалось достаточно лоу-кика, второй решил не играть в рулетку с незнакомым отморозком в моем лице. Я с сожалением посмотрел на мой лежащий в луже рядом с пускающим красные пузыри пацаном чебурек.

Было это рядом с выходом из метро. Из моего метро. И так как пришлось бегом спасаться от некстати подвернувшегося пэпээсника, то я пересел на автобусы. Это избавило меня на какое-то время от лицезрения избитых рож в московской подземке.

Самые опасные люди наземного транспорта - это контролеры. Речь идет о начале 2000-х годов, когда автоматические турникеты еще не пристроились уютно на передних платформах автобусов и троллейбусов города Москвы. Обычно их трое, и они берут, к примеру, автобус, как группа захвата особого назначения. Быстро определяют потрепанных жизнью и безответных бедолаг и тащат их наружу, как, наверное, черти волокут в ад свою жертву, для вымогательства потрепанных смятых бумажек. Сминают слабое сопротивление, давят психологически и нередко физически.

Когда у тебя нет работы, денег, то сложно развлекаться. Моей забавой в таких условиях была безбилетная езда на троллейбусах по Ленинскому проспекту и проспекту Вернадского. Я научился четко выцеплять замаскированных контролеров, знал их любимые остановки для проверок и даже некоторых из них - в лицо. Когда настроение было плохое, то я пропускал момент захвата и позволял им себя поймать, чтобы быть извлеченным на улицу для попытки ограбления. Примерно раз в месяц такие попытки заканчивались дракой.

Помню совсем беспредельный случай: предъявляю пробитый билет здоровенному рыжему малому, который назвался контролером.

- Ты его только сейчас пробил, билет недействителен. На выход.

Я внимательно посмотрел на него: красная рожа, рост 190, вес под сотню, лет 28, длинное черное пальто, кепка, кожаные перчатки. Он нетерпеливо - на меня: белая замерзшая рожа, рост 170, килограмм 77 вес, 25 лет, вязаная шапочка-гондонка, джинсовая куртка в обтяжку, в общем, Иван Иванушкой. В кармане у меня тридцатка и… и все. Взбесил он меня: день был неудачный, депрессия, безденежье и мудаки кругом. Короче, я вышел.

Девяносто пять процентов драк состоит из двух действующих лиц: жертвы и палача. Непонимание рыжего по поводу определения его роли рассеялось сразу. Когда он наклонился ко мне, я ударил его согнутой под 90 градусов рукой. Коротко, как пингвин плавником махнул. Удар пришелся по его левому виску моим правым предплечьем, внутренней стороною, ближе к локтю. Его чуть глушануло и повело ударной волной.

Дистанция увеличилась, и я на подскоке ударил тайсоновским боковым левой в голову. Кепка с его головы, сделав неуправляемое пилотирование, спланировала метров на пять. Карманы чистить я не стал. Все-таки проспект Вернадского, одна остановка до «Юго-Западной». Вот до нее и пришлось пройтись быстрым шагом.

Сегодня я пропустил момент захвата. Реакция не сработала, но тому есть оправдание. Контролер обращается ко мне: «Ваш билетик!», но потом стыдливо замолкает и говорит: «Да ладно, не надо». Сочувственно смотрит, и есть почему!

Выгляжу я что Франкенштейн! Весь в зеленке, национальном универсальном медицинском средстве, с нитками, торчащими из восьми швов на моих губах! Подрался неудачно, вот и еду с травмпункта, что на Ленинском проспекте. Москва бойцовская и меня пометила. Там, где кровь сочится, зеленка становится черного цвета и чуть подтекает. Я просил врача зашить меня поаккуратнее, но та ответила, что она не пластический хирург. И получилось, как получилось.

Кстати, если московский контролер краснодарского происхождения в 2002 году позволяет вам проехаться без билета, то это значит - край. Плинтус. Ниже падать уже некуда.

...тыквенное

Дни в деревне стоят прозрачные, исхудавшие, до скрипа отмытые дождями. И заполненные бездельем, лишенным привкуса вины.

Крыша наконец-то залатана. Новый забор держится уверенно, словно он вырос тут, состарился и даже обзавелся потомством.

Кстати о потомстве: соседские дети внезапно выше меня и зовут "тетя Алёна".
– А ведь я помню их ещё мелкими отморозками, – растроганно говорю папе.

Как выяснилось позже, папа почему-то решил, что речь идёт о наших собаках.
– Да,– говорит, – весь угол нам в кухне загадили.

Я изумилась. Оказывается, самые загадочные подробности взаимоотношений наших двух семейств прошли мимо меня.

Ещё некоторое время мы с отцом вели полный абсурда диалог, пока недоразумение не разъяснилось. Поймала себя на том, что чувствую разочарование. До чего драматичный эпизод мог бы быть с кухней! Куда там ссорам Пинкмана с мистером Уайтом.

Матушка варит в тазу варенье из тыквы и апельсинов, содержимое таза сияет золотом Монтесумы, наполненные банки превращаются в волшебные фонари, от которых стол расцвечен янтарными пятнами. "Тыква-2016", – подписывает мама. Как будто проводит конкурс красоты. Прошедшие первый тур отправляются в белоснежный рай холодильника, остальные толпятся на столе, волнуются, нервно подрагивают крышками.
– Хочется, – говорю папе, – как-то утешить их. Погладить по тёплым плечикам, сказать, что все будет нормально, проигравших не останется, все победят...
– ...и всех сожрут, – заканчивает папа. – Кроме тех, кто испортится.

Совершенно невозможно сочинять с ним сказки: каждый раз получается какая-то бессовестно правдивая жизнь.

Бледное неуверенное небо к вечеру дозревает, наливается полосатой краснотой мельбы. Сад пахнет яблоками, дом пахнет яблоками, кот пахнет яблоками и смотрит с крыши сарая желтыми яблочными глазами.

Папа задумал сделать яблочные чипсы, но что-то у него пошло не так и вместо чипсов получились две сковородки качественных углей. Дом пахнет углями, сад пахнет углями, угольно-черный кот смотрит из кресла и пренебрежительно морщит нос.
– Ты читала рассказ "Жизнь с идиотом"? – спрашивает папа у мамы в рамках поддержания светской беседы, пока оба заняты отмыванием сковородок.
Матушка поднимает голову и молча смотрит на него.
– Понимаю, - горестно соглашается папа. – Ты могла бы его написать.

Вечером выходим за околицу. Над горизонтом с фигурно вырезанными в нём макушками елей разгорается самая преждевременная в мире звезда – Венера, которая вовсе никакая и не звезда, а планета, но какая разница, когда следом за ней радостно высыпает прочая звездная мелочь, как детсадовцы за воспитательницей. Внизу по дороге беззвучно мчатся две собаки, белая и чёрная, растворяются в сумерках, точно короткие сны. Настроение у всех молчаливо-лирическое – до тех пор, пока из-за баррикад ивовых зарослей не заводят свою революционную песнь комары.
– Сейчас прольется чья-то кровь, – говорит папа.

Обратный путь проделываем с неприличной поспешностью, притворяясь, что это не побег, а заранее спланированная передислокация.

Но когда мы подходим к дому, оказывается, что вечер, как соседские дети, внезапно вырос во взрослую ночь. Стоит, сутулясь, сунув руки в карманы окон и дрожа на ветру всеми своими звездами, облаками, сверчками и яблоками, отсыревшим сеном и камышовыми зарослями, рыбаками на далёкой Оке и чужой безмолвной рыбой, смотрящей на них то ли сверху, то ли снизу, отсюда и не разберёшь.

Рыбак бросает окурок в воду. Рыба ухмыляется, бьёт хвостом и уходит в глубину.

– Сидр! – говорит папа. – Завтра сварим сидр.
– А ещё у Чехова есть такой рассказ – "Безнадёжный", – говорит мама.

© Эйлин О'Коннор

Суды Моисеевы


Даниил Фридан

— Ну, чего, значит, пишу «русский»?

— Чего, дурак что ли? – сказал ему Миша:
— Ты на меня посмотри внимательно!

Паспортист послушно посмотрел. Перед ним стоял почти двух метровый парень двадцати лет с широченными плечами. Ярко выраженной кавказской внешности. Очень смуглый, с орлиным носом, короткими густыми чёрными волосами.

— Ну чего, похож я на русского?

— Нет, не похож.

— Прочерк ставь, гондон!

И гондон поставил ему в теудат зеуте прочерк под записью имени – «Михаэль» и фамилии – «Моисеев». Напротив графы «национальность».

Израиль Мише не понравился сразу. У себя в Дербенте он считался 100% татом, горским евреем. А тут оказалось, что бабушка его матери была русской. И он получил теудат зеут с прочерком.

Прочерк не помешал призыву в армию. Так, после 7 месяцев пребывания в стране из-за хронического недобора в декабре 1999 года Миша был призван в народную армию Израиля из Хайфы.

Там Мише объяснили, как сильно ему повезло, и что его научат быть воином еврейского народа в самой сильной и смелой армии мира. Еда была нормальной, и Миша не возражал.

Периодически молодых солдат вывозили в экскурсии по памятным местам. Миша запомнил одну такую поездку в Парк Памяти или Печали (переводчик сомневался в переводе). Показали могилу еврейской девушки. Её несколько дней насиловали арабы, она сумела выйти в туалет, где у неё был пистолет, и застрелилась. Миша особого героизма в этом не увидел.

— Тоже мне, Зоя Космодемьянская! – озвучил он свои сомнения вслух:
— Надо было арабов этих пострелять, а не самой стреляться!

Его слова вызвали одобрение и понимание других молодых солдат на 90 процентов выходцев из бывшего Союза, говоривших только на русском. Большая часть из них была уже убуханной и укуренной. На трезвую голову такие экскурсии под зорким оком офицеров вынести было тяжко.

Затем им зачем-то показали что-то типа подводной лодки. Из неразборчивых слов переводчика Миша понял, что когда-то давно человек семьдесят евреев бежали от англичан, захватили британскую подлодку и вышли на ней в море. Лодка оказалась неисправной и затонула недалеко от берега. Люди в ней начали посылать сигналы СОС, на которые никто не откликнулся. В конце концов, все они утонули, а здесь построили в их честь мемориал в виде той подлодки с памятными табличками. Увековечили их подвиг.

Подвига в этом Миша опять не увидел, о чём не преминул громко сообщить:
— Как крысы погибли!

Добрые люди перевели Мишины фразы сопровождающей офицерше. Та повелела Моисееву покинуть Парк Печали:
— Ты не достоин тут находится!

Миша не возражал и бодро пошёл на выход. На самом краю кладбища он увидел сидящую плачущую русскую пожилую женщину. На нескольких могилах вокруг были русские надписи. Подождав свою группу, Миша спросил у офицерши:
— А это что?

— А…, а это русские тут похоронены. Страна сделала им одолжение: они же не евреи, но поскольку были в армии, то похоронены здесь с краю.

Ответ Мише не понравился:
— А чего ж ты молчишь, про них не рассказываешь? — и обматерил офицершу.

По приезду на военную базу Мишу вызвали в суд. Это был его первый суд. За неподобающее поведение на кладбище Мишу обвинили в оскорблении нации. Бабе-судье, старшей офицерше, Миша объяснил, что герои не ведут себя как крысы, не прячутся по подлодкам и не шлют сигналы СОС. А так же, что это — свинство, не рассказывать о русских, погибших тут. Офицерша приказала вывести Мишу из суда.

Его закрыли на базе. Если честно, то Мишу это не сильно огорчило, ибо ехать ему всё равно было особо некуда. Он достал видео плеер у русских и стал смотреть фильм «Список Шиндлера».

Досмотреть ему не дали. Прибежал разгневанный офицер и отобрал у Миши фильм. Оказывается, «Список Шиндлера» запрещён для просмотра в израильской армии, ибо принижает честь еврейского народа.

Миша не сильно расстроился. Печалило его только отсутствие секса. Как истинный кавказец он решил бороться с проблемой. Выход из ситуации он увидел в одной сексуальной марроканке Шири. Шири была офицершей, и Миша наблюдал её часто: она вела ряд предметов. Ничто, конечно, так не уродует женщину, как форма армии Израиля, но, даже не смотря на неё, Шири выглядела привлекательно с торчащими в разные стороны грудями 4 размера и вертикальной складкой, впившейся в штаны, подчёркивающей её женское достоинство.

Миша подошёл к Шири и честно признался на английском, что от неё хочет:
— Ты мне очень нравишься, Шири. Давай встречаться?

Та ответила, что со своими солдатами не встречается, и решение сексуальной проблемы забуксовало.

Пришло время присяги. Для этого солдат вывезли в Массад. Мише объяснили, что Массад – это пример подвига еврейского народа против нееврейских. Миша не удержался и тут. Поделился своими мыслями по поводу сикариев, оборонявших крепость от римлян, с русскими сослуживцами:
— Да это же ваххабиты древности были! Терроризировали все окрестности, грабили караваны. Римляне провели антитеррористическую операцию под знаменем распространения демократии. И что, теперь эти сикарии — пример мужества евреев?

Для клятвы раздали Тору. Специально для Миши на русском и иврите. От нечего делать Моисеев написал на ней: «Нет Бога кроме Аллаха!». Присягу он не запомнил. Только фразу: «Они кишба!» (клянусь).

Пару русских отказались давать присягу на Торе. Они были христианами и сказали, что не могут клясться на чужой для них книге. Их увели куда-то. По слухам был поставлен вопрос об их депортации из страны.

Клятва была во вторник, а в четверг к Мише подошла Шири и сказала, что они могут поехать к ней домой на шабат, и что родителей дома не будет.

Миша сказал ей на иврите: «Иди на х.., девочка! Ты же с солдатами, да ещё не евреями не встречаешься! Да и член у меня не обрезан!»

В воскресенье его вызвали на разбирательство. Судила его всё та же баба-судья старшая офицерша: прыщавая, длинноносая, лет 27-ми. Миша окрестил её про себя «шелудивым верблюжонком». Она заявила, что Миша оскорбил её офицершу Шири. Русского переводчика пробило на ха-ха, когда он переводил ей Мишин ответ:
— Я Шири ничего не сделал и сожалею об этом, потому что, возможно, ей бы это очень понравилось!

Мише присудили штраф в 50 шекелей.

Через 2 недели на уроке истории всё та же Шири, покачивая бёдрами, то есть, по Мишиному восприятию, крутя перед ним жопой, рассказывала начинающим солдатам героическую историю Израиля. Уже впоследствии Миша понял, что по-другому передвигаться она и не умела. У неё это выходило не нарочно.

Вообще, Шири вела историю и была ответственна за физподготовку, марш броски и всё в таком духе, так что с бёдрами, обтянутыми солдатскими штанишками, у неё был полный порядок. На один из её вопросов Миша ответил воздушным поцелуем. Шири вызвала конвой. С Моисеева содрали по суду ещё 50 шекелей. Эти два раза по 50 шекелей слились в Мишином сознании во вторую его судимость – за сексуальные домогательства к офицеру.

Закончив курс молодого бойца Миша распределился на базу в Тель-Авив. Уже в автобусе к нему подошла Шири и сказала, что не знала о штрафе в 100 шекелей. Не знала, что он солдат одиночка. Сказала, что ей в жизни никто не отказывал, и что Миша должен понять и осознать, за что его судили, и что он был неправ. Моисеев ответил, что лучше бы эти 100 шекелей потратил на проститутку.

Шири попыталась дать ему пощёчину. Миша автоматом поставил жёсткий блок, об который девушка чуть не сломала руку. Всё это закончилось новым вызовом конвоя и 100 шекелями штрафа.

Через месяц случайно Моисеев узнал, что Шири ушла из армии после инцедента в автобусе по 21 профилю, то есть, как говорили русские, по шизе.

На базе Мишу поставили поливать цветы. Моисеев поливал их из пожарного крана, так получалось быстрее. Он подымал струю вверх и имитировал столь редкий в этих краях дождь. По случайности неподалёку располагались дома, и шла линия высоковольтных проводов. В один из Мишиных поливов с них стали лететь искры. Прибежавший испуганный офицер начал орать на Мишу: «Ты что делаешь?» «Цветы поливаю», — ответил ему Моисеев.

На базе почти все солдаты были русские, лишь по году в стране. Офицеры же все были гражданами Израиля во втором-третьем поколении. Один из них докопался к Мише, что тот говорит с ним по-английски, а не на иврите. Мол, он всё понимает, а говорить на языке предков отказывается.

Мишу повели на новый суд и пытались судить без переводчика. Суд проходил под заголовком: «Оскорбление языка». Судья принял во внимание тяжёлую Мишину судьбу и назначил ему дополнительный ульпан. Это не очень помогло Моисееву.

Времени свободного почти не было, и он присутствовал лишь на 3 уроках, на которых усвоил только одно, упорно вдалбливаемое ему марроканским преподавателем. Заключалось это одно в том, что по глубокому убеждению учителя учить иврит не надо – его надо вспомнить! Всё оставшееся время в армии Миша безуспешно пытался вспоминать иврит.

Как солдата-одиночку Мишу перевели в повара. У поваров режим: неделя в армии – неделя дома. Рай! Дома у Моисеева не было, и обычно он разъезжал по гостеприимным кибуцам, что тоже не плохо….

Как-то в субботу утром Мишины друзья по оружию – русские солдаты возвращались с дежурства, а Моисеев открывал столовую.

Миша зажёг плиту и забабахал им роскошную яичницу. Помощником по кухне был датишный еврей-солдат. Он пытался что-то возражать, но Моисеев послал его на хуй.
Сели – поели. Поговорили. Вспомнили детство, родные места.

На следующий день Мишу вызвали в суд – датишный стуканул. Суд назывался: «Оскорбление религии». Судили Моисеева два пейсатых офицера. По их словам, Миша совершил страшное преступление – разжёг плиту в шабат.

Моисеев рассказал пейсатым, что он об этом думает. Те спросили его о вероисповедание. Миша честно признался, что он — буддист.

После пяти минутной паузы, вызванной этим ответом, офицеры вынесли приговор: раз буддист – будешь резать салаты!

Так Миша оказался в салатном отделе. Помимо него там было 5 марроканцев и один магнитофон. Очень скоро марроканцы стали фанатами русской музыки. Как-то зашла проверка. Полковник армии Израиля с удивлением взирал на голого по пояс двухметрового парня с двумя огромными кухонными ножами, рубящего салат под песни «Любе», и пятерых зашуганных марроканцев.

После этой проверки Мишку перевели на терминал Махсом Эрез – загранпост в Газе. Через терминал с территорий и обратно проходило до 20 000 арабов ежедневно. Они предъявляли карточки на работу в Израиле. Солдаты проверяли их подлинность, не просрочена ли, устраивали шмоны.

Один из служивших с Мишей марроканцев докопался до палестинца. Тот ответил. Закончилось это тем, что марроканец стал охаживать араба прикладом автомата по спине.

Миша не выспался и его раздражал шум от ударов, поэтому он схватил марроканца за глотку и отбросил в сторону. К несчастью для того в стороне была стена. По ней марроканец и сполз до состыковки с полом в лёгком нокдауне.

Когда солдат очухался, то побежал жаловаться.

Новый суд над Моисеевым назывался: «оскорбление армии».

— Ты почему обошёлся со своим сослуживцем как с арабом? – предъявили Мише на суде.

— Арабы – евреи — русские, какая разница? – ответил Моисеев.

Ответ поставил офицеров в тупик. Очевидно, такие мысли никогда не посещали их светлые еврейские головы. Миша получил направление на свидание с психиатром на центральную южную базу в Бер-Шеве.

Психиатр, пожилой русский еврей, критически осмотрел опалённое палестинским солнцем честное кавказское Мишино лицо, его двухметровую фигуру:
— Ты есть хочешь? – сказал он ему.

— Угу, — кивнул Моисеев.

Они сели в солдатской столовой, перекусили лапшой, сосисками (кашерными) и салатом, поговорили за жизнь.

— Ты, вообще, служить дальше хочешь? – спросил Мишу усталый грустный психиатр.

— Ну да, — ответил Моисеев, деваться которому было особо некуда.

— Ну, иди — служи, — сказал психиатр и подписал какие-то бумаги.

И Миша пошёл служить Израилю дальше.

К концу службы у Моисеева скопилось 37 судов. Он не побил рекорд, но при всём этом провёл в кутузке только 2 дня (за то, что спал на дежурстве), не загремел в тюрьму в отличие от многих.

На мелуим после окончания армии Мишу не приглашали. Служба Израилю закончилась эмиграцией в Канаду.

Каннибалы Е-95

Станислав Кутехов

Этот случай произошел на трассе Е-95, тогда она еще так называлась. Помните песню Кинчева – трасса Е-95. Интересно, зачем наши депутаты ее переименовали в Е-105, может быть из-за этой песни?

Я тогда работал прорабом. Много было историй связанных с этой профессией. Но начать хочу с этой. Так вот, это было в 1999 году. Три девятки, чтобы это значило? А если их перевернуть? Ладно, само перевернется. Работа прораба местами даже интересна и увлекательна. Есть своя романтика. Но самое главное, что каждый день приносит что-нибудь новое и интересное. Не скучно в общем.

В то лето я работал в Москве, вернее в городе Королеве, почти в Москве. У нас Пушкин от Питера дальше находится. А поскольку моя жена была тогда на сносях я, как любящий муж каждые выходные ездил домой. Дорогу изучил, как свою ладонь. Машина тогда у меня была экономичная – 4 литра на 100 км. Причем солярки. Можно было туда и обратно съездить, вот я и ездил, как правило без остановок.

Быстро получалось. Рекорд даже установил, собственный – от Гражданки через весь город, потом по Е-95 с превышением скорости, а в Москве до Белорусского вокзала за 7 ч 25 м. Слабо? Кто придумал эти ограничения, и почему 90 км ч., как говориться – инструкция старая, но ни кем не отмененная.

Я уже знал все гаишные, вернее гибедедешные засады. Где стоят, и когда стоят. Особенно зверствовали в Новгородской области. Такое складывается ощущение, что бюджет этой области вместе с Великим Новгородом напрямую зависит от их усердия. До сих пор ситуация не изменилась. Хватит прелюдий - слушайте историю.

Была обычная поездка из Питера в Москву. Вернее необычная потому, что в этот раз ехал не один, а вез с собой сменщика прораба, между прочим приятеля своего. Ушлый парень был. Он руководству сказал, что на машинах ездить боится и поедет на поезде. А потом честно отдал мне половину стоимости СВ билета на Николаевский экспресс. Такие маленькие прорабские хитрости. Одним словом – прораб.

Выехали около шести вечера. Я за рулем он с пивом. Подумал да, за семь с половиной часов вряд ли доедем. Пиво выхода требует. Если еще учесть то, что его было взято не меньше десяти бутылок - просто труба. Причем водопроводная. В итоге часто останавливались – кран открывали, он открывал. И еще аппетит разыгрался у пивного любителя. Ну и уговорил он меня остановиться, как было сказано - червячка заморить.

Если ехать от Питера в сторону Москвы, то это памятное место находится сразу же за населенным пунктом Кресцы.

Рядом с дорогой стоит мангал. До сих пор стоит и дымит. Некий такой бренд, чтобы мимо было не проехать. Мы подъехали к нему почти вплотную, лениво было останавливаться на специальной площадке, да и фур там стояло штук пять, не меньше. Вокруг мангала суетился неопределенного возраста мужичок то ли с фанеркой, то ли с картонкой.

Вылезли, подошли, поздоровались. В ответ услышали невнятное приветствие. Такой немногословный кадр попался, все на шашлык глядит. Не нравится мне, когда собеседник в глаза не смотрит. Мы узнали сколько стоит одна порция, заказали две и согласились подождать 10 минут. Все равно в график не укладывались, и торопиться было собственно уже глупо. Вечерело. Некоторые машины уже ехали с зажженными фарами, хотя еще можно было читать.

Стоим курим. Приятель решил пошутить, допивая очередную бутылку пива, говорит этому молчаливому субъекту: «Красивый шашлык, загляденье просто, и пахнет - аж слюнки текут, а сделан из кого, из кошки или из собачки?» Я бы от такого вопроса дернулся, или ответил бы резко. А этот спокойно размахивает себе фанеркой. Потом, подымает свою никакую физиономию и тихо, очень тихо отвечает: «Из бомжа».
Глаза его запомнил, пустые глаза.

Да уж, воистину говорят, задашь дурацкий вопрос, получишь дурацкий ответ. Нам бы уехать, да наверно мужское позерство друг перед другом помешало. Мы дождались шашлыка, и обжигаясь быстро его стали кушать. Почему быстро, до сих пор не знаю. Мясо было очень сочным и подозрительно сладким. Даже кетчуп не делал его острым.

Когда отъезжали, я посмотрел на спидометр – километраж показывал 190666 км. Мистика какая-то. Ехали и курили каждые пять минут, все вкус шашлыка забыть не могли. Ответ молчаливого -крепко в мозгу засел. Я тогда подумал, что это просто самовнушение, и сейчас так думаю. Но глаза. Его глаза, почему они пустые такие.

Они смотрели через меня, как будто меня не было вообще. Мне всю дорогу от этих глаз спать ночью не хотелось. Ехал как зомби. Приятель тоже не спал, сидел молча и курил, даже больше меня. Доехали быстро, и самое интересное – без остановок.

Недавно смотрел повтор фильма «Каннибал», продолжение «Молчания ягнят». Мне он даже больше первого понравился, сильнее снято. Кстати опять три шестерки. Шестого июня в шесть часов вечера. Совпадение? Так вот шашлык сладкий вспомнил, нашу шутку, и ответный, черный юмор. Хорошо бы юмор.

А если не юмор?..

Памяти новогоднего холодца

Айка

Броня была колдуньей. Колдовала она в семиметровой кухне хрущёвской пятиэтажки. Не то чтобы семейство её сына из четырёх человек постоянно было голодно, просто Броне нравилось сотворять что-нибудь эдакое, никем доселе не творимое. Броня извлекала из холодильника банки, коробки, пакеты, смешивала их содержимое, досыпала, доливала, нарезала — и жарила на сковородке. Или ставила в духовку. А иногда тушила в утятнице. И в доме воцарялся запах.

А потом это жареное или печёное перекочёвывало на стол. Тогда на запах сбегались к столу взрослые и дети, жевали, мычали от удовольствия, закатывая глаза, качали головами и причмокивали.

Броня за стол не садилась. Она стояла рядом, скрестив руки на груди — невысокая, полноватая, в синей шерстяной кофте и тёмной юбке до колен, простых чулках «в резинку», бархатных тапках и переднике. Смущаясь от похвал, поправляла перламутровую заколку на седых волосах, улыбалась и уносила со стола опустевшую посуду.

К чаю Броня подавала пироги: песочный с фруктами, разрешеченный румяными полосками теста, или яично-жёлтый бисквит, посыпанный разноцветным просом, или дрожжевой с маком, или…

Вершиной её колдовства стал пирог «из ничего». Когда дотошная соседка выясняла у Брони, из чего готовится такой воздушный пирог, та раскрыла секрет:

— Воздушные пироги готовятся из ничего.

Внучка уточнила:

- Бабушка приготовила пирог из ни-че-го! Из ни-капусты и из ни-яйцев!

Дважды в неделю Броня ходила на рынок. Продавщицы в молочном ряду, поддев деревянной лопаткой тонкие пласты домашнего творога, протягивали их Броне на пробу. Она снимала с лопатки влажный пористый кусочек, нюхала его и, положив в рот, размазывала языком по нёбу, одобрительно кивая:

— Сегодня неплохой получился, правда, кислит немного, — и переходила к следующей лопатке. — А этот суховат, такой для сырников годится, ну а мне просто на завтрак нужен, чтобы со сметаной.

Сметану, густую, с кремовым оттенком, Броне наливали ложкой на тыльную сторону ладони. Она слизывала эти большие капли и, отыскав подходящий вкус, ставила перед продавщицей литровую банку. Сметана лилась в банку широкой лентой, и молочница, покачивая бидоном, укладывала один слой ленты на другой.

В висящие на крюках красные мясные шматы Броня тыкала длиннозубой вилкой, рассматривала со всех сторон, и когда выбранный кусок шлёпался на прилавок, придирчиво поводила носом.

Кур Броня покупала у старого еврея-резника. Кашрут она не соблюдала, но считала, что резать кур, тем не менее, нужно по определённым правилам. Бронины куры были огромными и белокожими.

Согнутыми ляжками и прижатыми к тушке крыльями они напоминали младенцев. Курицу резник заворачивал в белую бумагу — газет Броня не признавала.

Всё купленное она складывала в две большие сумки, которые именовала кошёлками, и везла автобусом до самого дома. Помочь Броне было некому, и она тащила тяжёлые кошёлки, часто останавливаясь и ставя их на землю. Отменить походы на рынок или хотя бы уменьшить количество покупок Броня не соглашалась. План колдовства продумывался заранее, и она ни за что не хотела его менять — ни качественно, ни количественно.

В Брониной стряпне были блюда, которыми она особенно гордилась. Одним из них, непревзойдённым, по всеобщему признанию, стал куриный холодец. Он выходил у Брони прозрачным, тонко пахнущим чесноком и лавровым листом, с большим количеством мяса. Холодец был крепким от множества сваренных в бульоне ножек, но нежным на вкус. Куриный бульон Броня варила несколько часов, уваривая жидкость наполовину.

К концу варки мясо само отваливалось от костей. Броня нарезала его и раскладывала на огромном глубоком блюде. И вот тут в святая святых — кухню — допускались внуки. Им разрешалось прикоснуться к таинству колдовства, а именно — заняться обгладыванием костей. Мясистые лапы, крылья и хрящики делились поровну, и уже через несколько минут на отдельной тарелке покоился вываренный добела и расчленённый куриный скелет.

Скелет не представлял собой никакой ценности, его, как правило, выбрасывали, пока однажды школьная учительница биологии не дала Брониному внуку задание: сделать зоологическое учебное пособие.

Для максимальной наглядности пособия в этот раз купленная курица была особенно крупной, количество варёного мяса значительно превысило холодечную потребность, а посему оно пало жертвой Брониного колдовства в виде мясного паштета. Кости же, тщательно обглоданные и высушенные, Броня пронумеровала и, согласно нумерации, пришила к куску плотного картона.

Наглядное пособие «Скелет домашней птицы», завоевав первое место на школьной выставке, навечно осталось экспонатом в кабинете биологии, пережив и биологичку, и саму Броню.

В праздники Броня умудрялалась наколдовать столько, что стол казался накрытым скатертью-самобранкой. Любимым праздником был у Брони новый год.

Новогодняя суета начиналась обычно за пару дней до. Меню, составленное Броней, утверждённое и дополненное на домашнем совете, учитывало восьмерых взрослых и четверых разновозрастных детей. Традиционные салат оливье, винегрет и селёдку под шубой Броня вычеркнула из своего списка, оставив за собой, не считая пары-тройки паштетов, лишь форшмак, жаркое, наполеон и, разумеется, холодец.

Но пришедшую на рынок утром двадцать девятого декабря Броню ждал удар: резник заболел. Металлическую дверь его лавки охранял суровый амбарный замок с прилепленным к нему пластилином тетрадным листком: » Граждане! За курями ходите до Васи «. До Васи Броня не пошла, а пошла прямо к администратору рынка, выклянчила у него адрес резника и уже через час стояла перед низкой калиткой резникового дома. Резник ничуть не удивился Броне, отвёл её в курятник и сипло предложил:
— От, мадам Броня, вибирайте, какая на вас смотрит!

Пока резник подвергал курицу подобающему обряду, Броня чаёвничала с его женой, нахваливая айвовое варенье, и купила у неё пару десятков свежеснесённых яиц. Домой она вернулась около полудня и только часам к восьми, покончив с домашними делами и бормоча одной ей понятные заклинания, принялась творить.

К полуночи готовый, пока ещё жидкий, холодец на неизменном блюде был водружён на верхнюю полку холодильника и оставлен там до той поры, когда сделается украшением новогоднего стола. На сей раз, ожидая, пока остынет бульон, Броня накроила оранжево-морковных звёздочек, кружочков и треугольников и симметрично разложила их на блюде вместе с кусочками мяса и несколькими веточками петрушки. Залитое прозрачным бульоном, это походило на картинку в калейдоскопе.

Новогодняя трапеза началась интенсивным поглощением холодных закусок. Все расселись за уставленным многочисленными салатницами и прочими тарелками столом, Броня расчистила значительную площадь в его середине и отправилась на кухню за холодцом.

Она торжественно внесла блюдо в комнату и в паре шагов от стола повернула его, поставив вертикально, к замершей от восторга компании. Компания дружно ахнула. «Бронечка, постойте так, это ж произведение искусства, такое обязательно нужно запечатлеть, щас-щас, свету мало, включите свет, воот, хорошо, Броня, улыбочку, ещё разочек, что вы все так кричите?..»

Как-то сразу отлипнув от краёв, холодечное великолепие разноцветной медузой соскользнуло с блюда и смачно плюхнулось на паркет, разлетевшись по нему множеством осколков, в каждом из которых, будто только того и ожидая, немедленно вспыхнули мерцающие красно-зелёно-жёлтые огни ёлочной гирлянды…

В семейном альбоме, рядом с фотографией учебного пособия по зоологии, — фото, датированное 31 декабря 1975 года.
На фото — Броня с совсем ещё целым, но уже начавшим своё смертельное скольжение холодцом.

Ядотерапия в три шага на фоне Меконга

Синед Шыдалг

Шаг первый: Немного кайфа

«Время – прямая линия только для того,
кому нужно доказать, что он трезв»
Рон Батлин
«Звук моего голоса»

Мы дети матерей-одиночек, наши отцы-дятлы жертвы прогресса и пульсирующей эмансипации бросили нас, не оставив и капли мужского ханжества, пошлости, самцовой наглости. Поэтому живём в призрачных замках, ошибочно боготворим женщин, не умея ненавидеть и унижать их, разрушая самих себя.

Стеклянная глыба аэропорта Бангкока харкнула моим хилым телом о мостовую. Зубная щётка, запасная майка, шорты, мр3-плейер, кошелёк – весь багаж уместился в небольшой рюкзак.

Тёмные подворотни Каосан-роуд, алкоголь, ободранные стены гестхауса, валиум, ксимед, истеричный женский смех в густом тумане похмелья. Я поглощал дерьмо огромными глотками, превращая себя в сосуд нечистот. Вот уже чёрная жижа течёт через край. Чувство отвращения уходит на четвёртые сутки, когда ты перестаёшь отличать действительность от хмельного бреда. Когда тошнота становится обычным состоянием, как изжога при хроническом гастрите.

Когда каждое новое утро выворачивает тебя наизнанку. Загаженный унитаз скалится в лицо. Людское отвращение не трогает, а порой нравится, подстёгивая к новым «подвигам». Выгоняют из очередного бара, за шиворот тащат к выходу, тебя рвёт на миловидную корейскую студентку, бормочешь извинения, пытаясь улыбнуться, размазывая рукой блевотину по щекам.

Утро или день. Яркое солнце жжёт сквозь веки. Грязные окна без штор, железная кровать, прикручена болтами к бетонному полу. Кондиционера нет. Полупустая бутылка пива «Singha»с бычками внутри одиноко стоит в углу. Постельное бельё впитало пот, превратившись в склизкую грязную болотную тину. Валяюсь в одежде. Медленно открыв глаза, апатично наблюдаю в окно за жёлтым тайским небом. Воздух пахнет жареной картошкой с салом.
– Ошибка в маршруте. Здесь желаемого не добьёшься, тебе нужно в Камбоджу. Там всё легально, – сказал Янек, хозяин очередного гест-хауса.
Помог – либо просто избавился от потенциального трупа в гостиничном номере.

Что Вы знаете о Камбодже, кроме тату на плече Анджелины Джоли и пары кадров из Лары Крофт?

Пномпень низкоэтажный, шумный, вонючий, грязный. Снова в номере нет штор и кондиционера. Алкоголь в разы дешевле. Мутные воды реки Тонлесап. Набережная Сисоват. Вино с клейким рисом и хэпи-пицца с марихуаной в меню уличных ресторанов. Выцветший портрет короля в золотой раме в тесном холе гостиницы. Тысячи мотороллеров на улицах. Маленькие неулыбчивые люди с чёрно-красными шарфами, называемыми «крама», на головах. На тротуаре грязь и слякоть гниющих отходов.

Пожар похмелья не угасает. Трясущимися руками веду мопед, иногда падаю. Ноги в крови и ссадинах. Покупаю на рынке дешёвые кхмерские штаны – панталоны. Не прошло и часа, как рву их, нелепо упав на пол в безлюдном баре. Содрав с себя остатки брюк, бросаю их в лицо бармену. Получив увесистый тычок в зубы, в одних трусах и майке сажусь на байк в поисках новой дозы. Тапки я потерял ещё раньше.

Заворожено разглядываю как рыжие разводы, складывают замысловатый абстрактный узор на потолке. Уличный шум прорывается сквозь приоткрытые окна. Бокал воды у изголовья вводит меня в ступор. Ушедший комфорт, потерянный рай. Голый на кровати. Последние три недели я не снимал одежду для сна. Если только с меня её не срывала очередная азиатка или захмелевшая туристка, но ни одна из них не приносила утром стакан воды. Ни одна из них не складывала мои грязные трусы и майку аккуратно на спинку стула.
– Доброе утро! – В дверях ванной комнаты стоит смуглая невысокая полностью голая камбоджийка.
— Кто ты?
– Я теперь с тобой. – Её английский прост и понятен.
– Это ошибка. Я не плачу за секс.
Она улыбается. Поворачивается, закрывает за собой дверь ванной.
– Я не плачу за секс! Не плачу! – Тянусь к стакану с водой.
Рука дрогнула. Стакан летит на пол. Вдребезги! Лужа и осколки стекла под кроватью.
– Сука!
– «Шукаа»? Что за язык? Ты финн? – Гостья приоткрыла дверь и с интересом наблюдает за мной. В левой руке держит мою зубную щётку.
– Это моё! – показываю я на щётку.
– Спасибо, – говорит она и снова закрывает дверь.
Надо вставать. Пора прекращать это Шапито!
– Вот, ****ь! – совсем забыл про стекло.
Из грязной ступни торчит осколок. Разводы крови не видны на серых простынях. Весьма практично.
– «Фот бядь» – доносится из ванной. – Ты точно финн!
Руки трясутся. Сегодня праздник – день Шизофреника, и это надо срочно отметить.

Сидим на детских стульчиках посреди тротуара. На крошечном пластмассовом столике стоит моя порция жареной свинины, банка пива, её бутылка колы и тарелка лапши.
– Я голодная. Ты меня кормить, я ухаживать за тобой. – Она мастерски орудует палочками в миске.
– Мне не нужна помощь. – Наблюдаю за ней.
Я не смогу повторить её движения даже вилкой, наверное, это тайное знание – секретная школа Шаолиня!
– Поздно. Мы договорились. Ты заплатил. – Она умеет улыбаться не переставая жевать.
– Как?
– Снял с «мастер-карт» полторы тысячи долларов. Ты щедрый. Спасибо!
– Это невозможно!
– Это Камбоджа. Всё возможно. – Протягивает мою карту. – Вчера ты забыл в банкомате.
– ****ец!
– «Питзец»! Красивый язык – финский, – повторяет она.

– Я тебя выбрала. Решила сама. Не шлюха. Буду показать тебе Азию.
Улупи, так её звали.
Невысокая. Чёрные угольки глаз сверлят исподлобья. В теле, осанке, движениях плавная уверенность в себе. Нет притворства и сладкой липкости тайских и кхмерских проституток. Она не стремилась мне угодить. Симпатичная, но не броская, не яркая.
За короткий срок смогла организовать моё разлагающееся существование. Самостоятельно выбрала маршрут, наметила остановки, посчитала мой бюджет, приняла решение.
– Завтра уезжаем.

Автобус движется по пыльным дорогам. Джунгли стеной. Жару чередуют ливни. В моей кипящей голове не остаётся картинок, лишь блики. Клубок её тела рядом. Жизнь перешла в активную фазу сна. Я вне реальности. Вне...

Меняем города, постели, климат, вид из окна. Чувствую себя на карусели, когда пейзаж превращается в густые подтёки, а время в смолу. Ещё один город с узкими улочками полными мотороллеров, грязных детей, калек, попрошаек, моторикш. Ещё один блик. Маленькая девочка тянет руки навстречу, поёт – «Ва-а-ан дола-а-а миста-а-а-а!» Небо болезненного цвета желтухи. Теряю ориентир во времени суток – утро, день, вечер – «Ва-а-а-ндола-а-амиста-а-а! Вандола-а-а!» Чувствую, как ухожу на дно, тону с открытыми глазами.

Всё начинается с движения рук. Поворачиваешь кисти ладонями вверх. Расслабляешь голову, плечи, спину. Падаешь назад. Сильный поток времени подхватывает тебя, крутит. Плавно, медленно тащит вниз по течению. Тёплые воды играют грузным телом, как щенок мячиком. Что бы ни случилось, ты расслаблен, готов ко всему – к любому повороту, к любому порогу. Глаза раскрыты.
Моя религия – безысходность, моя молитва – я сам.

Наше обоюдное существование зависело исключительно от неё. Она выбирала отель, выбирала место, выбирала, где есть вечером, что делать днём. При этом совершенно не боролась с моим азартом поглощения наркотиков и алкоголя. Даже иногда помогала выбрать хороший кайф.

Секс был, но как её собственная воля, именно в тот момент когда хотела ОНА. Я превращался в жертву, она – в хищника, овладевая мной. Её тело с фантастической гибкостью оплетало моё. Стальной хваткой змеи держала в кольцах пульсирующей страсти. Я чувствовал себя полностью выжатым, раздавленным. Бессильно откидывался на кровать в сне-забытье. Утром, она будила меня, мы шли пить кофе и двигаться дальше.

Улупи запретила мне водить мотороллер, поэтому везде я передвигался за её спиной. Она превосходно водит, может на полном ходу развернуться через встречный поток. Я инстинктивно закрываю глаза и сильно вжимаюсь в неё. Она громко смеётся и прибавляет скорость.

Густые мотки электрических проводов, грязь под ногами, шумные улицы, невыносимая жара. Уля ожесточённо торгуется с продавцом.
– Эти шорты стоят не больше доллара. Он хочет десять. Это дорого!
– Брось, деньги есть.
– Нет, я не куплю дороже!
Она ругается сильно жестикулируя. Продавец, смачно сплёвывая, тычет в меня пальцем и что-то гневно кричит. Хватаю его за шею, сжимаю кадык, прямо уставившись в его испуганные глаза. Из-за спины выбегают какие-то люди и начинают верещать. Придушенный продавец закатывает глаза, его хилое тело ослабевает.
– Отпусти его! – Голос Улупи ясно доходит до меня сквозь общий гул голосов.
Не просьба, приказ! Безвольно повинуюсь. Кхмер бессильно падает на тюки с барахлом, затравленно снизу смотрит на неё. Протягивает шорты, умоляя, твердит:
– Фри, фри. Фо ю! Фри-и. Нот мани.
Люди вокруг молча пятятся от нас, и вовсе не я тому причина. Все с неподдельным ужасом смотрят на мою спутницу. Уля застыла посреди лотков, гневно смотрит на продавца и шипит, издаёт низкие свистящие звуки. Общее оцепенение.
– «Нот мани» это хорошая цена! Пойдём, – говорит она и кидает мне шорты.
– Что это было?
– Не спрашивай!
Я решил быть не любопытным, мало ли что случается в Азии.

Она чувствует погоду мистическим образом. На полпути резко тормозит мотороллер.
– Будет дождь!
– Небо без туч.
– Сейчас будет! Снимем номер здесь! Хочу тебя.
Через несколько мгновений небеса прорывает многочасовым ливнем. Наши тела сплетаются в ближайшем отеле. Окна раскрыты, мы слышим громкую барабанную дробь дождя по железному навесу. Она душит меня в стальных объятьях желаний.
– Люблю дождь!
Лёжа, смотрю, как Улупи голая высовывается по пояс в окно. Вода струится по волосам, лицу, плечам, груди, стекает в лужи под ногами.

Внезапно посреди чёрного полога дождя она говорила:
– Всё! Дождя не будет!
И через пару минут тучи уходили, солнце снова жгло нам головы.

Яичница глазунья с беконом, бутылка «Tiger», поджаристый тост, сигарета – мой обычный завтрак. Уля пьёт кофе с круассаном. Простое меню – осколки мёртвой империи, чьи блики отражаются на грязной посуде местного общепита. Индокитай.

Наш путь имел какой-то особый смысл. Неделю бродили по развалинам Анкора, дышали запахом древних стен, молча сидели среди каменных глыб, ловя случайное секундное просветление. Моя спутница заворожено смотрела на храмы, нежно гладила настенные фрески. На барельефах Байона изображены петушиные бои, танцы, монахи, сцены из обычной жизни. Ничего не поменялось здесь! Не хватает лишь изображений мотороллеров.

Не знаю, что меня больше поразило в этом путешествии: гигантский заброшенный город в джунглях или чистое детское восхищение Улупи. Она внезапно замирала, вжимаясь в стены, молча, еле дыша, что-то тихо шептала, начинала улыбаться, искриться изнутри.

Через семь дней пребывания здесь я стал задыхаться, начал слышать голоса мёртвого города. Сны смешались с реальностью. Увидел тени давно ушедших дней. Уличный шум наполнил мои уши. Обхватив голову руками, сцепив виски, я пытался остановить нахлынувшую боль.

Призраки окружали. Старые стены начали говорить. Толпы бредущих по улицам прохожих, шумный рынок с торговыми рядами, арена с бойцами бокатор, давно умершие дети тянут ко мне руки и что-то поют на неизвестном языке, золотая ткань опоясывает каменную фигуру Будды, за его спиной медленно качается пятиглавая змея.
Улупи взяла моё лицо в ладони, нежно поцеловала в лоб.
– Слишком тяжело! Я виновата. Ты описался.
На следующий день мы уехали в Сиануквиль.

Южно-китайское море, Сиамский залив. Вдоль побережья от одного безлюдного пляжа к другому. Белый, как манка, песок, горячая солёная вода. Снежные облака кораблями плывут над склонёнными головами пальм. Наши загорелые тела, прижавшись друг к другу, лежат на самом солнцепёке. Моя левая рука крепко сжимает бутылку. Небо инфантильно покачивается надо мной. Кожа горит, будет ожог. Белые складки незагорелой кожи на изгибах рук и ног. Сил нет отползти в тень или залезть в воду.

Она приподымает солнечные очки, улыбается:
– Стало лучше? Надо двигаться дальше, нельзя останавливаться.
– Постоянно куда-то бежим, зачем?
– Мы ищем.
– Что?
– Тебя.

Меняется вид в окне автобуса, меняются названия и этикетки местного лагера: «Angkor – Premium», «Black Panther – Stout», «Bayon – Pilsner», «Vbeer – Lager», «Phnom Penh Beer», «Chang – Classic». Не меняется лишь вкус – вкус тёплой мочи.
По проходу меж кресел гуляют куры. Печёт, как будто забыли закрыть дверь небесной пекарни. Трясёт на ухабах. Водитель включил телевизор с караоке. Местные хором что-то поют. Я слышу лишь одно: «Ва-а-а-а-ндола-а-а-а миста! Уа-а-андола-а!»

Въезжаем в густое облако тумана. Вокруг всё замирает. Негромкий рокот мотора и медленное покачивание в такт движения. Смотрю вниз на свои ноги. Две худые волосатые жерди, на которых мешком висят штаны. Пытаюсь вспомнить, как я оказался здесь, как дошёл до этого. Но чем дольше пьёшь, тем призрачней становится причина, зачем ты это делаешь. Второстепенные цели суицида.

На очередной остановке покупаю самокрутку в баре. Брезентовый навес, старый ящик-телевизор и двадцать пластиковых стульев. На экране тайский бокс. Мужчины хором вскрикивают и вскидывают вверх сжатые кулаки. Невдалеке жарят большую свинью на гриле. Сажусь в углу. Взрываю.

Чёрно-красный диск солнца медленно сползает к горизонту. Моя спутница молча садится на корточки рядом. Солнечные зайчики пляшут в такт моему безумию.

Незаметно путь лёг через официальные границы, разные страны. Мы поменяли жёсткие сиденья кампучийских автобусов на мягкую кожу кресел Тайских авиалиний. Стены Анкора, грязь Пномпеня, пляжи Сиануквиля и Кампота сменили острова Таиланда и старые ваты северной части страны Лампанг, Сукхотай, Чиангмай.

Улупи вернула меня в каменные джунгли Бангкока. Ведомый за руку, я открыл удивительный мир – в нём не было привычной пьяной копоти Каосан-роуд, борделей и баров. В течение недели мы изучали храмы, множественные лики Будд, улыбающиеся лица монахов, маленькие мастерские художников. Древние голоса истории снова стали звучать внутри.

Мы словно преследуем, догоняем кого-то давно умершего, растворившегося в пыли веков. Бежим по следам минувших лет. Ищем среди старых стен тени растворившиеся в спирали бесконечности.

Пить я не бросил. Делал это скорее механически, по инерции, методично топя себя в алкоголе. Но перестал тонуть, в организме наступил момент пресыщения. Пропало состояние пьяной ваты, эйфории, полёта. Хлестал из горла бутылки, но никак не мог почувствовать себя пьяным, только чугунные гири усталости наваливались на плечи, прижимали меня к земле.

– Другой город. Другая страна, – говорит Уля, разглядывая в окно такси многоуровневые бетонные развязки Бангкока.
– Это Таиланд.
– Название не имеет смысла! Город другой. Двигаемся дальше.

Перед храмом Лежащего Будды стоит группа соотечественников. Устало курят. Улупи ведёт меня за руку. Размалёванная, грузная тётка тычет в нас пальцем:
– Со шлюхами на экскурсии ходят, стыд!
Я останавливаюсь напротив неё:
– Ты-то себе цену знаешь!
Неожиданный ответ на повседневное хамство в чужом мире.

Из Таиланда на автобусе до моста «Дружбы» через мутные воды Меконга. В Лаос, в столицу Вьентьян. Оттуда в нарко-рай Вангвианг. Опиумный чай, грибы, амфитамины из Изсингкока от племени акха, трава. Дальше в Луангпхабанг. Рисовый самогон в глиняных кувшинах. Пещеры. Водопады. На улице продают варёных летучих мышей. Луангнамтха. Медленная пыльная страна, пребывающая в полудрёме.

Я потерял возможность опознавать города, деревни, страны, нации. Кхмеры, тампуаны, пнонги, крунги, куой, тайцы, лао, хмонги, мьен, вьетнамцы, китайцы. Все стоят в длинной очереди предо мной и что-то требовательно кричат, каждый на своём языке, размахивают руками, норовят ударить, схватить меня, прячусь за её спину. Как маленький мальчик смотрю из-за материнской юбки на опасность, на медленно разгорающееся пламя собственного страха.

Пхонсаван – долина гигантских кувшинов. Попадаются ржавые остовы танков, предупреждения о минах – отголоски страшной, безжалостной войны.
Улупи поворачивается ко мне:
– Тебе нравиться здесь?
– Красиво! Но вы постоянно воюете.
– Насилие лишь признак взросления. Мы меняем кожу.
Чампасак и храм Ваи-Пхы. Таинственная цивилизация тямов. Паксан, дальше граница с Вьетнамом и Ханой.

Просыпаюсь рано утром. Бодро вскакиваю с постели, чищу зубы. С интересом разглядываю в окно новый город.
– Какие у нас планы сегодня, босс?
Уля лежит на кровати. Простыня свалилась на пол. Золотые лучи солнца играют на её смуглом теле. Спит, улыбаясь во сне. Одеваюсь. Спускаюсь в холл гостиницы. Портье вежливо кланяется.
– Будете завтракать, сэр?
– Конечно!
Тост, две сосиски с омлетом, ананасовый фреш, чашка зелёного лотосового чая с огромным куском медового торта.
– Ещё с собой. Кофе и круассан.
– Да, сэр.
– Что это за город?
– Хьюи, сэр.

На большом экране перед ресэпшэн показывают мировые новости. Пожилой диктор-азиат что-то стрекочет, за его спиной снег падает на золотые купола Москвы. Инстинктивно сажусь перед телевизором. Внимательно слушаю непонятную речь.

– Я тебе кофе принёс.
– Привет! Ты рано.
Она садится на кровати и потягивается. Чёрные как смоль волосы струятся по голым печам. Да и хрен с ним с кофе!

– Ты изменился.
Уля лежит на моём плече, курит, стряхивая пепел в непочатую чашку кофе. За окном моросит мелкий дождь. Я трезв третьи сутки. Чувствую себя счастливым рядом с ней.

Улупи раскрылась в моих объятиях в великолепную розу. Красота её стала доступной. Я смотрел и удивлялся, как мог не разглядеть этого раньше. Высохшее умирающее дерево моей души вновь пустило корни и покрылось листвой. В груди свили гнездо птицы любви. Чувствую их трепет, взмахи крыльев, слышу тихий сладкий щебет.
Я стал другим – она изменила меня.

Как влюблённая пара молодожёнов, держась рука за руку, целуясь на каждом углу, мурлыча, смеясь по глупостям, мы продолжали путь по Вьетнаму. Смотреть здесь нечего, всё уничтожено ковровыми бомбардировками, выжжено напалмом. Сравнить ещё один непохожий кусочек Азии – разноцветное стёклышко в калейдоскопе Индокитая.

Шаг второй: Немного смерти

«Чтобы победить все болезни,
нужно уничтожить всех врачей»
Пол Пот

Лопасти потолочного вентилятора гонят кипящую смолу воздуха из угла в угол небольшого сайгонского бара. Немногочисленные посетители, в основном «фаранги» – иностранцы.

Постный местный лагер кипит в бокале. Жара накрыла город. Каждый новый вздох – не просто движение грудной клетки-диафрагмы. Нет, ты отгрызаешь кислород, глотая его кускам острыми, неровными, скребущими и режущими гортань в кровь.
– Ты русский? – Невысокий седой мужчина лет семидесяти.
Европеец. Испещрённый морщинами лоб, чисто выбритое лицо. Рубашка с короткими рукавами аккуратно заправлена в строго наутюженные брюки. Сандалии с белыми носками. Отсутствие часов. Ровный шоколадно-кремовый загар выдаёт постоянного обитателя Азии. Бамбуковая трость в левой руке.
– Ты ведь русский? – Он настойчив.
Неожиданный вопрос в неожиданном месте – я сижу в душном баре, купил бокал местного лагера «Saigon».Тысячи мотороллеров, как необузданная волна цунами, несутся по улицам.
– Да, но полгода не говорил по-русски. – Даже думать я начал на ломанном английском.
– Ты практикуешь намного чаще меня. Могу на «ты»?
Он бесцеремонно садится за мой столик. Поведение волевого жёсткого руководителя.
– Сергей Павлович! – Сильное рукопожатие, стойкий запах пота смешанный с ароматом крепкого табака. Представление не требует взаимности.
– Выпьешь со мной?
– Выпью.
– Тогда водка. – Он подымает вверх руку с двумя вытянутыми пальцами, кричит бармену на вьетнамском.

Официант ставит две полные стопки рядом с моим бокалом, меняет пепельницу на чистую, кланяется. Учтивый ритуал абстрактной вежливости.
– Не обижайся, мне нужно выговориться, причём исключительно на родном языке. Тут если и встретишь своего, то руки жать не хочется, не то, что душу изливать. Ты же, на первый взгляд, человек ровный. Час уже с кружкой пива сидишь, молча, задумчиво. – Сергей Павлович резким хуком отправляет содержимое рюмки в рот.

Чуть морщится, крякает в кулак, снова кричит на вьетнамском. Пред нами вырастает пол-литровая бутыль шведской водки. Мой собеседник наливает до краёв, пьёт, откидывается на спинку стула, закуривает.
– Давно я здесь. Уже и страны нет той, что послала сюда. Во Вьетнам попал в начале семидесятых. Сложное время, разгар войны. Задача, поставленная предо мной, как перед военным консультантом – преподавать командирам Вьетконга тактику ведения партизанской войны. Обучить боевых командиров разрозненных отрядов действовать в условиях полной изоляции по единому сценарию генеральной стратегии. Без связи друг с другом, без прямого руководства, без тактических карт.

Признаться честно, на момент моего прибытия надобность во мне, как в учителе, уже отпала. Вьетнамцы научились действовать слаженно, быстро и смело. Огромные военные формирования безропотно подчинялись единой цели, проводили гениальные боевые операции, приводя противника в ужас и смятение. Мы же, военные тактики-инструктора, начали перенимать секреты у своих учеников, признавая мудрость подчас безграмотных деревенских пареньков управляющих сотнями солдат.

Легко не было, но мы стали единым целым, делали одно правое дело, боролись за свободу этой страны. Вьетнамцы дрались фанатично, до последнего патрона, шли в рукопашную на американских десантников в два раза крупнее их. Мой официальный статус – гражданское лицо, случайный турист в гуще сражений. Попади в плен к противнику, от меня открестились бы все, кроме товарищей по оружию, а они сложили бы свои жизни ради меня. Не примите это за красивые лозунги или пропаганду. Патетику жизни диктуют обстоятельства. И здёсь всё было честно: мы вместе против них. Боевое братство. Интернационал, каким он должен был быть.

Советские офицеры здесь находились не одни. Рядом с нами воевали восточные немцы, северные корейцы, чехи, китайцы, кубинцы. Вооружённый конфликт – превосходный полигон испытания нового оружия, новых тактик. Использовать такую возможность старались все.

Работали втроём. Я,– советский инструктор, кубинец Хавьер и вьетнамец Зунг. Мудрое решение соединить научную системную стратегическую мощь военного образования Советского Союза с исключительным опытом партизанской войны Кубинской революции, безумную жажду победы и готовность учиться вьетнамских патриотов. Так мы и воевали до самого конца, пока корабли под звёздно-полосатым флагом не ушли с горизонта. В этот город входили на танковой броне с автоматами в руках. Втроём неотступно! Вместе. Счастливые и пьяные от победы.

Когда мужчины живут, как звери, войной, они сбиваются в стаю. Так проще выжить, прижавшись спиной к спине. Мы были не исключение. Не было в жизни моей ближе и роднее людей, чем братья Зунг и Хавьер. Заботились друг о друге, прикрывали и помогали. У старшего из нас, Хавьера, двое девочек-близняшек на Кубе – Тереза и Мария, жена Анна. Девушка по имени Май, ждала Зунга в Хошимине. Моя мама в Воронеже. Одна семья. Наш мир, за который мы и дрались.

После победы, в семьдесят пятом, меня вернули в Союз. Связи оборвались. Знаю, что Зунг ушёл из армии, вернулся в Хошимин, женился на Май, начал делать карьеру по партийной линии. Хавьер растворился в джунглях с какой-то секретной миссией.

В семьдесят восьмом похоронил маму. Рак. Маленький холмик на кладбище – единственная связь с Россией. Когда в семьдесят девятом Вьетнам вторгся в Кампучию, на предложение вернуться в Азию согласился, не раздумывая.

Вьетнамцы взяли Пномпень, красные кхмеры засели в непроходимых джунглях на границе с Тайландом. Снова партизанская война, диверсии, локальные бои. Всё поменялось местами. Первое время был при штабе. Наскучило. Упросил руководство отпустить на передовую.

В это время, реализовывалась программа использования отрядов перебежчиков во внутренней диверсионной деятельности в тылу врага. Небольшие боевые группы кхмеров постоянно принимали то одну, то другую сторону в конфликте. Нашим заданием было формирование единой стратегии действий у подобных разрозненных отрядов. Был организован полевой лагерь обучения командиров – перебежчиков.

Постепенно поняли, что необходимо обучение в быту. Начали практиковать отправку вьетнамских инструкторов непосредственно на место деятельности кхмерских партизанских отрядов. Иногда посланники исчезали, как и группы, к которым они отправлялись. Ходили слухи о тайных диверсионных полпотовских отрядах, уничтожающих внутренних предателей, перебежчиков и сочувствующих, но официального подтверждения их существования не было.

Поэтому генштаб не принимал эти домыслы всерьёз. Предполагалось, что мы имеем дело с разрозненными и несвязанными силами противника, ведущими хаотичное сопротивление в горных приграничных с Таиландом районах.

Однажды пришли разведданные от агента в джунглях о переходе на вьетнамскую сторону группировки около сотни человек под командованием некоего Нуон Мока, племянника одного из высокопоставленных руководителей красных кхмеров. Дело политическое, необходимо срочное присутствие в отряде перебежчиков представителей высшего командования вьетнамской армии как гаранта безопасности. Сам отряд нужно было сопроводить на контролируемые нами территории. Эту миссию поручили мне и вьетнамскому лейтенанту Чан Ту.
Парень совсем молодой, лет двадцати. Сын генерала – страховка для кхмеров.

Вертушкой нас забросили в джунгли. На месте высадки встретила небольшая группа из десяти бойцов и двое суток уводила нас глубоко в леса, контролируемые полпотовцами. По прибытию в лагерь отряда мы обнаружили следы недавнего боя. Было видно, что сражение имело скоротечный, но весьма ожесточённый характер. Судя по всему, внезапный конфликт родил перестрелку и рукопашный бой. Присутствовали следы взрывов ручных гранат. Нас под прицелами автоматов усадили на землю у дерева на краю небольшой поляны. Чан Ту пытался спорить, но получил удар прикладом в лицо.

Вокруг стояли молодые люди в чёрной униформе с красными шарфами, самому старшему было не больше двадцати пяти, младшему лет восемь. Все хорошо вооружены. Присутствовало китайское, советское и американское оружие, в основном автоматы. Командовал невысокий молодой кхмер с перебинтованной щекой. Он отдавал короткие, еле слышные приказы, подчинённые повиновались молча, безропотно.

На поляну вывели пленных. Пока конвоировали, их усиленно избивали. Позже за руки и ноги, волоча по земле, притащили раненых. Всех свалили в единую кучу в центре. Рядом с нами на корточки присела девочка лет четырнадцати. Начала говорить на вьетнамском языке:
– Буду переводить вам.
– Что здесь произошло? Нас должны были ждать! Где Нуом Мок? – начал кричать лейтенант.
Девочка перевела командиру. Тот усмехнулся, дал короткое распоряжение. К нашим ногам кинули отрезанную мужскую голову.
– Ему скажи. Он готов тебя выслушать, – был ответ командира.
Последовали удары прикладами в голову – я потерял сознание.

Когда пелена боли и беспамятства сошла, руки и ноги оказались связаны. Вечерело. Тишину джунглей рвали неистовые крики людского ужаса. Солдаты добивали пленных и раненых ножами. Делали это скрупулезно и деловито, без проявления каких-либо эмоций, как опытные забойщики на убое скота. Один держал жертву за волосы, другой за ноги, третий перерезал сонную артерию штык-ножом, вытирая окровавленное лезвие об одежду убитого.

Рядом с нами на корточках сидела девочка-переводчик, нежно обняв АК-47, и со скукой и апатией смотрела на происходящую расправу. Заметив, что я пришёл в себя, улыбнулась и сказала:
– Истинный Кхмер учит: «Тот, кто протестует против нас, является врагом; тот, кто выступает против нас, является трупом».*
Несколько суток нас тащили через джунгли, уходя всё выше в горы. На любые вопросы и просьбы ответ был один – удар прикладом в лицо. Никто с нами не разговаривал. Еду бросали вечером, как собакам в грязь.

Мой товарищ держался хорошо, безмолвно принимал избиения и унижения. Отряд, в котором мы оказались, был не большой, насчитали сорок девять человек. Действовал полностью автономно – за несколько дней пути не было ни посторонних курьеров из штаба, ни радиосвязи. Я отметил, что мы осторожно обходим деревни и возможные места встречи с людьми, передвигаемся, как опытное диверсионное подразделение. Группа шла в полной тишине. Дисциплина и порядок являлись исключительными и заставляли меня, как профессионала, завидовать и уважать командира, способного добиться такого понимания и безропотного подчинения внутри боевого коллектива.

На восьмые сутки встали лагерем вблизи небольшой горной деревушки. Из нашего убежища были видны ровные поля и фигуры работающих людей на них.
– Опиум, – сказал Чин Ту.
Позже под вечер в расположение отряда пришли крестьяне. Шесть человек. Невысокие мужчины в годах, чьи лица исчертила паутина морщин. С собой на длинном шесте принесли жареную свиную тушу. Деловито поздоровались с командиром, сели у костра, стали вести размеренную беседу. Вьетнамец начал тихо шептать:
– Я немного понимаю. Продают лауданум – настойку опия. Торгуются о цене. Жалуются, что места для полей мало, а подниматься выше боятся. Там другое племя – старые люди. Пропадают мужчины. Просят помощи.

Чуть позже импровизированный пир закончился весельем – кормлением пленных костями. Нас заставляли грызть объедки без помощи рук. Любое сопротивление пресекалось избиением. Участвовали солдаты и крестьяне – полное единение народных трудящихся масс с армией. В какой-то момент я потерял сознание.

Утром меня и лейтенанта поставили на колени перед командиром. Рядом села переводчица. Жестом он отказался от её услуг.
– Я говорю на вьетнамском. Завтра мы идём высоко в горы, вверх. Будет трудный переход. Мы не можем тащить вас на привязи. Вам развяжут руки и распределят поклажу. Любая попытка к бегству – расстрел! Любая попытка рассекретить группу – смерть! Вы меня поняли?
—Да, но кто вы?
– Ангка** говорит – «Мы правим вечно, пока никто не знает кто мы».
Он резко встал, достал из внутреннего кармана серебряный портсигар с сигаретами, зажигалку в тон, закурил.
– Вы собственность Ангка.
Нас развязали, выдали рюкзаки, стали кормить на равных. Трое суток в полной тишине лезли вверх по отвесным скалам и непроходимому лесу. Не зажигали костёр. Солдаты спали по очереди, круглосуточно неся караул. Любой наш вздох, случайное слово, неправильно воспринятое действо могло служить причиной моментальной смерти. Когда устаёшь ждать расправы, обретаешь полную апатию к происходящему. Мы погрузились в ритм движения группы, слились с ней.

На четвёртый день на пути появились тропы и следы человеческого пребывания: аккуратно сложенные мотыги, одинокий кувшин с водой, вязанка дров. Отряд разбил лагерь рядом с одной из горных троп. Чуть выше выставили разведчиков для наблюдения за посторонним движением.

В засаде группа провела двое суток, прежде чем взять в плен одинокого пожилого крестьянина. Невысокий смуглый мужчина лет шестидесяти, не кхмер. Не сопротивлялся, покорно следовал за конвоирами. При допросе молчал, прямо смотрел в глаза командиру и улыбался. Его поведение выводило полпотовцев из себя. Началось методичное избиение.
— Это чамы. Они не говорят по-кхмерски, – сказал Чин Ту.
Пленному перерезали горло, тело спрятали в зарослях. Отряд начал готовить оружие к бою. Неожиданно дозор сообщил о приближении двоих мужчин – они сошли с тропы и двигались прямо к нам. Когда гости вышли в расположение группы, все автоматы нацелились в их сторону.

Пришедшими оказались слепой старик, тоже чам, и мальчик-кхмер лет шести. Они подошли к старшему. Старик начал что-то говорить, монотонно раскачиваясь в такт, малыш переводил на кхмерский. Солдаты стояли в оцепенении. Закончив говорить, старый чам сел на корточки, юный переводчик послушно уселся рядом. Командир прислонил дуло пистолета к голове старика, плюнул ему в лицо, выстрелил. Мальчик не шелохнулся, продолжал сидеть рядом с распластанным телом старшего товарища. Его убила ударом приклада по голове, девчушка, переводившая нам ранее. После первого удара мальчик был ещё жив, лежал без звука, лишь кровавые пузыри шли изо рта. Девчушка встала над ним, взметнула высоко вверх руки с АК-47 и, как лом, опустила автомат ему в темя.

На краю тропы бойцы отряда сложили всю поклажу, оставив лишь боекомплект. Группа выстроилась в цепь. Нам ремнями связали руки за спиной, соединив петлёй шею, что не даёт возможности конвоируемым сгибаться вперёд, приходится медленно ступать, расправив спину. За спиной шла девочка. Она вытерла кровь с приклада о мою одежду.

Простите за столь детальное описание случившегося. Каждая секунда того дня живёт все эти годы внутри моего мозга. Каждое мгновение тех далёких дней я переживаю снова и снова. Испытываю огромную потребность выговориться, поделиться этим.

Собеседник наливает полную стопку водки, выпивает. Разминает левое колено. Я сочувственно смотрю на трость:
– Боевая рана?
Сергей Павлович улыбается.
– Нет, мотороллер сбил две недели назад. Пьяные австралийские подростки. Случайность!
Новый мах и следующая порция водки отравляется вглубь его желудка.

– Группа растянулась в линию. Посредине медленно шли мы с вьетнамцем, подгоняемые девочкой-переводчицей. Жёсткими тычками дулом автомата, она заставляла нас идти в ритм со всем отрядом. Пройдя в скором темпе километра три, мы свалились наземь, как подкошенные. Сил идти в столь противоестественной позе больше не осталось.

– Стреляй! Мы никуда не пойдём, – зло выкрикнул Чин Ту, за что сразу молча получил в зубы прикладом от милой кхмерки.
Пока вьетнамец выплёвывал обломки зубов с кровью, девчушка дала сигнал остановки для всей группы. Через пару минут на тропе появился командир, пылающий гневом. Немного попинав наши обмякшие тела, командир что-то сказал юной полпотовке и вернулся в джунгли. Она привязала нас спинами к массивным деревьям, лицами друг напротив друга.

Спеленала профессионально, не оставив и малейшей возможности развязаться самостоятельно. Уходя, догонять отряд, не забыла подарить напоследок нам по увесистому удару в грудь. И также, совершенно безмолвно убежала вверх по тропе, по-детски подпрыгивая на ходу.

Немного придя в себя, я спросил лейтенанта:
– Что произошло в лагере? Что сказал старый чам?
– Старик сказал, что красные кхмеры не достойны их женщин, и всё равно умрут. Если солдаты сложат оружие и уберутся немедленно прочь, возможно, у них будет шанс выжить. Безрассудный поступок! Кхмеры уничтожат деревню.
Минут через сорок одинокого пребывания на краю тропы, мы услышали звук автоматных очередей в джунглях. Судя по выстрелам – это был расстрел.

Крестьяне не оказывали сопротивления, видимо совершенно не владея огнестрельным оружием. Скоро треск автоматных очередей сменился одинокими выстрелами. Вьетнамец поднял голову:
– Добивают раненых. Несвойственное для кхмеров расточительство патронов. Обычно просто забивают до смерти или режут горло.
– Это расправа. Они разгневаны.
Мы снова впали в забытьё. Тишина и медленно наползающая темнота подавили желание бороться. За нами вернулись. Добрая знакомая и малыш лет девяти с «Калашниковым» на шее вынырнули из вечернего тумана. Оба были сильно возбуждены и желали поделиться своими эмоциями:
– Всех мужчин убили! Я застрелила четверых! – Девочка вытянула вперёд руку, чтобы на пальцах показать нам сколько убила. – Они вышли с копьями и мотыгами. Дикари! Оставили только женщин. Будет пир, а потом они пожалеют, что остались живы! Все умрут!
– Ты же девочка. Ты в куклы играла?
Она с отвращением скривилась:
– Мы взрослые с момента, когда начинаем стрелять из автомата. Куклы – пережиток, буржуазная грязь!

Нас привели в деревню. Бамбуковые дома с крышей из листвы, с бедной утварью внутри. Обычное поселение горных племён. Рядом с крайним домом несколько старух и девочек складывали в кучу окровавленные тела мужчин. Около полтора сотен тел. В центре деревни на небольшой инсценированной площади сидел отряд. Нас, связанных по рукам и ногам, бросили у стены одного из домов. Со своего места мы могли наблюдать за всем происходящим.

Горели костры, варили рис, жарилось мясо, обнажённые по пояс молодые женщины прислуживали боевикам, разнося в глиняных кувшинах вино. Другие женщины покорно сидели по периметру. Оружие лежало рядом с кхмерами. Они были готовы в любую секунду начать стрелять. Командир находился в окружении своих солдат, зорко следя за происходящим пиршеством, отдавая команды через подручных.

Внезапно случилась перебранка. Вскочили четверо кхмеров, вытащили из группы сидящих статную дикарку лет сорока, бросили к ногам командира. На защиту пленницы бросились прислуживающие молодые девушки. Их сбили с ног, двоим перерезали горло.
– Это хозяйка деревни, – прокомментировал вьетнамец.
Пленницу поставили на колени рядом с командиром. Пир продолжился.

Немного позже старухи принесли несколько полных холщовых мешков. Высыпали содержимое на землю. Отрубленные головы стариков, мужчин, мальчиков, ровным слоем разложили в середине пиршества. Кхмеры стали срывать одежды с девушек. Заиграла музыка – небольшой оркестр из совсем маленьких девочек.

Пленницы начали танцевать, присев, переступая с ноги на ногу, рисуя замысловатые фигуры одними кистями рук. Плавные движения кхмерского балета. Танцующие нагие женщины на головах собственных мужчин на фоне языков пламени и чёрного ночного неба.

Принесли новые кувшины. Круг из танцующих пленниц увеличивался. В него вытолкнули хозяйку. Она скидывает одежду, начинает извиваться в такт ускоряющегося ритма, стоя напротив командира. Вино льётся рекой. Солдаты вскакивают со своих мест, обнимают танцующих, срывают с себя одежду, увлекают женщин в объятия, валят не землю. Танцующие не сопротивляются, отвечают взаимностью. Даже девочка-кхмерка громко смеясь, тянет на себя двух нагих пленниц. Спятившие жестокие дети в безнадёжном диком танце похоти.

Пьяный возбуждённый командир валит хозяйку наземь. Адские пляски оргии. Крики, визг, движения тел сливается с медитативным рисунком мелодии.

Мы замечаем, что из общей свалки постепенно незаметно выскальзывают женщины, одна за другой, унося с собой оружие. Солдаты, не замечая их исчезновения, принуждают к сексу друг друга.

Вряд ли меня можно назвать моралистом, но то, что мы увидели, выглядело ужасно. Происходящее приобретает форму насилия. Возникает стычка меж нагими боевиками. Ожесточённая драка. В ход идут кулаки, локти, колени, осколки глиняной посуды, отрубленные головы крестьян. В кровавой схватке режут глотки, ломают кости, выворачивают руки. Безумие продолжается до самого рассвета.

Под утро в живых остаётся восемь кхмеров. Они раненые и обессиленные валяются в лужах крови. Женщины связывают их. Нас вместе с оставшимися в живых солдатами ведут в небольшой сарай. Среди выживших – командир, его левая рука сломана, правое ухо откушено, на лбу рваный неглубокий порез.
– Он убил нашу девчушку, она ему ухо откусила и сожрала. – Чин Ту смотрит на голых и окровавленных кхмеров с нескрываемым презрением. – Глупцы! Надо было бояться женщин, а не мужчин.
Через несколько часов на пол сарая бросили одежду. Всех развязали. Принесли кувшины с водой. Вьетнамец шепнул:
– Не пей! Они добавляют отвар опиума, чтобы контролировать нас.
Так и есть, через полчаса боевики впали в сон. Мы решили обсудить наше будущее:
– Что будем делать? – спросил лейтенант.
– Пришло время мести. Мои личные счёты!
Женщины не имели опыта тюремщиков, поэтому не потрудились забрать у нас ремни. Я пропустил голову командира в петлю. Упёрся коленями в грудь. Начал душить. Пару минут, и дело было сделано. Достал из его нагрудного кармана портсигар и зажигалку… Серебряный портсигар и зажигалку в тон, с гравировкой на испанском: «Нашему папочке и мужу от его любящих девочек Марии, Терезы и Анны». Закурил.

Двери отворились. Нас двоих вывели на улицу, поставили на колени посреди двора. Пришла хозяйка деревни села перед нами на корточки и долго смотрела в глаза. Глубоко жутким холодным взглядом, без эмоций.
– Вы мне не нужны! Уходите прочь.
Мы встали и медленно, придерживая друг друга, пошли. Я остановился и обернулся. Обжигающиё холод её глаз сковал все вопросы:
– Ты обречён, нести его тень всю оставшуюся жизнь, – сказала хозяйка.

Сергей Павлович гасит жажду водкой.
– Куришь? – протягивает раскрытый серебряный портсигар. Беру сигарету. Щелчок зажигалкой, закуриваю. Морщусь, он замечает это:
– К местному табаку надо привыкнуть. – Откидывается на спинку стула, продолжает своё повествование:

Ниже по тропе мы обнаружили схрон со снаряжением группы. Продукты, ножи, одежда, верёвки, патроны, гранаты, го ни одного ствола, ни пистолета, автомата или винтовки. Ничего.
– Ты слышал её? – спросил вьетнамец, когда мы расположились на ночлег.
– Каждое слово.
– А на каком языке она говорила?
– Не знаю. Всё воспринималось, как на русском… – Я удивлённо вспоминал прощальную сцену с хозяйкой племени.
– Она даже рта не открывала!
Больше мы об этом не разговаривали.

Три недели бродили по джунглям, обходя стороной поселения, избегая любой возможности встретить людей. Вода кончилась, пили из луж и ручьёв, кончились продукты – жевали листья и ягоды. Не жгли костров, боясь привлечь к себе внимание, двигались осторожно и медленно – сказывалась острая боль после побоев и ран, полученных от полпотовцев. Шли инстинктивно, борясь со слабостью и сном, чтобы выжить назло и вопреки.

Когда совсем обессилили, таща друг друга через заросли, неожиданно выскочили прямо в центр расположения небольшого отряда. Человек десять плохо вооружённых, бедно одетых кхмеров. Наше внезапное появление произвело эффект. Они были испуганы и растеряны. Представьте: из самой чащи вываливаются оборванные, заросшие и исхудавшие вьетнамец и европеец в походной униформе противника. Общий шок. Руки дрожат, старые винтовки валятся из рук. Мы выхватили гранаты, размахивая ими над головой.
– На землю! Быстро! – кричит Чин Ту.
Кхмеры попадали. Мы подхватили оружие. Стоим в ужасе, целимся в них. Понимая, что шансов никаких. Сейчас они придут в себя, оценят ситуацию и расправятся с нами за секунды. Пожилой мужчина поднял руки вверх и начал причитать:
– Не стреляйте! Беженцы мы! Не стреляйте!

Провидение снова было на нашей стороне. Стихийный отряд беглых крестьян, приговорённых полпотовцами к смерти за какие-то провинности. Они сбежали и пытались пробраться на контролируемые вьетнамцами территории. Несколько недель мы шли вместе. Наше присутствие давало им надежду на хороший приём у вьетнамцев, поэтому нас всячески опекали и берегли. Мы всё равно боялись и были постоянно начеку. Мало ли, что придёт в голову крестьянам? Вдруг решат откупиться от красных кхмеров головами пленных иностранных инструкторов? Спали по очереди, не выпуская оружия из рук ни днём, ни ночью.

Когда отряд вышел в место дислокации вьетнамской армии, мы с лейтенантом были полностью измотаны и обессилены. Срочным авиа-бортом нас отправили до Ханоя, уже там – в военном госпитале разлучили. Переломы ребер, внутренние гематомы, сотрясение мозга, ушибы, дизентерия, язва, нервный срыв – всё стало следствием изнурительного похода. По истечении трёх месяцев я ни видел ничего кроме серого потолка больничной палаты.

Перед самой выпиской ко мне пришли двое: старик генерал и молодая девушка. Родственники Чин Ту – отец и сестра-близнец. Молодое сердце не выдержало перенесённых нагрузок. Парень умер, сжимая ладони отца. Скончался в бессознательном состоянии, твердя моё имя и что-то про старые легенды о нагах – племени женщин-змей. Генерал Чин помог мне остаться во Вьетнаме. Через год я женился. Хавьер говорил, что близняшки приносят счастье. Моё счастье нести тень Чин Ту, в его сестре красавице, моей Лиен.

Я не испытываю сожаления или раскаяния за прожитые годы. Жестокость и бескомпромиссность являются логичным поведением в экстремальных условиях. Кхмеры – дети с оружием, поступали правильно, уничтожая всё на своём пути. Выжигая дотла пути отступления, побеждая собственный страх. Продолжаю восхищаться их единством и фанатичным подчинением, рациональностью действий. Идеальные солдаты. О морали легко рассуждать в тёплых городских кабинетах. В джунглях милосердие и слабость твой главный враг.

Сергей Павлович приподнял пустую бутылку, посмотрел сквозь изогнутое стекло на лампу под потолком. Замолчал.
– Могу я тебя попросить?
– Да, конечно.
– У тебя татуировка на шее. Можешь показать?
Я расстегнул ворот, откинул рубаху. Вытатуированная спящая кобра обвила мою шею и плечи. Экстравагантный подарок Улупи во время наркотрипа по Лаосу.
– Это древний тату-оберег, я видел подобные на плечах убитых мужчин того племени.
– Случайность.
– За свою жизнь я понял, что доля случайного весьма иллюзорна. Встретив тебя здесь, принял решение рассказать старую историю совершенно постороннему человеку. Чем-то ведь обусловлен мой импульс внезапного эксгибиционизма. Провидение есть будильник с загадочным временем звонка-таймера. Никто не знает, когда сигнал сработает, кроме того, кто завёл его.
Мой собеседник крикнул официанта – нам принесли счёт. Строгим жестом он отклонил моё желание разделить чек пополам.
– Пора идти. Завтра мы с Лиен встречаем Марию и Терезу. Дочки Хавьера с семьями прилетают в Хошимин. Поездку организовал Зунг, он теперь большая шишка в министерстве иностранных дел Вьетнама.
Он встал, и, прихрамывая, вышел прочь.

Шаг третий: Немного любви

«Любой человек на свете –
попросту второстепенный персонаж
в чьей-то жизни»
Чак Паланик
«Кто всё расскажет»

– Не понимаю, что хорошего в Азии? Грязь, беднота, антисанитария, дурно пахнет. – Высокая пышная блондинка в обтягивающем неестественно выпирающие формы пятнистом комбинезоне.

Женщина без возраста и ума, лишь губы и грудь. Сидит рядом, крепко вцепившись в глянцевую кожаную брендовую сумочку. Пахнет дорогим парфюмом. Ей выходить в Эмиратах. Там ждёт белый сверкающий лимузин, гостиничные апартаменты класса люкс, букет из сотни красных роз, бутылка «Crystal» в серебряном ведёрке на столе в шикарном ресторане на последнем этаже небоскрёба с прекрасным видом ночного мегаполиса. Меня никто и нигде не ждёт.

Несколько месяцев назад я ушёл с работы, продал машину, сдал квартиру в аренду, купил авиабилет до Бангкока. Бывший начальник неожиданно оказался нормальным мужиком, превратил заявление об увольнение по собственному желанию в сокращение штата с последующей выплатой трёх заработных плат. В Домодедово швырнул мобильный в урну, преступил жёлтую черту, навстречу стеклянной будке таможни. Штамп о переходе границы и десять часов лёту с пересадкой в Дубаи.

«В моей жизни всё стало слишком ровно и предсказуемо. Каждый новый день похож на вчера. Я начинаю стареть рядом с тобой. Наши планы – ложь и самообман. Совместное будущее пугает. Я разочарована. Ухожу потому, что больше ничего не чувствую к тебе. Не люблю, и даже банальной ненависти нет внутри. Оставь меня в покое».

Короткое письмо от Нади на мой e-mail. Девять простых предложений колокольным набатом звенят в голове. Я просто раскрылся. Оказался не готов. Мощный апперкот в подбородок. Голова делает резкий мах назад, затем вперёд. Ноги подворачиваются, руки бессмысленными плетями виснут вдоль тела. Всем грузом валюсь вниз. Распластанным трупом посреди ринга моей любви. Глаза закрыты, белая вата обморока. Нокаут.

Ты победно вскидываешь руки вверх. Улыбаешься. Наши друзья, родители, близкие отсчитывают: «Раз, два, три, четыре…восемь, девять, десять, всё!» Ты победила, отвлекла, поймала на слабости, ударила в цель. Приподнимаю свинцовый затылок от пола. Пытаясь вспомнить, понять, как пропустил. Где сделал ошибку? Снова и снова читая: «Оставь меня в покое. Оставь меня… Оставь». Потому, что раскрылся и был не готов.

Дабы вывернуть себя наизнанку, надо чтобы внутри что-то осталось, но там пусто, лишь сквозняк от раскрытой двери после твоего ухода. Чувства, ощущения, самосозерцание – пустая ржавая клетка души. Ты вычерпала меня до дна, не оставив и глотка.

Я осознаю что, нахожусь на изломе: ещё вчера прожитый день был шагом в сторону взросления, мудрости и зрелости, завтра же этот путь поведёт меня к старости, маразму и смерти.

Что дальше? Унылая карьерная лестница, две недели солнца в году во время банального отпуска, очередное женское имя в мобильном, серое и грязное, как асфальт, московское небо, понурая осень, лабиринт депрессии, ненависть к себе и собственной слабости. Может это мой шанс? Шанс изменить, разорвать и выбросить. Шанс переписать по-новому, именно так, как правильно, без лживых целей и самовранья.

И пусть новый путь не отмечен оптимизмом. Да и фантазией тоже не блещет. Я меняю лишь пейзаж. Меняю тусклый след родного солнца на яркую раскалённую сковороду в чужом небе. Алголь, разврат и наркотики – всё это будет, поверь мне. Но никто и никогда не посмеет меня жалеть! Больше никто не ударит меня неожиданно.

Розовая марля утра разорвана огнём желания, пламенем страсти. Мы нагие сидим на смятой постели. Курим.
– Куда поедем дальше, босс?
– Путь закончен. Пришло время расставаться.
– Зачем? Нам хорошо вместе! Если нужны деньги, у меня есть. Нам хватит!
– Деньги не нужны. Мне пора возвращаться назад. У нас есть пара дней.
– А я? Как же я?! Возьми меня с собой!
– В моём мире мужчины лишь материал для продолжения рода и тяжёлой работы. Ты не сможешь там жить, а я не смогу смириться с ролью раба для тебя. Полюбила тебя!
– Останься со мной! Мы можем быть вместе!
– Нет, я должна вернуться и продолжить жизнь моего народа, моей семьи. Маленькую частицу тебя я заберу с собой внутри себя. – Она обхватила живот ладонями, прижалась ко мне.
Бриллиант слезы скатился по её щеке и маленькой бусинкой, перескочив мне на плечо, побежал по руке вниз.

Яд змеи в небольших дозах является драгоценным лекарством. Главное правильно рассчитать дозу. Лечение любовью – лечение ядом. Чуть больше доза – и смерть. Вылечить меня тебе удалось…

Чёрные кулисы сайгонской ночи накрыли город. Маленький сигаретный огонёк в руке.
Курю этот город, втягивая всеми лёгкими вкус его улочек, домов, мотоциклов, нескончаемого шума. Хошимин тлеет в моей руке, с каждой затяжкой становится всё меньше, теснее. Оседает серым пеплом внутри лёгких. Капли пота стекают по лбу, это слёзы выходят через открытые поры.

Улупи спит, повернувшись ко мне спиной, свернувшись калачиком. Каждое утро я пахну тобой! Еле слышу посапывающий звук мелодичного сна. Моё вожделение еле держит меня на поверхности реальности. Паутина слюны падает на скомканные простыни. Чувствую терпкий запах корицы. Дышу чешуйками её кожи, глотаю волосы, осколки снов, случайных фраз. Я немножко каннибал, потому, как поглощаю Улю микроскопическими кусками, маленькими дозами.
Я решил бить первым: днём купил авиабилет назад в Москву.

Сбегаю как трус, не сказав – прощай! Ты дала мне силы снова жить, научила бороться. Нужно ли мне исцеление? И зачем оно без тебя?..

* «Истинный Кхмер», «Первый Старший Брат», «Товарищ №87» – Пол Пот, настоящее имя Салот Сар.
** «Ангка» – верховный секретный безликий орган правления у красных кхмеров.
*** «Наги» – в индуизме и буддизме: змееподобные мифические существа.

Ясатай

Mavlon

Ясатай полз по степи. Большая потеря крови и упадок сил не давали подняться на ноги. Желание сократить маршрут оказалось для него роковым. От калмыцкой фермы, откуда он шел до точки в степи, где он жил и работал, по грунтовой дороге идти пятнадцать километров. А если напрямую- по степи, километров восемь, не более. Как раз через курган. Там он и нарвался на волчицу, яростно оберегавшую свой выводок.

Была ночь,пасмурно и из- за туч на небе не было видно ни звезд, ни луны. Поэтому он слишком поздно заметил тень бросившуюся на него с глухим рычанием. Времени хватило лишь на то что бы успеть вынуть нож. Ясатай виртуозно владел ножом, но сейчас его противником был зверь, а не человек.

Схватка была недолгой. То, что это была волчица, он увидел когда добивал зверя. Набухшие соски. Значит, где- то рядом щенята. Интересно, почему она одна и где же "папаша"? И тут он вспомнил, что несколько дней назад, неподалеку убили волка. Но посчитали его за одиночку. Вот оказывается где было его семейство.

Руки, ноги и живот Ясатая были искусаны. Из рваной раны на ноге хлестала кровь. Он уже чувствовал слабость, несмотря на адреналин полученный им в этой схватке. Достав из кармана большой кусок шпагата он перетянул ногу выше раны. Кровотечение стало меньше. Возвращаться смысла не было, курган ставший когда- то последним прибежищем неизвестного степного батыра, находился как раз на половине его пути. Ясатай работал пастухом. На степной точке. На самой границе калмыцкой и астраханской степи.

За тридцать шесть лет своей непутевой жизни он успел кое-что повидать. Рожденный в Казахстане русской матерью от отца казаха бросившего их, когда ему было два года, он воспитывался в русской семье состоящей из матери и бабушки. И лишь немного раскосые глаза и имя напоминали о его принадлежности к казахскому народу.

В семье его называли Яшей но он, когда подрос и узнал свое настоящее имя, потребовал называть его так, как назвал его отец, хотя считал себя русским. Дальше был развал Союза, срочная служба в "горячей" точке, контузия, дембель, неудачный брак и полное неприятие окружавшей его жизни. Вернее, жизнь не принимала его таким, каким он был. А подстраиваться под нее, меняться Ясатай не хотел и не умел.

Свое непонимание того, что вокруг него происходит, и скорее всего непонимание самого себя, он все чаще стал заливать "горькой", что вылилось в беспробудное пьянство и привело к обычным для этого последствиям: он потерял дом, работу, остался без документов. Вот тогда- то его, шатавшегося по различным областям в поисках заработка, и нашел даргинец Расул - хозяин одной из точек в степи.

На предложение - пасти овец пару месяцев за небольшую сумму, еду, одежду и разумеется спиртное, Ясатай, подумав, что ему терять в принципе нечего, согласился сразу. Так он оказался в степи.

Два месяца затянулись на три года. И не потому, что Расул его здесь удерживал. По прошествии двух месяцев он выложил перед Ясатаем обещанную сумму, но тот понял, что возвращаться ему по-большому счету некуда, и сам решил остаться. Ему понравилось в степи. Здесь он впервые почувствовал себя человеком. Он был просто..один. Тут, в степи, научился слушать тишину, научился слушать как поет ветер. Понял, что и у ветра есть настроение. Сегодня ему грустно. Вчера он был зол. А завтра, может, смеяться будет. "Хохочешь падлюка, издеваешься"- радостно говорил Ясатай. - "Меня не проведешь, я сегодня потеплее оделся".

Вообще, на кажущееся полное одиночество, Ясатай был не одинок. Вокруг, на расстоянии десяти километров было множество других таких же точек, оставшихся здесь еще с колхозных советских времен. Позже, выкупленных предприимчивыми даргинцами, приехавшими сюда еще при Хрущеве. На этих точках трудились и жили такие же, как и он, работяги. Когда он пас свою отару, то пересекался с ними на границах земли, принадлежавшей точкам. Знакомился. Его всегда дружелюбно принимали, считали за своего. И он почувствовал здесь себя своим.

Через день или два, благодаря сотовой связи вся округа знала что у Расула новый пастух, и зовут его Ясатай. Здешние места чем-то напоминали карибское море времен пиратов. Сборище неудачников, бывших уголовников, беглых преступников. У всех у них были разные судьбы, разные характеры, но всех их объединяло одно - там за "асфальтом" они были никому не нужным отбросом. Там они не существовали. А здесь у них был свой мир, у каждого было свое место. И в этот мир, живший по своим неписаным правилам, лишь иногда вторгалась окружающая его среда, в виде участкового и электриков, ремонтирующих обрывы проводов на высоковольтках.

Человек неопрятный в отношениях с людьми, не пытающийся понять мелких недостатков другого человека и не замечающий при этом своих, долго здесь не задерживался. Вести в степи распространялись с большой скоростью, и о совершённой кем-то подлостью, моментально узнавали все жившие вокруг соседи.

Точка, на которой находился Ясатай, была в сорока километрах от ближайшей асфальтной дороги. А до ближайшего населенного пункта и того больше. Жил он в добротной двухкомнатной землянке. Саманные стены, линолеум на полу, телевизор, газовый баллон. Рядом была баня. Кирпичный дом, в котором жил Расул с женой и детьми, кошара для овец,гараж и другие хозяйственные постройки. Народу больше не было,за исключением изредка приезжающих гостей, и напарников Ясатая, которых иногда нанимал Расул для каких-нибудь работ. И по раннему утру, выведя овец в поле и дождавшись пока тысячеголовая отара перестав "бегать" распасется расплескавшись по всей степи, он слезал с жеребца, стреноживал его, и сев на ближайшую кочку слушал тишину, тихонько радуясь своей новой жизни.

***

Ясатай полз... Недалеко от кургана он упал. Ноги стали ватными, и как будто тысяча иголок кололи все тело. Голова горела. Если он потеряет сознание все, конец. Искать лежащего в степи человека, где ковыль по колено, все равно что иголку в стоге сена. Когда найдут - уже поздно будет. А хватятся его только по утру.

Вчера вечером он перегонял кобылу на калмыцкую ферму. Купивший кобылу калмык наотрез отказался его везти обратно на ночь глядя и предложил ему переночевать в домике для рабочих. Ясатай сначала согласился, ворочался какое-то время,а потом встал и вышел из дома, никому ничего не сказав. Да и все уже спали. Он уже и часа не мог прожить без той, что ждала его в землянке... Ясатай часто бывал здесь, поэтому привыкшие к нему собаки не подняли шума. И он пошел..

***

Голова горела.. Левее от кургана была другая грунтовая дорога. Доползти до нее -означало получить хоть какой- то шанс. По ней кто- нибудь мог проехать и заметить его. Свой сотовый он второпях забыл дома. Только грунтовка была возможностью остаться жить. А жить у него сейчас было ради чего. Ужас охватывал его при мысли о том, что после того, как судьба преподнесла ему такой подарок, вот так вот глупо закончить.

Он вдруг вспомнил историю с узбеком. Тогда, два года назад.. Второй час ночи. Он сидел на полу землянки, нервно курил и дрожащими пальцами набирал номер телефона Расула. Напротив него лежал молодой большого роста узбек. Из треснутого черепа натекла лужа крови и видна была красновато-белая кашица мозгов. Рядом лежал 25-ти килограммовый металлический блин, бывший когда то запчастью от комбайна. Ясатай использовал его как снаряд для физических упражнений. "Расул, спустись ко мне, у нас ЧП" - сказал он, когда тот взял трубку. "Что здесь было, бля?" - зарычал зло глядя на Ясатая Расул. "Я спать лег, уже уснул, а он ебаться полез. Еле сшиб его с ног, здоровый гад. Блин ему на голову опустил, не хотел что бы он поднялся" - ответил Ясатай.

Расул минут десять стоял угрюмо глядя то на узбека, то на Ясатая, потом ничего не сказав вышел из землянки. "Ну всё, пиздец, пошел ментам звонить" - лихорадочно метались мысли в голове Ясатая, придумывались какие-то отмазки, пришло сожаление того, что он вообще позвонил Расулу - надо было просто уйти по-тихому, утром он был бы уже далеко.

Вчера вечером Расул привез этого узбека на точку, что бы тот почистил ему колодец. Узбек работал на арбузных полях, по каким- то причинам ушел оттуда и слонялся по селу. Там его и нашел Расул, и предложил подзаработать. Вечером они выпили с Ясатаем за знакомство, а ночью произошла эта история.

Расул вернулся через полчаса с большим куском брезента, бросил его Ясатаю и сказал: "Положи сюда узбека и все что от него осталось. Лужу на полу ототри чтобы и следа не было. Потом посыпь золой из печки. И быстрей давай".

Минут через сорок они погрузили тело в прицеп присоединенный к "Ниве" и с потушенными фарами выехали в степь. Ехали молча. Только один раз, Расул, как бы с сожалением, спросил: "Ну что, как-нибудь мирно этот вопрос можно было решить? Убежать там, или орать бы начал". " Что я, баба чтобы орать? Может у них у узбеков и принято с мужиками ебаться, у нас, у русских казахов не принято" - ответил Ясатай.

Проехав километров десять они остановились перед небольшим холмом. Раньше, давно, здесь тоже была точка, но после развала Союза точку разобрали на стройматериалы, и о её существовании свидетельствовал только этот холм, образованный наслоениями овечьего навоза, который сюда свозили, когда по весне чистили кошару. На каждой точке были такие холмы.

Вдвоем они затащили тело на вершину холма, Расул дал Ясатаю лопату и сказал:"Копай метра четыре. Чтобы наверняка. Ни волки, ни дикие собаки, ни вообще кто- нибудь,чтобы до него добрался". Последние два метра навоз грузился в ведро и Расул разбрасывал его по краям холма. Стоя на дне четырехметровой ямы Ясатай с ужасом подумал, что Расул вот так запросто, скинув в яму труп узбека, мог бы и его здесь похоронить. Живьем. "Приятное" было бы соседство.

Тело узбека вместе с брезентом сбросили в яму. "Бисмилля.." - произнес Расул. Ясатай быстро перекрестился. Когда ехали обратно Ясатай спросил:"Расул, а почему ты не сдал меня ментам?". "Только не подумай что мне тебя жалко стало" - ответил Расул - "Менты бы сказали что у меня на точке беспредел творится, бродяги друг друга убивают, каждый раз бы сюда заезжали, рабочих забирать. Или барана в замен требовали. Что бы рабочий остался. Заебался бы я от них откупаться. Узбек нелегал был. Без документов. Его особо искать не будут".

"Кароче" - добавил Расул - "Если кому-нибудь пизданешь про это дело, и менты сюда нагрянут и раскопают его, я скажу что в ночь убийства и вообще всю неделю, я был в селе, и двадцать моих родственников и других свидетелей это клятвенно подтвердят. Так что сидеть будешь ты. А как ты допер тело до холма, следаки за тебя додумают. Держи язык за зубами. Понял?" Ясатай утвердительно кивнул головой.

***

Ясатай изменил направление и пополз влево. Не наткнутся на дорогу он не мог. Завтра среда. В селе базарный день. Рано поутру окрестные чабаны начнут съезжаться в село. Его обязательно найдут. Если он, конечно, доползет и не изойдет кровью. До рассвета уже недалеко. Лишь бы хватило сил. Лишь бы не потерять сознание. На ум пришла мысль, что этот узбек лежит внутри большой навозной кучи и потешается над ним. Бред. Нет, он доползет. Там дома его ждет счастье, его удача.

***

Она появилась сразу после его дня рождения. Днюха.. Большое событие для пастухов. Повод собраться вместе, пообщаться, обсудить новости, ну и конечно же, грандиозная пьянка. Новый год и другие большие праздники каждый отмечал у себя на точке. Один, и если повезет - с напарником. Но на днюху, как бы считалось обязательным, проявить уважение и поехать поздравить товарища. Поэтому все те, кто не находился на кочевке на дальнем выпасе и не на перегоне, съезжались на точку к имениннику. Исключение составляли лишь те, кто родился весной. Весной шел окот - овцы давали ягнят и было не до бухла и шумных сборищ. Тогда несчастный весенний именинник отмечал свою днюху в одиночку.

Ясатай уже был здесь почти три года, многих знал, у многих был в гостях, поэтому ожидалось много гостей. С утра отару вывели на недалекое расстояние(по надобности Расул подъезжал к ней на машине), и Ясатай занялся приготовлением к празднеству. Генеральная уборка, баня, а ближе к вечеру перед приездом гостей они с Расулом занялись приготовлением шашлыка. Гости стали прибывать одни за одним. Землянка сразу наполнилась голосами и сигаретным дымом.

Тут были и давнишние постояльцы степи, и новички, лишь недавно оказавшиеся здесь. Витя, по кличке "нос", весь с ног до головы покрытый шрамами от осколков, полученных в Дагестане в 98-ом. Ваня, по кличке"стакан", по здешним меркам "приподнявшийся" тут. Калмыки - Ильмес и Батман, отец и сын. Последним приехал дядь Леша, пользовавшийся особенным уважением среди пастухов. Восемнадцать лет лагерей и восемнадцать лет кочевки по степям. Сел он в первый же день дембеля, заступился за знакомую продавщицу продмага перед двумя молодыми людьми. Дело дошло до драки и он, будучи по форме снял ремень и ременной бляхой одного убил, другого покалечил. Оба терпилы оказались сынками местной партийной элиты, так что получил он почти по полной.

Дядь Леша не пил ничего кроме пива, и этим отличался от присутствующих. Каждый прибывающий, заходя в землянку после официальной части типа: "Ясатайка с днюхой брат! Живи долго!" - присоединялся к пирующим и приступал к трапезе.

На столе было полно снеди: три больших подноса с тушеной бараниной, приготовленные женой Расула салаты, различные соленья и периодически Ясатай выходил к мангалу за очередной порцией шашлыка. Сам Расул на празднике не присутствовал, лишь один раз зашел, при всех поздравил именинника, хотя сделал это еще утром, поздоровался с мужиками, поговорил немного и сославшись на срочные дела ушел к себе. Пили чистый спирт. Расул выделил для этого пятилитровую канистру.

Разговоры шли о разном. Сначала обсудили новости, потом пошли интересные истории из личной жизни, разговоры о женщинах, помянули усопших, потом опять о женщинах. Женщин в этих местах было крайне мало. И фактически они были одного сорта - заблудившиеся по жизни откровенные бродяжки. Острая нехватка слабого пола сказывалась на поведении пастухов. Они иногда уходили поблудить в ближайшее село, что порой приводило к печальным последствиям - тюрьме или больничной койке. Расходились тоже поочередно. Нескольких повез развозить по точкам Ваня-стакан на своей "копейке." Последним, как и пришел уходил дядь Леша. Он никого не ждал потому что прибыл верхом. "Что же тебе Расул какую- нибудь путевую бабенку не привезет?" - говорил дядь Леша улыбаясь и похлопывая Ясатая по плечу. - "Ты же у нас затворник, на блядки не ходишь, проститутку себе привезти его не просишь. Должно же тебе когда- нибудь повезти" - добавил он, сел в седло и умчался в темноту.

Как в воду глядел.. Ясатай любил женщин. Но в этой любви была большая несправедливость - женщины не любили Ясатая. Наверное, не было в нем природного обаяния и магнетизма, да и физически он был не особо привлекательным. Ему просто не везло с женщинами. К каждой своей избраннице он относился более чем трепетно, даже если это была дешёвая уличная шалашовка. На все смотрел серьезно, любую любовную историю планировал завершить браком.

Его пассии принимали это за слабость характера, пользовались этим и манипулировали им. В итоге морально выжатый как лимон, Ясатай очень болезненно переживал это,принимая все близко к сердцу. Когда он разводился с женой, то спросил у нее, почему она уходит от него. На что получил ответ:"Ну, скучно с тобой, с тоски помрешь, неинтересный ты".

Тут, в степи, у Ясатая тоже были женщины. Аж целых три за три года. Это были "дамы" шатающиеся по точкам, нанимавшиеся на работу в поисках спиртного и хлеба.Их привозил Расул. И каждый раз, нанимая женщину на работу, Расул втайне надеялся на создание так называемой "луковой" семьи, рассчитывая этим надолго привязать Ясатая к своей точке. И в самом деле: баба у тебя есть, водка есть, деньги я тебе плачу, хочешь дам скотину, куда тебе идти от меня? Но ни одна из этих женщин не собиралась становится "луковой" женой Ясатая.

Отработав месяц и получив положенную сумму, пускалась в дальнейший путь."Хуево ебешь, раз даже такая старая кочерга здесь не задержалась" - сказал Расул Ясатаю, когда отвез на асфальт последнюю, довольно изношенную бабенку. Ясатай на это не обижался.

***

На следующий день после днюхи, Ясатай припозднился. Часа три проплутав с отарой в тумане вышел наконец на точку. Степной ветерок не выветрил похмелье до конца, поэтому он думал только о том, как бы побыстрей получить положенные ему в зимнее время 150 грамм чистого спирта, поужинать и быстрей лечь спать. Его, как обычно, встретил Расул и когда они вместе заводили отару на бас, сказал ему: "Там у тебя женщина. Я привез. Вот, только что. Смотри, что бы все без беспонтовых движений было. Не дай бог она мне пожалуется. Я с тобой поступлю так, как ты с тем узбеком поступил."

Он это каждый раз, когда привозил женщину, говорил." Расул, ты же знаешь у меня всё по обоюдному согласию" - усмехнувшись сказал Ясатай, и зашагал в свое жилище. Когда он зашел в землянку, то сразу почувствовал запах духов. Не перегара, а тонкий запах духов. И вместо распластанной на топчане пьяной бабы увидел сидящую и глядевшую на него большими голубыми глазами женщину. На вид лет 35-ти. Немного полновата. Короткая стрижка. На щеках румянец. Одета в черный батник, голубые джинсы, сапоги на высоком каблуке. Теплая женская кожаная куртка висела на вешалке. И никаких следов алкогольных запоев на лице. На очень красивом лице, как показалось Ясатаю.

Она совершенно не была похожа на тех женщин которые здесь бывали. Она не не должна была быть здесь. Никак не вписывалась в этот интерьер. Всё это сильно смутило Ясатая. Сразу было видно что женщина немного напугана. "Привет. Как тебя звать?" - как можно дружелюбнее спросил Ясатай. "Татьяна, можно просто - Таня" - тихонько ответила она. "Меня Ясатай, просто Ясатай" - сказал он.

Знакомство состоялось. Дальше был ужин. Ясатай сразу понял, что эта женщина чистый спирт пить не будет, поэтому не предлагал, и сам пить не стал, дабы не смущать её, несмотря на похмелье. Заверив её в том, что ничего ей не надо бояться и никто ее здесь пальцем не тронет, он спросил её, как она здесь очутилась.

Оказалось, что Таня здесь совершенно случайно. Она таким образом хотела скрыться от своего бывшего мужа. Они хоть и были разведены, но жили вместе в одной квартире в городе. Он долго не хотел ее отпускать. Таня очень боялась его. Она выбрала момент и решила уехать в Саратов. У нее там мама и брат. Есть свой дом. Так он перехватил ее на вокзале, силой усадил в машину и повез куда- то в соседнюю область к своему другу на дачу. Отобрал у нее сумку, деньги, документы, сотовый, и порвал, уже купленные ею, билеты.

Она чувствовала какие ужасы будут творится с ней на этой даче. Абсолютно безбашенный тип. Поэтому, уже на федеральной трассе, когда он пошел заплатить за топливо и купить что-нибудь в магазине, она выбрала момент, выскочила из машины,выбежала на дорогу и тормознула первый попавшийся автомобиль, чуть не попав ему под колеса. Это оказалась Расуловская "Нива." "Девушка, я сейчас в степь сворачиваю" - говорил ей Расул, на её настойчивые просьбы взять с собой. "Мне всё равно куда, только побыстрей заберите меня отсюда" - просила его Таня. "Садись, ты же не от ментов бежишь?" - спросил Расул. Таня отрицательно закивала головой и залезла в машину.

Она облегченно вздохнула, когда они свернули с асфальта на грунтовку и стали быстро удалятся от дорожных огней в заснеженную даль, и её нисколько не смутил, этот мрачноватого вида, кавказец. "Поработаешь у меня месяц, получишь денег, отвезу на вокзал. Посажу на автобус на какой тебе нужно" - говорил ей Расул когда вез её по степи. "А что делать надо? Я коров доить не умею" - с осторожностью отвечала она. "Нет у меня коров. Ничего не надо доить. Убираться, готовить еду, курей кормить, ну еще что по мелочи. Нет, не у меня. У меня жена для этого есть. В рабочем помещении. Где пастух живёт. Не бойся, никто тебя не тронет. Аллахом клянусь. Он мужик хороший. Давно уже у меня. Я его хорошо знаю" - смеясь отвечал ей Расул.

Он хитрил. Сейчас навалит снег. А через месяц, когда ей надо будет уезжать, всё потает и будет такая распутица что еще недели три по степи только на бульдозере можно будет проехать. И у него будет двое рабочих. Ясатай будет вместе с ним заниматься только окотом, не отвлекаясь на бытовые проблемы. А во всём остальном он говорил правду.

***

Ясатай полз.. Он, то цепляясь пальцами за небольшие кочки, то отталкиваясь локтями подбрасывал свое тело. Красные круги расходились перед глазами. Дорога должна быть уже недалеко. А там уже можно будет отдохнуть не боясь потерять сознание. Сейчас отдыхать нельзя - сразу клонит в сон. Он вдруг почувствовал запах ее духов. Тонкий, нежный аромат. Он пьянил Ясатая. "Что у тебя за духи? Как называются" - спросил он у Тани, в вечер знакомства."ШанельШанс". Нравится? "- ответила она. Ясатай буркнул что-то невразумительное, хотя на самом деле наслаждался ее запахом. Запах настоящей женщины. Запах другого мира, другой жизни. Он уже почти забыл его.

В тот вечер он, выделив ей топчан в соседней комнате и чистое постельное белье, долго не мог уснуть. Что то необъяснимое и волнующее откуда-то издалека потихоньку проникало в его сердце. Нет, он не думал о сексе. Хотя мысль о том, что в соседней комнате лежит красивая женщина, которая находится в его власти возбуждала его. Но сейчас, воспользоваться ее положением и залезть на неё, для Ясатая было равносильно тому, чтобы раздеть до гола ребенка и потешаясь, смотреть как он плачет и ежится от холода. И он гнал эту мысль еще на подлете.

Когда прошло несколько дней, Расул спросил у Ясатая: "Ну что, уже на одном топчане спите?". "Нет, она отдельно отдыхает, у меня тесно для двоих" - ответил Ясатай. Расул лишь недоверчиво ухмыльнулся. Таня оказалась хорошей хозяйкой, быстро научилась правильно топить печку кизяком, и когда Ясатай приходил с отарой из степи, его ждали чистота и вкусный ужин. Да и сам он стал преображаться на глазах. Стал тщательней следить за собой, а когда только появлялись волоски на его реденькой доставшейся от казахских предков бороденки, сразу избавлялся от них.

За ужином она рассказывала ему о своей жизни. Ясатай готов был часами слушать её. Не делать вид, а именно слушать её. А ведь правильно говорят - слушайте женщину и она расскажет тебе всё. И вы поймете какая она. А когда вы поймете её, она потянется к вам. И Ясатаю показалось что Таня потянулась к нему. "Ну, ты теперь прямо всё обо мне знаешь" - смеясь говорила ему она. "Да рассказывай, это не страшно, ты уедешь, и больше никогда меня не увидишь" - тоже со смехом отвечал Ясатай.

Ясатай все реже и реже стал пить. Сначала он объяснял свои выпивки необходимостью не простыть в степи, но когда увидел, что Таня этим недовольна и вовсе перестал ходить к Расулу за спиртом. "Ээээ, да она так из тебя алкаша человека сделает" - как всегда с иронией говорил ему Расул.

Дни быстро пролетали. Как и ожидалось, в середине февраля выпало много снега, а в конце пришла оттепель и начался потоп. Пошел мартовский окот и Ясатай вместе с Расулом весь день проводили в кошаре с овцами. А когда наступал вечер, Ясатай шел в баню и потом быстрее ветра летел в землянку где его ждала Таня. Ясатай страстно желал её, но Таня не давала никаких намеков, а он не хотел разрушить невидимую хрупкую нить, натянутую между ними. Боялся разрушить. Он всё чаще с тоской думал о том, что она должна скоро уехать и радовался распутице.

Наконец дороги стали просыхать, и Таня все чаще стала рассказывать о своем доме в Саратове, о разговоре с мамой, которой она звонила с телефона Ясатая. О том что её бывший муж переслал её документы в Саратов и перестал ею интересоваться, о будущей своей жизни. И как- то, в один из вечеров Ясатай сказал ей: "Тебе не место в этом сарае Таня. Дороги высохнут и ты должна быстрее уехать, тебя ждет нормальная новая жизнь. Тут в землянке, место только для таких дурачков как я". "Если я уеду, то только с тобой. Я же вижу как ты на меня смотришь. Ты настоящий мужчина Яша. Ой, прости, Ясатай. И хоть ты и наделал кучу ошибок, ты не перестал им быть. Это видно было по тому, как ты ко мне отнесся. Я видела многих людей в жизни, но мужчину встретила в степи" - тихо, опустив глаза сказала она. "Да называй меня хоть сухой лепешкой, мне всё равно приятно" - радостно крикнул Ясатай...

Эта ночь подарила ему счастье. Она лежала у него на груди и щебетала о чем-то. А он лежал, и вне себя от нахлынувшего на него восторга, думал о том, что как мало оказывается человеку надо для счастья. Просто, что бы рядом был родной и близкий тебе человек. И что бы понять эту простую истину ему пришлось пройти через всё это, оказаться на самом дне. Возможно и тогда, давно, рядом были эти родные люди. Но он не заметил их. Оттолкнул от себя. Его не любили, потому что он никого не мог понять или не хотел понимать. Он стремился к тому, что бы его поняли, но не стремился понять других.

Его охватывал восторг от единения с близким ему человеком. Кайф несравнимый с алкоголем. Он больше никогда не будет пить хмельную, вонючую жидкость..

***

Ясатай заполз на небольшой пригорок и попытался разглядеть дорогу. Еще темно, ничего не видно. Видно только свет фонаря на столбе, на его точке. Она недалеко. Километра два. Кричать бесполезно. Ветер идёт оттуда. Отчетливо слышен лай собак.. Он вчера вечером, подошёл к Расулу и попросил расчёт, сказав, что они с Таней уезжают. "Я так и знал что это произойдёт" - сказал Расул -" Что она уведёт тебя отсюда. Нету сейчас у меня такой наличности. В общем так. Оседлаешь кобылу, и перегонишь её к калмыку Лёве, он у меня давно её выпрашивает. За 40 тысяч. Это будет твой расчет. Назад он тебя на машине привезет. И деньги заодно. Ты уже, смотрю, недели две ходишь сияешь и скачешь как сайгак. Всё-таки вы спите на одном топчане. Завтра перегонишь, а послезавтра я вас отвезу." "Зачем откладывать на завтра, то что можно сделать сегодня. Я сейчас перегоню кобылу, получу расчет и уже завтра ты нас отвезёшь" - сказал Ясатай и пошел запрягать лошадь. Он торопился начать новую жизнь. Уже на полпути он вспомнил что оставил сотовый дома. Но что с ним может случится когда судьба так улыбнулась ему?...

Вышедшая на мгновение из- за туч луна осветила колею дороги. Метров семь. Последний рывок. Казалось бы все силы его предков-кочевников по отцовской линии сейчас собрались в нём. Он пополз. Колючие кочки больно ранили искусанный живот. Все, дорога. Он лежал на животе и чувствовал, как из него, вместе с кровью, по капле выходит жизнь. Он смотрел на дорогу. Скоро будет рассвет. И теряя сознание вдруг увидел её глаза. Прекрасные глаза. Они излучали удивительный свет. Свет... Свет... Фары автомобиля.. фары автомобиля.. Ясатай поднял руку..

Ментальность

Mavlon

Ты же помнишь Бахтияра? Он в нашем доме жил, на четвертом этаже. Потом они всей семьей в поселок переехали. Тут не далеко. Отца еще у них во время войны убили. На хлебозаводе, в очереди, за хлебом. Боевик какой-то доебался. И прямо на глазах у Бахи, батю его и застрелил.

Баха еще обоссался тогда. Как же, тут и обосратся можно. Ему лет пятнадцать было тогда, не больше. Вот и остался он с матерью и младшей сестренкой Мавриёй.

Ну, ты-то знаешь, какое время тогда было. В начале девяностых, весь Таджикистан горел - синим пламенем. Каждый выживал, как мог. А у него мать и сестра. Он один, мужик в доме остался. Родственников ведь у них не было. Соседи помогали, конечно, чем могли. Но так он сам как мог, пропитание добывал. Плитки электрические мастерил. Газа то не было, благо ГЭС под боком, света хоть отбавляй. Докой даже в этом деле стал, из ничего мог аппарат состряпать.

Семья у него голодной не была. А сестренку свою он очень любил, сам голодный будет ходить, а ей свой кусок отдаст. Да это еще с детства видно было. Приведет ее в бассейн, сам не купается, смотрит, как она плещется. Потом полотенцем ее оботрет, платьишко на нее оденет, и за ручку домой ведет. В школе каждую перемену к ней забегал. В классе ее по-моему никто за косички не дергал, оплеух Бахиных боялись.

В общем, трясся над ней как над младенцем. Хоть она года на четыре всего помладше. И все лихое время, он ее оберегал и о ней заботился. А когда все поутихло, и басмачей из города выгнали, он ее в школу опять отправил, а сам недоучился, работать надо было. Он все для нее готов был сделать.

И так и получилось. Когда Маврие шестнадцать годочков стукнуло, замуж она запросилась, за Сухроба, дружка его. Он часто у них дома бывал, тогда видать и приглянулись они друг другу. Ну Баха перечить не стал, хоть и не был доволен таким резким поворотом. Свадьбу сыграли. Он даже свой мотоцикл продал, чтоб у сестренки свадебный наряд был, не хуже чем у других. И с Сухроба калым не стал брать, хоть и положено. Время такое было, не всегда традициям следовали.

Ну, вроде все миром. А тут такая оказия. Бахтияра в армию забирают. Ты же знаешь, как у них в бабайскую армию гребут. Пошел Баха за луком на базар. А тут два КАМA3,а с автоматчиками подъезжают. Отцепляют рынок, и начинают хватать всех молодых, и у кого документов нет.

Тогда бои жестокие шли в Припамирье, в Тавиль-Даре. Добивали остатки боевиков-вовчиков,вот и забирали всех подряд, и Баха туда попал. Да и служить ему давно пора было. Матери сказали, что его забрали, она в ужасе была. Ну, а что делать? Только на лучшее надеяться.

Очень долго от него никаких вестей не было. И тут дома такая история. Сухробчик этот, жестко в карты стал играть, да и кукнарчиком любил побаловаться. Все что зарабатывал - все проигрывал. Целыми днями на блат-хатах пропадал. А Маврия все терпела, любила Сухробчика до безумия. Но и у безумия есть предел. И для нее он оказался пределом жизни. Наверное, поэтому она так поступила, когда он прижатый блатными кредиторами, поставил на кон ее... и проиграл.

Она сделала все, что Сухроб от нее попросил. Удовлетворила пятерых татуированых недоносков. И потом, рассказав все матери так, как будто заранее просила у нее прощения за то, что должна была сделать, пошла на старый скалодром, и сбросилась в низ. Там метров тридцать ,шансов никаких. Она выбрала надежное место.

Кари-Бало, поселок маленький, историю эту узнали сразу и все. Сухроб уже паковал чемоданчик, находиться здесь он уже не мог, ему плевали вслед, когда он появлялся на улице. И даже, равнодушные ко всему, поселковые менты, скрежетали зубами, но ничего поделать не могли. Не он же ее убил. А жена, увы, всецело принадлежит мужу. Ментальность, бл@ть...

Баха явился на третий день после того как похоронили Маврию. Ровно через год, как его забрали. Живой, здоровый. Отпуск ему дали. Это редкая удача, отпуск в бабайской армии.

Узнав обо всем, у матери, он пошел на могилу с сестре. У таджиков не принято ходить на могилы, а он пошел. Он сильно любил сестру. Сухроба, Бахтияр застал во дворе его дома. Соседи все видели. Он ничего не говорил. Просто, молча, воткнул ему нож в сердце, по самую рукоятку. А потом попросил вызвать милицию. Сел рядом с трупом и закурил.

Поселковый патруль явился быстро. Как будто ждали. Начальник патруля осмотрел всю картину, да так и говорит: «Ты же вроде Баха,сюда из Тавиль-Дары в отпуск приехал? Ну, вот и езжай обратно. Выживешь, значит выживешь. А нет... Аллах тебе судья. Этого урода, кто угодно мог пришить, он тут многим должен. А мы тебя не видели, и никто тебя не видел»

Громко так сказал, чтобы все кто вокруг столпился, хорошо слышали. Тоже ментальность своего рода. Баха, в этот же день, с попутной оказией и уехал. Не вернулся больше Бахтияр. Когда бои закончились, матери пришло извещение, что пропал он без вести. Да так оно и есть скорей всего. Там тысячами пропадали. Видно прав был тот патрульный, Аллах ему судья...

Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетний сын.
— Папа, можно у тебя кое-что спросить?
— Конечно, что случилось?
— Пап, а сколько ты получаешь?
— Это не твоё дело! — возмутился отец. — И потом, зачем это тебе?
— Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?
— Ну, вообще-то, 500. А что?
— Пап — — сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. —
Пап, ты можешь занять мне 300?
— Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? — закричал тот. — Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать!.. Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю, а ты себя так глупо ведешь.
Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл за собой дверь. А его отец продолжал стоять в дверях и злиться на просьбы сына. Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом попросить денег? Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: Может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня не просил денег. Когда он вошёл в детскую, его сын уже был в постели.
— Ты не спишь, сынок? — спросил он.
— Нет, папа. Просто лежу, — ответил мальчик.
— Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, — сказал отец. — У меня был тяжелый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.
Мальчик сел в кровати и улыбнулся.
— Ой, папка, спасибо! — радостно воскликнул он.
Затем он залез под подушку и достал еще несколько смятых банкнот. Его отец, увидев, что у ребенка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил все деньги вместе, и тщательно пересчитал купюры, и затем снова посмотрел на отца.
— Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? — проворчал тот.
— Потому что у меня было недостаточно. Но теперь мне как раз хватит, — ответил ребенок.
—Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твоего времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу чтобы ты поужинал вместе с нами.

Когда Марлен Дитрих приехала в Советский Союз ее спросили: «Что бы вы хотели увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?» И эта недоступная богиня вдруг тихо ответила: «Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!» Сказать, что присутствующие были ошарашены, — значит не сказать ничего. Мировая звезда — и какой-то Паустовский?! (мнение организаторов встречи) Что за бред?! Но всех — на ноги! И к вечеру Паустовского, уже тяжелобольного, наконец, разыскали.

То, что произошло тогда на концерте, стало легендой. На сцену вышел, чуть пошатываясь, старик. И тут мировая звезда, подруга Ремарка и Хемингуэя, — вдруг, не сказав ни слова, опустилась перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было узким, нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. А она поцеловала его руку, а потом прижала к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал сначала замер, а потом вдруг — медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! — начал вставать. И буквально взорвался аплодисментами.

А потом, когда Паустовского усадили в кресло и зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ Константина Паустовского «Телеграмма», который она случайно прочитала в переводе в каком-то немецком сборнике. «С тех пор я чувствовала некий долг — поцеловать руку писателя, который это написал. И вот — сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо!»

«КЗ-5»

Нерыдай


Всем тем, кто рассказывает своим тупым женам про то, как он там воевал, посвящаю.
- А почему жены-то тупые?
- А кто за такого идиота замуж выйдет? Только такая же…

Из беседы двух военных...
Вот скажи обычному человеку: «КЗ-5», что он подумает?
Да ничего.

Ну, будет, конечно, какой-то там ассоциативный ряд…ну и все.
Ну, вот что вы сейчас подумали, когда прочитали? Ничего. Вот то-то и оно…

А вот скажите это спецназовцу, и он скажет так: «О! Это вещь!» Он, может быть, еще так пальцем указательным в небо покажет.

На самом же деле…вот опять, это «самом же деле», всегда оно…короче, есть люди, для которых это не просто звуки.

К этим людям отношусь и я. Для меня это очень богатые и ощутимые воспоминания.

Особенно, когда это произносит подрывник, ну, или, как мы их называем, «детонатор», то тогда эти слова они вообще звучат по-особенному. Они звучат…как итог. Ну так как-то…с подтекстом что ли.

Но он не изрекает назидательно и торжественно: «Кэ зэ пять», нет, он произносит как-то буднично ласково и немного небрежно: «Кэзэшка». Ну, то есть он с ней на «ты». Ну друзья, короче.

И тут все понимают, что все – кэзэшка, все, то есть – это итог.
Почему это слово «кэзэшка» вызывает в сознании человека, который ведает о том предмете, который оно обозначает, столько много образов и мыслей?

Многие из нас свою первую любовь позабыли…а это мы помним:
- А в две тысячи четвертом помнишь? Когда в Шали дом кэзэшкой подняли?!
- Аааа!
И дальше следует взрыв хохота. Ну. Конечно, все помнят. И всем весело. Причем смех такой, ну…нарочитый что ли. Зловещий.
- А че ржете-то?
- Да, мы тут вспоминали, как в четвертом году, помнишь, в Шалях дом подняли?
- КЗ? Трех духов зажмурили…
- Да! Ааааа!
- Ааааа!
Так почему же всем так весело?
Да потому, что встречи эти, они не так часты…и они всегда особенны. Запоминается.
А почему запоминается, я сейчас опишу.

Опишу без всей этой военной сопливой херни про погибших друзей и про родину…ну вы поняли. Тошнит уже просто от этого. От этих рыданий под гитару и страшных историй про кинжальный огонь, про обколотых духов, про то, как «нас убивали, но мы выживали и снова в атаку себя мы бросали»…

Знаете, это все для обсосков. Да, для полных уродов. Это они пишут книжки про войну. И они же читают. Там главный герой, пока воюет, его женщину прет другой, скорее всего его разбогатевший друг, криминальный гений…короче, чушь.

Эти книжки можно даже не читать. Там все одно и то же – слабо прикрытая сублимация эдипова комплекса, замешанная на гомосексуализме.
Там на каждой страничке страх. Там лажа полная.

Читать про кавказскую войну…это, извините меня, – разрыв мозга. Надо быть просто больным. Читайте лучше про Афган, эти люди хоть сумели кусок бизнеса под себя подмять, не то что кавказские ветераны – через одного психи судьбой обиженные.
Я имею право так писать. Полное.
И тех, кто пишет про то, как они воевали, называть обсосками тоже. Я знаю, как они воюют. Видел.

Я вам секрет открою: тех, кто воюет в России, сегодня совсем мало. И они книги не пишут. Они другими делами занимаются – деньги зарабатывают. И правильно делают.

Так вот хочется написать без всяких долбанных заунывных мотивов. Но вот знаете в чем беда? Вот напишу я так, как оно есть, но вы же не поверите. Вам же не это нужно.

Понимаете, да?
Вам надо, чтобы боец тащил раненого командира на себе. А захваченный в плен плевал в лицо палачу и смеялся таким дьявольским смехом. На самом-то деле пленные они…совсем другие. И мы другие. Не таскает никто раненых командиров. Все совсем по-другому. Раненых частенько бросают под огнем. И я вот сейчас еще напишу…

А вытаскивают их частенько лишь потому, что все знают, что вытащил раненого – орден мужества. И вот сидят они ждут, когда стрелять перестанут, и потом старший, обязательно старший, ползет вытаскивать. Тут, вы уже понимаете, что когда раненого вытаскивают туда, куда надо – он уже мертв. Вот и вся романтика. Но вы-то в это не верите. И не надо, потому, что это не так…думайте об этом…мы все равно вас обманем. Вас-то там не было – были мы. И мы вас обманем. А зачем мы это делаем?

Да за тем же, зачем женщины лица красят и волосы – выглядеть хотим привлекательней. Денег нет, так мы хоть так, небылиц расскажем – авось дадут?

Второй час шел бой.
Точнее, не было никакого боя. Вот, видите, опять… Это я уже по привычке так написал. Ну, мы так всегда обманываем наивных гражданских. Пишем, что шел бой…
На самом деле проще все было.

Ну да, второй час душара садил из пулемета из цокольного окна своего подвала, в который его загнала штурмовая группа.

Подойти было невозможно. Просто неудобно. Под пулями никто не бегал, и они не свистели над головой. И мы не были такие, знаете, в пыли, типа, и уставшие. Мы были свежие. Сытые. Выспавшиеся. В чистеньких «горках».

Кому-то хотелось трахаться.
Кому-то спать.
Кто-то устал держать в руках оружие и присел, положив его на колени. Ну вот так, как в кино про войну – так не было. Никто не бегал, пригнув голову, и не вспоминал родную деревню. Все реально понимали, что зажмурить духа надо до наступления темноты. А там…хоть трава не расти.

Мне хотелось пить, и я пил из маленькой стеклянной бутылочки «кока-колу» и ел шоколадку «Аленка». Мне было хорошо. В руках у меня была камера, за спиной висел автомат.

Раненых у нас не было, а поэтому настроение было у всех приподнятое – задорное.

Душара поливал в белый свет остервенело, реагировал на любые движения.

А мы просто стояли за углом его дома и вели статистику:
- Сколько он уже стреляет?
- С десяти часов.
- Нихера себе он там затарился.
- Да, мужик серьезно подошел к делу.
- Так он, прикинь, сначала же еще гранаты кидал.
- Че, зацепило кого?
- Да нет, по верху как-то все прошло.
- Интересно, он там один?
- Наверное, один, хотя ленты-то он должен же снаряжать как-то.
- Он там один. Эрщики его звонок перехватили, он жене позвонил, сказал, чтобы она сыну рассказала, кто был его отец, и матери еще звонил. Мать его поздравила с тем, что он теперь шахид…охуеть да?
- Че так и сказала?
- Ну да, типа, прощай, сынок, я горжусь тем, что в нашем роду шахид.
- Вот сука больная.
- Слышь, народ, а че за херня? Какой в этом кайф?
- Ну, типа, если ты шахид, тебе на небе гурий дадут сколько-то там. Гурии это телки такие красивые, пышногрудые, целки…там их что-то около сотни положено за это.
- А зачем они ему там?
- А зачем телки вообще?
- Ну-то понятно, зачем в жизни. А зачем там-то телки?
- Ну за тем же, наверное. Трахать.
- Он че, там тоже в теле будет? Там же, типа, только душа?
- ****ь, ну тогда надо, чтобы еще и член давали такой, сантиметров тридцать и чтобы стоял все время…тема, да?
- Не, ну, если так разобраться, то да, член тоже нужен.
- И, короче, он в это верит?
- Ну он не знаю, а вот мать его верит.
- Короче, она сейчас сидит и прется с того, что скоро у ее мертвого сына в раю будет много девственниц, так что ли?
- Ну, типа, да.
- Ну и член тоже нужен, по-любому…
- Реальная тетя!
- Нормальный расклад да?
- Прикинь, у него мать? Реально же тупая.
- Ну какая мама, такой и сынок.
- Да нет. Ей просто реально похеру, у нее еще десять сыновей. Так что один плюс, один минус – не чувствуется…
- И причем там командовать этими гуриями будет его жена, когда умрет, типа, старшей жены…
- Они поэтому так спешат вслед за своими мужьями?
- Нет, просто реально тупые!
- А надо уточнить, она там командовать будет в каком возрасте?
- В смысле?
- Ну, если он умрет в восемьдесят, а его жене семьдесят, то нахер такая она там ему нужна, если там реально молодые целки?
- А хороший вопрос! Кстати, что там об этом написано?
- Не уточняется… Можно и подъебаться. Надо уточнить…
- Вопрос серьезный…а то может он там зря воюет.
- Ну че он там, еще стреляет?
- Да стреляет…
- А гранаты ему кидали?
- Блин, два ящика закинули – ноль эмоций.
- А химию?
- Сказали не применять. У оцепления противогазов, как всегда, нет.
- А бензина налить?
- Прокурор уже здесь – разорется, как всегда.
- Бля, а че делать?
- Да ничего, детонаторы на базу поехали, сейчас привезут чего-нибудь вкусного…

Приехали детонаторы.

Привезли два ящика «шмелей», «гм», и еще чего-то.
Гранатометчик вышел на позицию – окно подвала видно хорошо.
Подошел пулеметчик – он будет прикрывать.

Ну, прикрывать это не как в кино, опять же…это не то чтобы там: «Вася прикрой!» и побежал совершать подвиг. Нет.

Просто пулемет стреляет непрерывно – давит огнем, пока гранатометчик целится и стреляет. Все просто.

Пулемет начал стрелять, и через несколько секунд был прерван выстрелом со «шмеля».

Дом подпрыгнул.

Из окна повала валил дым. Железную дверь в подвал вырвало с мясом и вынесло в огород. Из дверного проема тоже валил дым. По дыму сразу начали работать. Иногда они выбегают по дыму. Стрельба не прекращалась минут семь. Дымить перестало.

Командир вышел в эфир:
- Ну все, первая двойка, давайте понемножечку.
- Принял. Двигаемся.
- Подойдете к двери – закрепитесь.
- Есть, принял.

Щитовой, присев, зацепил щит. Ему помогли подняться. Сняли оружие с предохранителя.

Двойка начала выдвигаться в сторону двери. Медленно, без лишних телодвижений.

Как только двойка показалась из-за кирпичной стены, в стену и край щита ударила пулеметная очередь.

Щитовика рвануло, ударило о стену и отбросило назад, второй номер удержал его на ногах. Двойка резко ушла за угол.

- Бляа-а…еба-ать…локоть… - щитовой присел от боли на колени.
- Саня, че ранило?!
- Еба-ать, он мне руку отсушил…
- Давай, щит снимем. Тебя ранило? Че, больно? Куда?!
- Да нет, не ранило. Нормально…твою ма-ать…вот сука…локоть…
Подошел командир:
- Он че, стреляет?
- Да, стреляет еще. Какой-то он бессмертный.
- Саня, че с тобой? Тебя поменять?
- Да он мне руку отсушил! Пидор. Позовите дока, такое ощущение, что сломал…
- Так, понятно. Снимай разгрузку, вон Лузеру отдай. Олег! Возьми щит. Так, давайте- ка с двух сторон еще разок стрельнем, в дверь и окно.
- Доктора сюда!
- Так, щит этот уберите, его больше не используйте…давайте другой.
- Где доктор?

Через пять минут.

- Приготовились. Связь Закату.
- Барс готов.
- Хохол готов.
- Работаете на ноль. Пулеметчики на один. Внимание. Четыре. Три. Два. Один.
Врезали пулеметы.
- Ноль!
С двух сторон под углом девяносто градусов друг к другу выстрелили два «шмеля». Один в окно, другой в дверь.

Дом подпрыгнул еще выше. Одна из стен обрушилась. Перекрытия крыши поломались.

Опять повалил дым. И опять народ молотит по дыму. Лучи лазерных целеуказателей режут пространство на сектора – у каждого свой.

Пауза. Командир в эфире:
- Досмотровая двойка вперед.
- Принял. Выдвигаемся.

История повторилась один в один. Правда, огонь велся уже не прицельно.
Щитовая двойка, неуклюже пятясь назад, заскочила за угол:
- Нихера себе! Прикинь!
- Там как минимум Герой Советского Союза!
- Слышь, мужики, он бессмертный!
- Слушай, он че там? Мне просто интересно! Как такое может быть?!
- Закат, связь Молоту.
- На связи.
- Клиент еще работает!
- Сейчас я подойду.

Подошел командир:
- Так, ну че делать?
- Может, еще раз со шмеля?
- Да ну ты же видишь, толку никакого. И прокурор уже косо смотрит… Боятся, что соседние дома от термобаров загорятся…дебилы!
- А что если детонаторов через стену перекинуть? Стена-то обрушилась, дом чистый.
- И че они там будут делать?
- Да не надо ничего делать, кэзэшку поставить ему над головой и все – кровь, песок, говно и сахар…
- А че есть кэзэ?
- Ну надо выйти на детонаторов и спросить.
- Тихий, связь Закату.
- Тихий на связи.
- У вас кэзэ есть?
- А то!
- Какой?
- Пятый! Счастье и радость в вашем доме!
- Так, давай на восточную сторону дома.
- Принял…

Через пятнадцать минут последовал доклад о готовности к взрыву.
Было слышно, как щелкнула и зашипела огнепроводная трубка. Через стену с адским смехом перелез Тихий:
- Сейчас одним космонавтом станет больше! Каждому космонавту своя орбита! Объявляю две тысячи восьмой годом обезьян-космонавтов! Ура, товарищи!
- Ты какую трубку поставил?
- Пятидесятку!
- Ты ****утый!
- Точно!

Через пять пятьдесят секунд громыхнул взрыв.

Сначала внутри тебя подпрыгивают все внутренние органы, потом вздрагивает земля – это очень приятные ощущения. Потом уже приходит звук. Звук мощный, низкий, и сразу понятно – все очень серьезно. На секунду люди замирают…потом начинают выглядывать из-за углов. Им интересно. Ведь мир изменился!

Взрыв такой силы всегда меняет этот мир. Это сразу чувствуется. Вот именно так и чувствуешь движение времени. Души людей, их мысли и жизни почему-то по сравнению с этим взрывом кажутся очень маленькими…пустыми.
Все стихло.

Досмотровая двойка сблизилась с окном. Через минуту, глаз видеоприбора проник в подвал, переключился на тепловизионный режим и просканировал помещение.

- Вижу его. Не двигается.

Переключился на режим видеосъемки:
- Цель в левом нижнем углу. Не двигается. Нужен контроль.

Еще через пару минут, в пролом потолка подвального помещения опустился ствол и включился зеленый луч целеуказателя:
- Глаз, корректируй наведение.

Через окно, глаз видеоприбора корректировал наведение на цель:
- Хорошо, вижу луч. Правее...еще...еще..немного инже...есть. Огонь!
Бах! Бах! Бах!
- Еще!
Бах! Бах! Бах!
- Погоди, немного ниже надо...правее...еще...ниже...вот, вот, вот. Огонь!
Бах! Бах! Бах!

- Все вроде. По прибору - чисто.

Через десять минут, досмотровая группа приблизилась к телу - щитовой наклонил щит вперед и через узкую щель триплекса уставился вниз:
- Все. Синий. Цепляйте кошку.

За тело прицепили кошку. Все покинули помещение. Потом одним рывком сдернули тело - чисто - сюрпризов нет.

Ну все мужики, дальше взрывотехники и эксперты будут работать, поехали домой...

И когда вот так вот работаешь, все понимаешь немного иначе. Точнее, не немного, а совсем иначе. И нет никаких встречных атак. Лажа это все. Неправда.

Грамотный подход к делу превращает бой в рутинное уничтожение противника.

Глумливое и бесхитростное. И все эти рыдания про войну, все это сопли. Никому на самом деле не интересно, сколько их там осталось от той самой роты. На самом деле просто насрать всем.

Всем гораздо интересней, сколько там выдают на небе девственниц шахидам. Кому интересно, напомню - 492 штуки. Взорвал себя в людном месте - получи и распишись в получении...вот, как и полагается 492 девственницы - получите...

В этом бреде даже можно философию сыскать. Написать рассказ про, блин, воинов аллаха. Как они погибали…

Или вот есть такое тупое выражение, все ведь слышали, как они…ну, кто-то там героический…или героические «погибли все как один». Вот было их сколько-то там, и они взяли и погибли. «Как один».

И всем интересно, кто это был, и как они погибли, и что они там написали в своих прощальных письмах. А зачем о них думать?

Мне вот всегда было гораздо интересней узнать о тех, кто их убил «как одного». Ну, всех тех, кто погиб «как один»…их же убил кто-то. Есть, значит, люди, для которых все те, кто погиб, они все, как один человек - не существенны… Видимо, парни не промах.

Ну молодцы, что тут скажешь?
Но мы почему-то больше любим терпил. И какая разница, какой он национальности? Мы любим терпил.

Терпило он и есть терпило. Он страдает и теряет себя на войне. Он потом поет песни про войну. У них есть целая культура. У них есть свои сайты. Там они пишут про войну и как они там натерпелись.

А писать-то надо про тех, кто им это устроил, отчего они так натерпелись, что спустя столько лет все еще помнят, как их там опускали. То и были настоящие воины – которые им это устроили. А то так слушаешь их рассказы и думаешь:

«Парень, ты только вот не разрыдайся сейчас, когда дойдешь в своем рассказе к тому моменту, как твои друзья там погибали…только не разрыдайся…а то уже вот вот».

Слушаешь их и думаешь: «Да какие вы к черту победители?»

А оно так ведь и есть. Вы их послушайте. То их предали. То их продали. Хорошо, что еще не трахнули. Ну оно и понятно – воины…кто их трахнет?

И запомните, настоящих, к какому бы они государству ни относились и какую бы они войну ни вели, захватническую или освободительную – не важно…так вот настоящих всегда уважают. Даже если они наемники. Нормальный мужчина он и в Африке нормальный мужчина.

И если этот настоящий даже не на нашей стороне, то, убив его, ты ничего не чувствуешь такого плохого. Просто понимаешь, что это правильно. И для него и для тебя – это естественно, это мораль бытия, а не общества.
А после беседы со своим, но терпилой – хочется вымыться.

А «КЗ» – штука знатная…

«И ВООБЩЕ, Я НА ИСПОВЕДЬ ОПАЗДЫВАЮ…»

«Поехала я в один монастырь на всенощную и на исповедь.
Приехала к началу, но очень хотела есть. А там, недалёко от входа, монастырский ларёк с выпечкой, чаем-кофе и всякими другими вкусностями.
Заняла очередь, и когда она как раз подошла, передо мной влезает мужик.
„Я уже отстоял, брал только что, так что будьте добры и т. д.“
Отвратительный мужик! Бритоголовый, на понтах. Кошелёк толще моей сумки, куда помещается абсолютно все. Шлейф одеколона…
— Мне кофе! — Говорит. — Два!
— Растворимый? — Спрашивает продавщица.
— Мне натуральный и самый лучший, — понтуется мужик.
А „бритый“ ещё заказал каких-то пирогов, пирожных, ещё чего-то…
„Что, жена не может испечь, или любовница? — думала я про себя. — И вообще, я на исповедь опаздываю“.
И бросаю на него такие взгляды, что он просто в пепел сгореть должен. Но на меня он даже внимания не обращал — не его полёта птица.
Наконец, он взял все, что ему надо, и вышел.
Пью чай, смотрю в окошко. И вижу, как этот наглый мужик свой „самый лучший натуральный кофе“ бомжам отдает.
Они там невдалеке расположились. И пироги свои с пирожными.
Я аж поперхнулась. Не выдержала, подошла к ним.
— Это вы для них все покупали?
— Да! У меня сегодня день рождения. Угощаю вот.
Принюхалась — вроде трезвый.
— Поздравляю! Можно я тут постою с вами? (Интересно же).
— Постойте, конечно.
Уши навострила, а он бомжиков расспрашивает, что с ними случилось и т. д.
Подтянулись к нашей „компании“ две церковные старушки. Тоже в монастырь шли. И стали бомжикам говорить, что, типа, так жить нельзя, надо работать. Ну и я поддакиваю…
А мужик этот, пока мы проповедовали, штанину одному бомжу поднял, а нога вся гнилая, вонючая. Он её ощупывает. Прямо голыми руками. Я аж не выдержала:
— Вы не боитесь?
— Я же ВРАЧ, — говорит.
Осмотрел, написал на бумажке какое-то лекарство и денег бомжу дал на него.
Смотрю я на дядьку, а ведь нормальный мужик. Глаза добрые. А чего я про него только не подумала.
А бомжи — довольные. Пирожные с кофе лопают…
И поплелась я на свою исповедь. Только толку-то…»

Елена Кучеренко

15 «подслушанных» историй, над которыми мы плакали и смеялись в 2016 году

Жизнь полна удивительных событий — забавных, трогательных и порой печальных. Именно о таких вещах рассказывают люди, чьи истории развеселили и заставили пролить слёзы даже самых суровых редакторов в уходящем году.

Ночью в нашей квартире произошел пожар. Благо вся моя семья и собака успели выбежать, и я тоже. И тут меня осенило: черепаха осталась в квартире… Смотрю на пса, а он её в пасти держит. Вот так мой друг спас нашего общего друга.

*****

Сегодня в магазине стоящая впереди меня в очереди 9-летняя девочка попросила шоколадку у мамы. После нескольких «нет» мама сдалась и купила её. Девочка взяла шоколадку, прошла в очередь за мной и протянула ее маленькому мальчику, который плакал там. Мама спросила её, почему она отдала ему шоколадку, и дочка ей ответила, что она слышала, как мама мальчика сказала ему, что у них нет денег почти ни на что, пока она не может найти работу. Доброе сердце — оно с детства.

*****


Cкрытый текст -